Джим Томпсон - Убийца во мне
— Джонни, ты же понимаешь, что я имею в виду. Куда ты пошел после кино, где ты был после окончания сеанса и перед началом смены?
— В общем, — «пых», «пых», — я не понимаю, при чем тут это. Я же не спрашиваю вас, — «пых», — где вы…
— А ты спроси, — сказал я. — И я отвечу. Наверное, Джонни, ты знаешь меня хуже, чем я думал. Кажется, я всегда был искренен с тобой?
— Черт, Лу, — проговорил он, устыдившись. — Вы же знаете, как я отношусь к вам, но… Ладно, я бы все равно рассказал вам рано или поздно. Было… — «пых», — вот как все было, Лу. Я сказал старику, что у меня свидание в среду, что я боюсь за свои покрышки и что можно по дешевке купить парочку хороших. Я предложил ему, что буду каждую неделю возвращать ему часть долга, пока не расплачусь. И…
— Подожди, дай мне разобраться, — сказал я. — Тебе понадобились покрышки для машины, и ты решил занять денег у отца?
— Точно! Именно то, что я сказал. А знаете, Лу, что он мне ответил? Он сказал, что покрышки мне не нужны, что я и так слишком много болтаюсь без дела. Он сказал, чтобы я привел девчонку в дом, что мама сделает мороженое, что мы сыграем в картишки или во что-нибудь еще! Вы представляете! — Он сокрушенно покачал головой. — Как можно быть таким глупым!
Я негромко засмеялся.
— Как бы то ни было, ты раздобыл две покрышки, верно? — сказал я. — Снял их с припаркованной машины?
— Ну… гм… честно сказать, Лу, я взял все четыре. Я не собирался, но у меня есть место, где их можно быстро сбыть, и…
— Понятно, — сказал я. — Этой девчонки не так-то просто добиться, а ты хотел убедиться, что завоевал ее. Действительно такая страстная, а?
— М-м-м! Отпад! Лу, вы понимаете, что я имею в виду. Одна из тех, вокруг которой хочется скакать на цыпочках.
Я снова рассмеялся, и он засмеялся вместе со мной. Потом наступила гнетущая тишина, и он поежился.
— Лу, я знаю, кому принадлежит та машина. Как только я поднакоплю деньжат, я обязательно заплачу ему за покрышки.
— Вот и хорошо, — сказал я. — Пусть это тебя не волнует.
— Мы уже… э-э… я могу?..
— Подожди немного, — ответил я. — Еще несколько минут, и ты, Джонни, уйдешь. Остались кое-какие формальности.
— Господи, как же я буду рад, когда выберусь отсюда! Эх, Лу, не представляю, как люди выдерживают это! Я бы сошел с ума.
— Любой сошел бы с ума, — сказал я. — И люди действительно сходят с ума… Джонни, может, тебе лучше немного полежать? Вытянись на нарах — мне нужно еще кое о чем поговорить.
— Но… — Он медленно повернул голову и попытался разглядеть мое лицо.
— И все же тебе лучше лечь, — сказал я. — Когда двое сидят, в камере становится душно.
— Ах, — проговорил он, — да. — И лег. Потом глубоко вздохнул. — Гм, а так значительно лучше. Забавно, правда, Лу, — такая разница! Я имею в виду, когда есть с кем поговорить. Когда рядом тот, кто тебя любит и понимает. Если у тебя есть такой человек, тебе все по плечу.
— Да, — согласился я. — Действительно, разница огромная, и… Такие вот дела. Ты не сказал им, что получил ту двадцатку от меня, а, Джонни?
— Черт, нет! Кто я, по-вашему? Да плевать мне на них!
— А почему? — спросил я. — Почему ты им не сказал?
— Ну, гм… — Доски под ним скрипнули, — ну, я решил… Лу, да вы же знаете. Элмер появлялся в самых подозрительных местах, и я подумал… короче, я знаю, что вы не так-то много зарабатываете, всегда тратитесь на других… и если кто-то сунул вам чаевые…
— Понятно, — сказал я. — Джонни, я не беру взятки.
— А кто говорит о взятках? — Я почувствовал, как он пожал плечами. — Кто сказал хоть слово? Я просто не хотел, чтобы они доставали вас, пока вы не сообразите… пока вы не вспомните, где нашли ее.
Я молчал целую минуту. Я сидел и думал о нем, об этом парнишке, которого все считают никудышным, и о некоторых других своих знакомых. Наконец я сказал:
— Жаль, что ты это сделал, Джонни. Это было неправильно.
— Вы хотите сказать, что они разозлятся? — Он хмыкнул. — К черту их. Они для меня ничто, а вот вы — классный парень.
— Разве? — спросил я. — Джонни, откуда ты знаешь, какой я? Разве человек может быть уверен в том, что знает что-то? Малыш, мы живем в забавном мире, в своеобразной цивилизации. В этом мире полицейские становятся проходимцами, а проходимцы выполняют их обязанности. Политики становятся проповедниками, а проповедники — политиками. Налоговые инспекторы собирают налоги для себя. Плохие люди хотят, чтобы у нас было больше денег, а хорошие борются за то, чтобы их отнять. В этом нет ничего хорошего для нас — понимаешь, что я имею в виду? Если бы у всех было на столе то, что они хотят съесть, появилось бы слишком много дерьма. Выросло бы производство туалетной бумаги. Вот так я все это понимаю. Вот таков уровень моих аргументов.
