Калеб Карр - Алиенист
– Действительно, на редкость любопытное сочетание ароматов, – пробормотал Крайцлер. – Если не ошибаюсь: человеческая кровь и экскременты.
Я взвыл и молниеносно закрыл нос левой рукой, сообразив, что Крайцлер и на этот раз не ошибся.
– Видимо, кому-то из местных сорванцов это показалось чертовски смешным, – недовольно сообщил я, поддевая это кончиком зонтика. – Как и цилиндры, коляски – отличная мишень.
Когда я уже выбрасывал мерзкую тряпку в окно, та изрыгнула на пол коляски такой же, если не более вонючий, комок бумаги, однако я успел заметить, что на нем было что-то напечатано. Издав еще один стон отвращения, я безуспешно попытался загарпунить его зонтиком, но комок развернулся, так что я смог разобрать кое-что.
– Однако, – озадаченно хмыкнул я. – Такое ощущение, что это скорее по вашей части, Крайцлер. «Роль диеты и гигиены в формировании детской нервной…»
С ошеломляющей неожиданностью Крайцлер вырвал у меня зонтик, с размаху проткнул им бумажный комок и вышвырнул оба предмета в окно.
– Какого черта, Крайцлер?! – Я выпрыгнул из коляски, подхватил зонтик, избавил его от оскорбительного комка и только после этого вернулся в салон. – Между прочим, этот зонтик, если вы не заметили, отнюдь не из дешевых.
Поглядев на Крайцлера, я заметил на его лице следы нешуточной тревоги, однако он моментально взял себя в руки и заговорил со мной уже вполне спокойным, я бы даже сказал – обыденным тоном.
– Прошу прощения, Мур. Но так уж вышло, что волей случая я немного знаком с автором этих строк. Увы, стилист из него такой же скверный, как и мыслитель. Но полно о нем, у нас есть дела поважнее. – Он наклонился вперед и позвал Сайруса, который незамедлительно откликнулся. – В Институт, потом на ланч, – приказал Крайцлер, – и если можно, побыстрее – здесь не мешало бы слегка проветрить.
Тогда я понял только одно: существо, оставившее пакостный сверток на полу экипажа, вряд ли было ребенком – это ясно следовало как из короткого пассажа, прочитанного мною, так и из реакции Крайцлера. То была страница, вырванная из монографии, вне всякого сомнения принадлежавшей перу моего доброго друга. Решив, что выходка – дело рук кого-то из многочисленных критиков Крайцлера; а таковых у него насчитывалось в избытке, в том числе и в Управлении полиции, – я не стал дальше копаться в случившемся. Лишь по прошествии нескольких недель мне открылась вся зловещая значимость этого, казалось бы, мимолетного недоразумения.
ГЛАВА 7
Нам не терпелось начать сбор сил для расследования, и все эти задержки, пускай и кратковременные, крайне изматывали нас. Когда Теодор узнал, что визит Крайцлера в Управление вызвал нездоровый интерес репортеров и офицеров полиции, он понял, что совершил ошибку, проведя нашу встречу в здании, а стало быть, попросил нас повременить с расследованием пару дней, «пока все не уляжется». В связи с чем мы с Крайцлером посвятили это время подготовке нашей «гражданской» легенды. Я убедил своих редакторов предоставить мне отпуск, что само по себе было не сложно, особенно с учетом кстати пришедшегося телефонного звонка от Рузвельта, в котором он донес до сведения моего начальства, что я ему необходим в связи с неотложными полицейскими делами. Несмотря на столь серьезное прикрытие, меня решительно отказывались выпускать из лдома N32 по Бродвею, где базировалась редакция «Таймс», пока я не принесу клятву, что если результаты следствия окажутся пригодными для публикации, я ни при каких обстоятельствах не посмею отдать их в другое издание, сколько бы денег мне там ни предложили. Я в свою очередь не преминул заверить своих кислоликих нанимателей, что какой бы ни оказалась эта история, вряд ли она придется им по душе, после чего с легким сердцем пустился вниз по Бродвею. Стояло типичное нью-йоркское мартовское утро: 29 градусов по Фаренгейту, одиннадцать утра, скорость ветра, со свистом рассекавшего улицы, – до пятидесяти миль в час. Мне предстояло встретиться с Крайцлером в его Институте, и я думал прогуляться туда пешком. Я наслаждался свалившейся на меня свободой от редакторов на неопределенное время. Между тем настоящий нью-йоркский холод – из тех, что замораживает причудливыми фигурами на мостовой потеки конской мочи, – способен был остудить любой душевный жар. Добравшись до отеля «Пятая авеню», я решил все-таки взять кэб, остановившись лишь на секунду, когда увидел, как из своего экипажа выплывает босс Платт и растворяется внутри здания – неестественная пластика этой персоны была неспособна убедить случайного зеваку, что перед ним, вообще говоря, живой человек.
