Нил Стивенсон - Зодиак
— Ага. Никотин и асбест могут в какой-то степени изменить гены. Гены — это такие длинные молекулы. И как все прочие молекулы, они способны вступать в химические реакции с другими. И если другой молекулой будет, скажем, никотин, реакция разрушит или повредит ген. В большинстве случаев это не имеет значения. Но если тебе очень не повезет, ген изменится в нехорошую сторону…
— И у тебя будет страшный Р.
— Ага. — Я опять невольно вспомнил про Дольмечера: этот самый большой на свете канцероген сейчас, наверное, кромсает в Бостоне гены. — Дело в том, Дик, что химику достаточно взглянуть на молекулу, чтобы понять, вызовет она рак или нет. Есть некоторые химические элементы, хлор например, которые очень хорошо умеют разламывать гены. Поэтому если кто-то сбрасывает в окружающую среду вещество, в котором уйма хлора, то он не может не понимать, каков риск заболеваний раком, если, конечно, он не распоследний тупица.
— Но ты никогда не сможешь этого доказать, — бросил Том. Вид у него был довольно хмурый.
— В том смысле, в каком дело доказывают в суде, не смогу. Вот почему химическим корпорациям так многое сходит с рук. Если у человека возникает опухоль, невозможно проследить ее до того конкретного атома хлора, который взялся из молекулы, выброшенной таким-то или таким-то заводом. Улики здесь косвенные, статистические.
— Значит, такая дрянь выходит из этой трубы…
— Да, в некоторых веществах есть хлор. А еще там есть тяжелые металлы, например, кадмий, ртуть и так деле. Все знают, что они токсичны.
— Так почему «ФАООС» такое позволяет?
— Сбрасывать отходы? Нет, не позволяет.
— То есть?
— «ФАООС» ничего такого не позволяет. Это противозаконно.
— Подожди-ка, — сказал Дик. Я прямо-таки видел, как включается методичный ум полицейского, как Дик мысленно составляет отчет о произведенном аресте. — Давай начнем с конца. То, что делают эти типы, противозаконно?
— Вот именно.
— Тогда почему мы арестовываем вас?
— Потому что так устроен мир, Дик.
— Знаешь, тут многие… — он подался вперед, хотя рядом с нами даже близко никого чужого не было, — …на вашей стороне. Им правда нравится, что вы делаете. Все давно знают, что завод отравляет воду. И люди от этого яда болеют. — Он придвинулся еще ближе. — Моя дочка, например. Моя семнадцатилетняя дочка. Да, кстати! У вас на паруснике есть что-нибудь?
— Ты о чем? — Я подумал, он говорит про наркотики.
— Ну постеры какие-нибудь, стикеры. Я обещал привезти что-нибудь Шерри, моей дочке.
Я повел его вниз, и мы подобрали Шерри столько больших плакатов с очаровательными морскими млекопитающими, что хватило бы оклеить всю комнату.
— А как насчет плюшевых зверюшек? У вас плюшевые зверюшки есть?
Тут глаза у него расширились, и он опустил взгляд.
— Извини, нехорошая шутка вышла.
В первое мгновение я не уловил, в чем смысл, а потом сообразил, что он вспомнил про неприятный инцидент, случившийся пару недель назад, когда наш фургон, набитый под завязку плюшевыми пингвинами, загорелся на Гарден-стейт. Люди выбрались, но фургон три часа полыхал как световая бомба. В конце концов, пластмасса это ведь застывший газолин.
— Ага, у нас сейчас нехватка.
Я раздобыл Дику кофе, и мы остались в кубрике, откуда смотрели, как приближается Блю-Киллс и как копы на катере береговой охраны пачкают воду всеми красками «техниколор».
— Вы надолго в Джерси? — спросил он.
— На пару дней.
— Знаешь, Шерри считает, что вы просто замечательные ребята. Ей очень бы хотелось с вами познакомиться. Может, придете на обед?
Мы немного походили вокруг да около (не приведи бог, завести роман с несовершеннолетней дочкой джерсийского полицейского), а потом Дик и его друзья повинтили нас и повезли в участок.
Каждому разрешили один телефонный звонок. Я свой использовал, чтобы заказать пиццу. Мы уже известили головной офис «ЭООС» в Вашингтоне, и оттуда отрядили Эбигейл, нашего самого агрессивного юриста нападения. Она уже вылетела — вероятно, на бронированном вертолете с пушками.
К тому времени, когда нас сфотографировали и взяли у нас отпечатки пальцев, а мы обменялись визитками с новыми сокамерниками, было уже восемь вечера, и мне хотелось одного — спать. Но тут явилась Эбигейл и нас вытащила.
