Виктор Точинов - Темные игры (сборник)
Первым Парнем нелегко стать, но остаться им надолго еще труднее.
Обычно карьеру Первого Парня обрывает служба в армии (Первый Парень и вузовское или, хуже того, по состоянию здоровья, освобождение от службы — суть вещи несовместные).
Но по возвращении начинают выясняться непонятные вещи: у сверстников входит в цену не умение сбить противника на землю одним ударом, или с гордо поднятой головой послать на три буквы школьную учительницу, или единым духом, не поморщившись, опрокинуть стакан обжигающего горло шила, или нырнуть с высоченного дерева в опасном месте у разрушенной плотины — теперь вчерашние друзья и соратники все больше думают об образовании и о хорошей работе; нет, они еще совсем не забыли твоих недавних подвигов, но начинают вспоминать о них уже без восхищения, не глядя на тебя как на героя и полубога — с какой-то ноткой снисхождения, как о забавах ушедшего детства, и, покурив вместе и повспоминав былое, куда-то спешат по своим делам, в которых тебе уже нет места… А за место Первого Парня уже бьются молодые, вчерашние сопляки, считавшие за честь сбегать для тебя в сельмаг за пачкой сигарет, а теперь — заматеревшие волчата с подросшими клыками…
И девчонки-подружки, повзрослевшие и кое-что уже понявшие в жизни, не мечтают сесть к тебе за спину на сиденье старой «Явы» (длинные волосы развеваются из-под потертого шлема, сквозь кожу куртки чувствуется прильнувшая к спине упругая девичья грудь — и даже не знаешь, что возбуждает больше: это ощущение или пьянящий азарт гонки по ночному шоссе) — теперь как средство передвижения девчонок куда больше привлекают мерседесы или, на худой конец, жигули последней модели…
А мать, когда рассеивается сладкий дурман шумно отпразднованного возвращения, все чаще намекает, что неплохо бы устроиться на работу — и выясняется, что прийдется вставать к деревообрабатывающему станку на местной фабрике спортинвентаря, поднимаясь в шесть утра каждый божий день по мерзкому звонку будильника, и вытачивать до одурения перекладины для шведских стенок и кии для бильярда — другой работы нет, а какая есть — не возьмут. Сам ведь, парень, выбирал профессию? — да кто же думал, что этим прийдется действительно заниматься, что это надолго, может навсегда — просто тогда вконец осточертела школа и дуры-училки, а в ту путягу ходили старшие кореша, крутые парни (куда ж они подевались?), с которыми можно было клево оттянуться, закосив занятия — первый стакан, первая сигарета, первый мажущий помадой поцелуй с разбитной девчонкой, про которую говорят, что ее — можно…
Где все это? Ушло, исчезло, развеялось, хотя и много, очень много лет спустя поседелые дружки будут вспоминать: «Васька-то? Да-а, первый парень был на деревне…»
* * *Но в то лето Динамит ни о чем таком не задумывался.
Он был в расцвете своих девятнадцати лет (осенью заканчивалась отсрочка от армии) и в зените своей славы — был, когда закадычный друг-приятель Пашка-Козырь произнес равнодушно, как бы между прочим, одну фразу.
Козырь сказал:
— Знаешь, говорят, Наташка в пятницу после дискотеки с одним чуваком ушла…
* * *Если Динамит был Первым Парнем, то Пашка-Козырь — уж всяко вторым, никак не меньше.
Козырем его звали не за любовь к азартным играм, Козыри было наследственное, семейное прозвище, уходящее корнями в далекие предвоенные годы и постепенно вытеснившее в обиходе фамилию (когда кто-нибудь из нездешних спрашивал, где дом Ермаковых, то односельчане долго с удивлением чесали в затылках, потом вспоминали: а-а-а, Козыри! — и объясняли дорогу).
Пашка отнюдь не был красавцем — длинное и узкоплечее, но мускулистое тело венчала непропорционально маленькая голова с круглым кошачьим лицом; нос-пуговку украшали очки с круглыми стеклами в тонкой проволочной оправе — и казались они у Козыря неуместными и чужеродными, как пышный бюст на сухопаром теле манекенщицы. Впрочем, обзавелся этим оптическим прибором Пашка совсем не от излишней любви к чтению; зрение село давно, в четвертом классе, после того как Козырю (тогда еще Козыренку) случайно пробили лоб камнем, изображавшим гранату в детской игре в войну… Дразнить Пашку очкариком желающих не находилось, в драке он был силен и увертлив, гибок как змея и так же опасен.
* * *— С каким таким чуваком? — Динамит постарался, чтобы слова прозвучали так же равнодушно, как и у Козыря.