«А вот Крайцлеру выхлопотать отпуск будет потяжелее, чем мне», – размышлял я, сидя в кэбе. В Институте обитало порядка двух с лишним дюжин детей, некогда покинувших свои дома (или улицы), где единственным знаком внимания к ним со стороны окружающих была регулярная порка или побои – в другое время на них просто не обращали внимания. Ответственность за жизни этих несчастных созданий целиком и полностью лежала на Крайцлере. И, признаться, сперва я совершенно не представлял себе, как он собирается сменить профессию, не оставляя при этом Института, где настоятельно требовалась его твердая рука. Однако едва у нас зашел об этом разговор, Крайцлер сообщил, что намеревается посвящать Институту два утра и один вечер в неделю, оставляя бразды следствия в моих руках. Столь серьезные обязательства никак не входили в мои первоначальные планы и тем сильнее было мое удивление тому факту, что его предложение вызывало у меня больше энтузиазма, нежели беспокойства.
Мой кэб довольно быстро пересек Чатам-сквер и, повернув к Восточному Бродвею, доставил меня к строениям под номерами 185—187, где и располагался Институт Крайцлера. Сойдя на тротуар, я заметил коляску Ласло неподалеку и сразу же задрал голову, вглядываясь в окна здания и ожидая наткнуться на ответный взгляд своего друга.
Еще в 1885 году, задумав основать Институт, Ласло потратил часть собственных сбережений на приобретение этих двух четырехэтажных зданий из красного кирпича с черной отделкой. Впоследствии их интерьеры подверглись серьезной перестройке, так что внутри оба корпуса выглядели единым целым. Затраченные на все это средства были в скором времени покрыты с одной стороны взносами состоятельных клиентов, с другой – внушительными гонорарами, причитавшимися Крайцлеру за безукоризненное исполнение обязанностей официального судебного эксперта. Комнаты детей размещались на верхнем этаже Института, учебные классы и помещения для отдыха – на третьем. Второй этаж целиком занимали консультационные и смотровые кабинеты Ласло, а также его психологическая лаборатория, где он подвергал детей разнообразным тестам: на восприятие, реакцию, ассоциативное мышление, память и прочие психические функции, природа которых всегда представляла живой интерес для всех алиенистов. Что же до первого этажа, здесь у Ласло располагалась жуткого вида операционная, где он время от времени проводил диссекцию мозга или вскрытие трупа. Мой возница доставил меня аккурат к черной железной лестнице, которая и вела к главному входу в № 185. У дверей красовался Сайрус Монтроуз – голову его венчал котелок, огромный торс задрапирован складками не менее гигантской шинели, а широкие ноздри, похоже, извергали хладное пламя.
– Добрый день, Сайрус, – произнес я с неуклюжей улыбкой, поднимаясь по лестнице и тщеславно надеясь, что на сей раз мой голос прозвучал увереннее, чем обычно, когда я попадался пред акулий взор гиганта. – Доктор Крайцлер здесь?
– Вон его коляска, мистер Мур, – вполне вежливо ответил Сайрус, и я вновь отчего-то почувствовал себя последним недоумком в городе. Но, стиснув зубы, все же выдавил из себя улыбку:
– Надеюсь, вы слышали, что нам с доктором какое-то время предстоит работать вместе?
В ответ Сайрус кивнул – и не знай я его лучше, я бы поклялся, что по лицу его скользнула кривая усмешка:
– Слышал, сэр.
– Прекрасно, – ответил я, распахнув сюртук и похлопав себя по жилетке. – Думаю пойти поискать его. Всего доброго, Сайрус.
Входя в здание, я так и не дождался от него ответа – да, в общем, и не заслуживал его: у нас не было повода выставлять друг друга полными кретинами.
Внутри Института меня встретили компактный вестибюль и парадный холл – белые с дорогими панелями темного дерева, а также обычный набор папаш, мамаш и драгоценных чад: в ожидании Крайцлера все они расположились на двух длинных низких скамьях. Такую картину можно было наблюдать практически каждое утро в конце зимы – начале весны: Ласло устраивал своим подопечным что-то вроде собеседования, дабы определить, кто следующей осенью будет допущен к пребыванию в стенах Института. Соискатели варьировались от крайне зажиточных северо-восточных семей до сказочно нищих иммигрантов и сельских работяг. Но всех объединяло одно обстоятельство: каждая семья имела нервического или же трудного ребенка, поведение которого временами становилось экстремальным и непредсказуемым. Все это, разумеется, было делом далеко не шуточным, однако факт оставался фактом: в такие утра Институт становился подлинным зоопарком. Всякий дерзнувший пройтись в это время по коридору рисковал пасть жертвой подножки, плевка, яростных проклятий и прочих, не менее приятных вещей – в особенности со стороны тех детей, чья умственная неполноценность состояла единственно в чрезмерной избалованности: их родителям следовало бы поберечь время и ни в какой Институт не ездить вовсе.