— Идиотский арест, липа чистой воды, — объяснила она, посасывая сигарету и агрессивно массируя алюминиевый кейс. — Вы подлежите юрисдикции береговой охраны, потому что все происходило в открытом море. Вы работали за пределами городка Блю-Киллс-бич. Поэтому ваш арест сплошная подтасовка. Да и обвинения скорее всего снимут.
— А обвиняют нас в…
— В саботаже трубы, сбрасывающей опасные отходы.
Я уставился на нее во все глаза.
— Ей-богу. В Нью-Джерси это в самом деле преступление. Я не выдумываю.
— Как по-твоему, почему снимут обвинения?
— Потому что иначе компании придется явиться в суд и под присягой показать, что они сбрасывают токсичные вещества. А так они ведь неопасные, верно?
Добравшись до «омни», я некоторое время просто лежал, откинув сиденье, дремал и ждал, когда из тюрьмы для девочек выпустят Дебби. Зазвонил телефон.
— «ЭООС»? — спросил старческий голос. — Да.
— Я хочу поговорить с С.Т.
— Слушаю.
Большего и не потребовалось. Старика понесло. Он говорил минут пятнадцать, даже не останавливался проверить, слушаю ли я. История вышла не слишком связная, но суть я уловил. Он тридцать два года отработал на здешнем химзаводе или другом подобном. Копил деньги, чтобы, когда выйдет на пенсию, они с женой смогли купить дом на колесах «эйрстрим» и разъезжать по стране. Он все говорил и говорил про этот «эйрстрим». Я узнал и о том, в какие цвета что покрашено, и о том, из какого металла столешницы на кухне, и какой мощности нужен насос, чтобы спускать воду в туалете. К тому времени, когда он закончил, я мог бы с завязанными глазами провести в этом трейлере проводку.
А теперь у него какой-то там рак печени.
— Печеночная ангиокацинома, — пробормотал я.
— Откуда вы знаете? — подозрительно спросил он. Я оставил его гадать.
Его врач сказал, что это редкое заболевание, но в Блю-Киллс и окрестностях оно встречается довольно часто. Старик знал еще трех человек, кто от него умер. Все работали там же, где и он.
— Поэтому я подумал, может, вам будет интересно, — сказал он, когда наконец был готов нанести завершающий удар, — что эти сволочи тридцать лет сливают растворители в канаву позади завода. Они и сейчас каждый день это делают. Теперь старшие смен стараются, чтобы рабочие ничего не узнали. Я уверен, они до смерти боятся, что кто-нибудь вроде вас пронюхает.
Справа от «омни» материализовался тип в костюме. Заметив его, я словно очнулся от сна. На мгновение я счел его наемным убийцей, решил, что сейчас умру. Но он прижал к стеклу визитку. Это был не убийца, и не частный детектив, и не пиарщик. Это был помощник прокурора какого-то штата между Мэном и обеими Каролинами. Фамилия у него не обязательно была Коэн, но именно так я его про себя обозвал.
Перегнувшись, я открыл дверцу со стороны пассажирского сиденья. Потом попытался придумать, как свернуть телефонный разговор. Что можно сказать в такой ситуации? Старик — на полпути на тот свет, а я — двадцатидевятилетний парень, который любит смотреть мультики и гонять мяч. Он хотел Справедливости, а я — пива.
Но помощник прокурора оказался вежливым. Он стоял у дверцы, пока я не закончил говорить. Старик дал мне подробные указания, как найти ту канаву. Потребуется среди ночи проникнуть на территорию завода, проскользнуть вот тут-то и вот там-то мимо охранников, пройти сто ярдов в том-то и том-то направлении и бурить. Буровой аппарат и пробоотборник нам придется тащить на себе.
Все это было малость противозаконнее того, что мы обычно делаем. А кроме того, канава была не такой уж большой тайной. Опасные сведения уже просочились в СМИ. Врачи обратили внимание на поветрие родовых травм и рака необычных форм. На карте появились красные точки, каплями разбрызгиваясь от канавы, как кровь от пули. Через пару месяцев будет подан первый иск. О самой канаве будут трубить еще лет десять. Есть неплохой шанс, что она разорит корпорацию.
— Я только надеюсь, что вы сможете это использовать, потому что хочу, чтобы эти гады разорились и сдохли. — И так далее и тому подобное, ругательства становились все грязнее и путанее — пока я не повесил трубку.
Когда я разговариваю с человеком, больным раком, мне никогда не кажется, что затыкание труб себя оправдывает, что я делаю все как надо. Нет, я почему-то всегда чувствую себя смутно виноватым. Если бы такие, как я, просто держали язык за зубами, такие, как он, даже не заподозрили бы, что у них рак. Они списали бы все на волю Божию или на игру случая. Они не умерли бы, преисполнясь злобы.
