Лесли Форбс - Пробуждение Рафаэля
Каждый день, идя на работу, немая поднималась по этим спиральным, как ушная раковина, ступеням, уже шестнадцать лет, с тех пор как их реставрировали в 1977 году, поднималась вместе с нескончаемыми группами туристов, студентами, изучающими историю и архитектуру. Она никогда не пользуется новым механическим лифтом, как другие. Не останавливается, как это делают другие, чтобы восхищённо любоваться искусной конструкцией пандуса, задуманного блистательным сиенцем Франческо ди Джорджо Мартини, который в последние десятилетия пятнадцатого века столь много сделал для соединения ренессансной чистоты со средневековой усложнённостью герцогского дворца.
Немая, зная лишь живую историю отдельных кирпичей, поднимается, испытывая истинное удовольствие в этом закручивающемся, изящном туннеле, чьи розовые витки и кольца напоминают ей громадную раковину. Ей хочется приложить к уху её пустотелый овал и слушать, она скользит руками по розовато-желтоватому кирпичу, чувствуя под пальцами умолкшие и звучащие голоса, утешая их. Она слышит в голове их шёпот: любовников, которых сменяли новые любовники, историй, смешавшихся с прахом, как её история.
Встречаясь с ней на широких ступенях, другие работники дворца обходят её стороной, неосознанно избегают, как они избегают ходить под лестницами. В стране, где обожают шум, суету и толпы, где каждая машина и мопед норовят обогнать друг друга, эта одинокая женщина кажется странной, её молчание — как обвинение.
Даже сторож не любит её. Непонятно почему, поскольку немая, как говорят, не умеет ни читать, ни писать, он причисляет её к группе хулиганов, которые бессмысленно царапают и пишут краской из баллончика свои имена на кирпичах, которые он охраняет. Он уверяет, что у неё Il malocchio, дурной глаз. Говорит, что она выглядит слишком молодо для своих лет. Ему столько же — а посмотрите на него! Высокая, как мужчина, с прямой спиной, упорно не стареющая, словно ведьма, Мута заставляет и других суеверных людей задаваться вопросом: какой договор она заключила и с кем? От взгляда этих блестящих, будто зеркало, глаз становится не по себе; видишь волчицу в клетке. Если она и не дьявольское отродье, то уж точно опасна. Опасное напоминание о том, как чудеса могут помешать естественному ходу вещей, расстроить самые выверенные планы.
ЧУДО № 13
ОБМАНЧИВОСТЬ ПЕРСПЕКТИВЫ
Придя во дворец утром, когда предстояло вернуть картину Рафаэля на старое место в салоне герцогини, Шарлотта прошла через крытый вход во внутренний Двор Славы, хранящее тишину четырёхугольное пространство, опоясанное стройными коринфскими колоннами с высокими арками между ними, которые придавали ему невероятное ощущение лёгкости. Совершенство их пропорций подчёркивалось тонкими перекрещивающимися линиями из белого мрамора, выложенными в мощённой красным кирпичом «в ёлочку» площади двора и похожими на меловую разметку архитектора, увековеченную в камне. Шарлотта едва обратила внимание на высокую женщину с метлой, стоявшую в эпицентре этих пересекавшихся линий. Урок, что необходимо заглядывать в будущее. Ещё одно незамеченное предостережение. Как обычно, Шарлотту больше занимало прошлое. Она думала о том, что Французский философ Жан Старобинский[48] назвал «architecture parlante», или говорящей архитектурой, о сооружениях, заявляющих о своих задачах и значении, как этот совершенный внутренний двор. Было такое ощущение, будто она вышла на сцену, лишь недавно освобождённую каким-нибудь великим оратором классической эпохи. За одной из изящных колонн мог ожидать своего выхода призрак Платона, за другой — тень Сократа. Или, уменьшившись, как Алиса (детская фантазия), она могла шагнуть в «Идеальный город». Эта картина была среди её самых любимых в собрании дворца; она изображала прекрасную площадь утопического города эпохи Возрождения, странно безжизненную, не считая пары голубей. Даже восьмигранные фонтаны «молчали». Отсутствие людей на пустой площади и строгая перспектива, по которой были расположены воображаемые здания (тоже пустые), навели Шарлотту на мысль, что таинственным анонимным автором картины мог быть зодчий, работавший в Урбино в пятнадцатом веке, — возможно, сам Лаурана, главный зодчий дворца.[49] В пользу подобного предположения говорило то, что многие архитекторы не любили, когда их сооружения представляли беспорядочной толпе, тогда как художники, имея дело с хаосом жизни, были терпимей к людскому шуму и сутолоке.