Но Пашка, занятый, казалось, исключительно извлечением застрявшей в старой «Весне-205» кассеты (разговор происходил в заброшенном школьном саду, давно ставшим местом вечернего отдыха молодежи) — внешне безразличный Пашка изучал его реакцию незаметно, но очень внимательно. И ему показалось, что обертоны (хотя термина такого Козырь и не знал) в голосе Динамита звучат совсем иначе, чем только что. Но может он просто принял желаемое за действительное.
— С Сашком, что у фабрики живет, за Толькой-Свином. Ты должен его знать, в зеленой строевке сейчас ходит… — ответил Козырь, вынув наконец злокозненную кассету и осторожно расправляя зажеванную пленку.
Динамит наморщил лоб в явно тщетной попытке вспомнить и Пашка стал настойчиво пояснять дальше:
— Ну, помнишь, фанатом был таким, все в солдатики играл в школе…
— А-а-а… — нехорошо протянул вспомнивший в конце концов Динамит, — и что он?
— Да ничего, пацаны говорили, что с Наташкой вместе с дискотеки ушел, довольно рано…
Динамит задумался. Отношения с Наташкой понемногу начинали тяготить его, эта недотрога ничего такого не позволяла, сколько можно целоваться и тискаться сквозь платье? И притом все чаще стала вскользь делать намеки о будущей семейной жизни, переводить которые в шутку становилось все труднее… А кроме того, у Динамита недавно появилась пока скрываемая подружка в Павловске, на четыре года старше, с которой можно было всё… У нее он и был тогда, в ту ночь на субботу, не пойдя на дискотеку — а Наташка, похоже, не совсем поверила в ночную рыбалку на Ижоре с незнакомыми ей парнями… И, надо понимать, решила отомстить, произведя эту демонстрацию… Динамит ни на секунду не усомнился — новость идеально укладывалась в сложившуюся между ними ситуацию и полностью соответствовала характеру Наташки…
Отчасти Динамит был благодарен этому малознакомому Сашку, повод для назревающего развыва подворачивался подходящий. Но вот какая закавыка — у Первого Парня девушка никак не должна уходить не пойми с кем, разбивать сердца — его прерогатива. И уж всяко не должны об этом «говорить пацаны»…
— Ноги поломаю — не будет на дискотеки ходить. — Динамит сообщил это совершенно будничным тоном, и Козырь удовлетворенно кивнул; знал, как сказал — так и сделает…
— И ее поучу для порядка…
— Может, не стоит? Женщина все-таки… — осторожно усомнился Пашка. Он сказал «женщина», а не «баба», как обычно, но Динамит не обратил внимания…
— Легонько — стоит. А то дальше хуже будет, — Динамит почти уверил себя, что никакого «дальше» у них с Наташкой не будет, но в любом случае все решения должен принимать он…
Козырь не стал спорить.
* * *Сашок, и не подозревавший о касавшемся его разговоре, совсем не был, вопреки мнению многих, инфантильным оболтусом, до сих пор играющимся в солдатики.
Просто четыре года назад двоюродный брат, живший в городе, предложил легко и просто подзаработать надомной работой — раскрашивать оловянных солдатиков. Кустари в полуподпольной конторе на Васильевском острове, с сомнением посмотрев на двух пареньков (предпочитали они девушек, как более аккуратных и обязательных), все-таки выдали краски и оловянные фигурки — самые простые, так называемые сувенирные, не требовавшие особой исторической точности и слишком тщательной прорисовки деталей.
Кузен очень скоро отказался от внешне несложной работы — времени она отнимала гораздо больше, чем казалось поначалу, а расценки на «сувенирку» были достаточно мизерные. А Сашок втянулся, у Сашка обнаружился талант. Довольно скоро он перешел к коллекционным солдатикам, выпускаемым на наш рынок очень маленькими партиями (большая часть шла за границу). Это уже весьма сложная работа — каждая деталь амуниции и старинной формы, порой весьма причудливой и пестрой, прорисовывалась очень тщательно и в полном соответствии с исторической правдой. Крохотные воины не были, как в сувенирке, некими усредненными «русскими гусарами» или «французскими гренадерами» — мундиры на коллекционных фигурках точнейшим образом соответствовали своему времени и своему полку, вплоть до самого внимательного подбора оттенка изображавших ткань красок…
Но и оплачивалась коллекционка соответствующе. Мать (Сашок рос без отца) поначалу относилась к занятию сына крайне негативно — вонь от выдаваемых красок шла изрядная. Однако, когда вдруг обнаружилось, что плоды двухнедельных трудов Сашка оценены примерно в размере ее месячной зарплаты, получаемой в совхозе — мнение матери о «баловстве» сына изменилось мгновенно. Она расчистила заваленный всякой ерундой рабочий стол покойного отца, повесила сверху яркую лампу и уже не норовила, как прежде, отправить сына принести воды или окучить картошку, застав его за раскрашиванием…