Он хохотнул и бросил окурок на пол.
— Знаете, Лу, мне нравится слушать, когда вы говорите… и я никогда не слышал, чтобы вы говорили так, как сейчас… но уже поздно, и…
— Да, Джонни, — сказал я, — это испорченный, изгаженный мир, и я боюсь, что он таким и останется. И я объясню тебе почему. Потому что никто, почти никто, не видит в этом ничего плохого. Люди не видят, что все испорчено, и не переживают из-за этого. А переживают они из-за таких ребят, как ты.
Из-за ребят, которые любят выпить и пьют. Которые возьмут кусочек чьей-то собственности, не заплатив за нее. Которые знают, от чего им хорошо, и не хотят, чтобы их отговаривали… Они не любят вас, парни, они стремятся применять против вас крутые меры. И мне кажется, что чем дальше, тем сильнее они будут давить на вас. Ты спросишь меня, почему я остаюсь здесь, зная все это. Трудно объяснить. Наверное, врос корнями и в их землю, и в нашу, а теперь я не могу шевельнуться. Остается ждать, когда я разделюсь надвое. Точно посередине. Вот и все, что я могу сделать и… Ты же, Джонни… Возможно, ты поступил правильно. Возможно, это лучший путь. Потому что, малыш, со временем будет только тяжелее, а как тяжело было раньше, мне хорошо известно.
— Я… я не…
— Я убил ее, Джонни. Убил их обоих. И не говори, что я не способен на это, что я не из тех, — ты меня не знаешь.
— Я… — Он приподнялся на локте и снова лег. — Готов спорить, Лу, что у вас были веские причины. Готов спорить, что они сами виноваты.
— Никто ни в чем не виноват, — возразил я. — Но у меня действительно были причины.
Вдали, возвещая об окончании смены, завыли заводские гудки. Их вой напоминал вопли призраков. Я представил себе, как одни рабочие тащатся на смену, а другие бредут со смены. Бросают коробки от завтраков в машины. Едут домой, играют со своими детьми, пьют пиво, смотрят телевизор, ужинают с женой и… Как будто ничего не происходит. Как будто юному парнишке не грозит смерть, как будто взрослый человек, вернее, человек наполовину, не умирает вместе с ним.
— Лу…
— Да, Джонни. — Это было утверждение, а не вопрос.
— В-вы хотите сказать, что я… я должен сесть за решетку вместо вас? Я…
— Нет, — ответил я. — Да.
— Вряд ли… Я не смогу, Лу! О, господи! Не могу! Я не вынесу…
Я взъерошил его волосы, потрепал за подбородок, заставил поднять голову.
— «Есть время жить в мире, — сказал я, — и время воевать. Время сеять и собирать урожай. Время жить и время умирать»…
— Л-лу…
— Мне очень больно, — проговорил я, — гораздо сильнее, чем ты думаешь. — Я пережал ему дыхательное горло. А потом я взял его ремень.
…Я постучал в дверь, и через несколько минут надзиратель выпустил меня из камеры. Я выскользнул наружу.
— Много было хлопот, Лу?
— Нет, — ответил я, — он вел себя очень мирно. Думаю, мы можем закрыть дело.
— Он заговорит, да?
— Все рано или поздно начинают говорить, — пожал я плечами.
Я поднялся наверх и сказал Говарду Хендриксу, что у меня был долгий разговор с Джонни и что, по моему мнению, он скоро расколется.
— Не трогайте его в течение часа или около того, — добавил я. — Я сделал все возможное. Если мне не удалось заставить его прозреть, то он уже никогда не прозреет.
— Конечно, Лу, конечно. Мне известна ваша репутация. Хотите, я позвоню вам после того, как увижусь с ним?
— Да, очень, — ответил я. — Мне страшно любопытно, заговорит он или нет.
13
Я иногда слоняюсь по улицам. А иногда встану у входа в магазин, привалившись к стене, сдвинув шляпу на затылок и скрестив ноги, — черт, да вы меня наверняка видели, если проходили мимо, — и стою вот так. И выгляжу я симпатичным, дружелюбным парнем, только настолько тупым, что мозгов не хватит пописать на штаны, если они вдруг загорятся.
Вы понимаете, что я имею в виду, — вы, пары, мужчины и женщины, идущие под руку. Высокие толстухи и тощие коротышки. Крохотные дамочки и огромные пузатые мужики. Дамы с квадратными челюстями и мужчины вообще без подбородка. Колченогие чудеса природы и странные создания с походкой кавалериста… Я хохотал — мысленно, естественно, — пока не заболел живот. Это так же здорово, как заскочить на званый завтрак в Торговую палату именно в тот момент, когда какой-то чудик встает и, несколько раз прокашлявшись, говорит: «Господа, мы не можем ожидать от жизни больше, чем мы в нее вкладываем»… (Интересно, кто подсчитывал процент?) И я думаю, что это — они, люди, эти несочетающиеся пары — не смешны. Они являют собой трагедию.