Шарлотта не замечала женщину на этих сходящихся линиях перспективы, но обратила внимание на странно стальной свет, заливавший двор. Подобная же рассветная чистота пронизывает «Идеальный город», решила она, и это вместе с царящей на картине (и здесь сейчас) выразительной, почти выжидательной тишиной рождает ощущение, что сцена вот-вот оживёт. Появятся актёры, и начнётся Возрождение. Заиграют фонтаны, запоют бродячие музыканты, зазвучит оркестр.
♦— Название картины Рафаэля «Портрет Дамы», или, иначе, «Мута», можно перевести и как «немая», и как «молчащая женщина», — начала Донна и тут же захихикала, услышав шёпот итальянца звукооператора:
— Молчащая женщина — что за оригинальная и интересная концепция!
— Дубль второй! — крикнул Джеймс, и Донна вернулась к началу.
На сей раз она спокойно, даже ресницы не дрогнули, упомянула о щедрой финансовой поддержке со стороны графа Маласпино (она чуть не послала всех куда подальше, когда утром читала исправленный вариант!) и о возвращении картины после многомесячного отсутствия на её место здесь, в урбинском Палаццо Дукале, герцогском дворце.
Пока всё хорошо. Следующий абзац был посложней — даже с большим количеством терминов, чем тот вариант, на котором Шарлотта безуспешно пыталась настаивать неделю назад. Она не стала бы торопиться вставлять все эти словечки, думала Донна, если бы дальше пришлось зачитывать чёртов текст самой. Сделав глубокий вдох и помня, что нужно улыбаться, она очертя голову бросилась вперёд:
— В этом портрете Рафаэль заимствовал у старых фламандских мастеров обычай помещать внизу картины выступ, на который женщина явно опирается рукой. Но «Мута» протягивает палец дальше и, такое впечатление, Давит на раму картины, желая распахнуть её, как створку окна, — Донна безнадёжно попыталась перевести дух, не Делая паузы, — эта рука с вытянутым пальцем усиливает трение…
— Впечатление, — поправила её девушка — помощник режиссёра, сверяясь со сценарием.
— …впечатление трёхмерности картины, которую мы созерцаем.
«Созерцаем! — подумала Донна. — Кто, чёрт её подери, сейчас так говорит!»
— Отлично, Донна, — похвалил Джеймс, — но… мм… не могла бы ты вернуться ещё раз к началу?
Донна сделала, как её просили, и двинулась дальше:
— В её вытянутом пальце, как и в сжатых губах, содержится намёк на то, что она отнюдь не замкнулась в прошлом, а знает тайну, которую могла бы, если бы захотела, поведать нам; однако она предпочитает молчать… Эй, Джеймс? Почему я не могу сказать просто: «Если бы эта картина умела говорить, она могла бы кое-что рассказать нам?»
— А потому… — взорвалась Шарлотта и резко остановилась, поймав иронический взгляд Джеймса.
— Шарлотта? Ты не находишь, что это неплохой вариант?
— Нет, — ответила Шарлотта более сдержанно. — Нет, я против, потому что… среди того, чем интересна эта картина, чуть ли не главное — это… эта таинственность её молчания. Именно её молчание говорит… говорит разным сторонам нашей души… порождает сомнение, даже разрушает убеждение… тогда как… тогда как… посредственное искусство просто заявляет то-то или то-то.
Не успев закончить свою страстную речь, Шарлотта пожалела, что не сдержалась, поскольку понимала, сколь уязвимой станет, если режиссёр не примет её точку зрения. И Джеймс, конечно же, сухо заметил, что в данном случае, принимая во внимание зрителей, он согласен с Донной, которой и сделал знак начать снова.
Донна заметила, как Джеймс, вращая глазами, показал на неё оператору кивком головы, и решила, что он подсмеивается над её неспособностью прочесть текст, увидела она и как Шарлотта осуждающе сложила губы гузкой, словно собираясь сунуть в рот два пальца и лихо свистнуть, подзывая таксиста. Сзади подошла уборщица и присоединилась к зрителям. «Господи Иисусе, — подумала Донна, — отчего бы не созвать всех на свете, чтобы они полюбовались, как я тут срамлюсь!»
Вскоре очередная неприятность:
— …точно так же, как в Ватикане, Рафаэль использовал архитектурные экстременты… а, ч-чёрт!
— Дубль пятый.
Глубокий вдох, ослепительная улыбка, выдох-вдох:
— …Рафаэль использовал архитектурные элементы, чтобы срыть…
— Скрыть, а не срыть, — поправила помощница режиссёра.
— Дубль шестой.
