Хавьер Сьерра - Тайная вечеря
Я кивнул.
— Хорошенько сосредоточьтесь, — ободряющим тоном произнес приор. — Спроси нас сейчас кто-нибудь об основах грамматики, с помощью этого эстампа мы сможем дать безошибочный ответ.
— Неужели?
Приору понравилась моя недоверчивость.
— Наш ответ будет очень прост — praedicatio, applicatio и continentia. А знаете почему? Все это я «прочитал» на этом рисунке.
Приор склонился над листком и принялся наносить на него воображаемые круги, указывая на различные элементы изображения.
— Взгляните: praedicatio изображает птица в правой руке. По-латыни эта птица, сорока, называется pica, то есть слово начинается на букву Р. Кроме этого, ее клюв имеет форму той же буквы. Это самая важная деталь рисунка, поэтому она отражена дважды. Не говоря уже о том, что это отличительный знак нашего ордена. В конце концов, мы ведь проповедники [27] не так ли?
Я обратил внимание на изящный флажок, который «синьора Грамматика» держала в руке. Его полотнище было обернуто вокруг древка и образовывало букву Р, о которой говорил Банделло.
— Следующий атрибут, — продолжал он, — applicatio, представлен орлом, aquila, сидящим у Грамматики на руке. Aquila и applicatio начинаются с буквы А, поэтому их взаимосвязь сразу заметит любой посвященный в ars mnuoriae [28]. Что касается слова continentia — оно написано на груди женщины. Взгляните: дуга, диск, плуг, молот. Присмотритесь, вы увидите в них буквы и сразу прочтете: C-O-N-T... Continentia!
Я был потрясен. С виду бесхитростный рисунок, а кто-то умудрился зашифровать в нем всю теорию грамматики. Вдруг меня осенило: подобные недоступные пониманию невежд оккультные послания могли находиться на фронтисписах сотен книг, печатающихся в Риме, Венеции или Турине. Нас никогда не учили ничему подобному и Канцелярии ключей.
— А все эти предметы, свисающие с птиц или, наоборот, их поддерживающие? Они тоже имеют какое-то значение? — Я никак не мог опомниться после столь неожиданного откровения.
— Мой дорогой брат! Все, абсолютно все имеет значение. В наше время, когда всем синьорам, кардиналам или принцам есть что скрывать от остальных, они хранят свои тайны в произведениях искусства, документах, летописях...
Приор умолк и загадочно улыбнулся. Я решил этим воспользоваться.
— А вы сами? — прошептал я. — Вы тоже что-то скрываете?
Банделло продолжал на меня смотреть все с тем же ироничным выражением. Он провел рукой по выбритой макушке, рассеянно поправляя волосы.
— Вообще-то, у приора тоже имеются тайны.
— И он скрыл их в уже построенной церкви? — не унимался я.
— О! Это было бы очень легко! — воскликнул он. — Сначала я все пересчитал бы: колонны, стены, окна, колокола...
Число — это самое важное! Затем, приведя всю церковь к числовому выражению, я бы подыскал соответствующие буквы или слова. Я сопоставил бы как количество букв в этих словах, так и числовое значение самих слов.
— Но ведь это гематрия, падре! Тайная наука иудеев!
— Это действительно гематрия. Но эта наука вовсе не заслуживает того презрения, которое так откровенно прозвучало в вашем голосе. Иисус был иудеем и изучал гематрию в храме. А как еще мы узнали бы, что Авраам и Милосердие — это нумерологические близнецы? Или что словосочетания лестница Иакова и гора Синай на иврите дают сумму сто тридцать, из чего мы заключаем, что и та и другая самим Господом предназначены для восхождения на небеса?
— Вы хотите сказать, — перебил его я, — что, если бы вам было необходимо скрыть свое имя, Виченцо, в церкви Санта Мария, вы бы избрали какую-либо архитектурную деталь этого храма, дающую в сумме число семь, по числу букв вашего имени?
— Именно!
— Например... семь окон? Семь круглых окон?
— Это был бы неплохой вариант. Но я увековечил бы себя в одной из фресок, украшающих церковь. Это позволило бы передать больше нюансов, чем ряд окон. Чем больше элементов удается поместить на некотором участке пространства, тем большую гибкость обретает искусство запоминания. Да и, честно говоря, фасад Санта Мария несколько простоват для подобной цели.
— Вы в самом деле так считаете?
— Это так и есть. Кроме того, число семь подлежит множеству интерпретаций. Это поистине священное число. Оно постоянно упоминается в Библии. Мне не пришло бы в голову использовать такое неоднозначное число, чтобы скрыть мое имя.
Похоже было, что Банделло говорил искренне.
— Давайте условимся, — неожиданно для меня произнеc он. — Я доверю вам загадку, над которой сейчас трудится наша община, а вы меня посвятите в вашу. Уверен, мы сможем быть полезны друг другу.
Мне не оставалось ничего другого, кроме как принять его предложение.
18
Быстрым шагом мы прошли мимо главного алтаря, оставили позади хоры и галерею, где завершалась подготовка к похоронам донны Беатриче, и направились по длинному коридору к Галерее Мертвых. Аскетическую атмосферу монастыря подчеркивали темные кирпичные стены и безукоризненной формы гранитные колонны, выстроившиеся вдоль вымощенных, плотно подогнанных друг к другу плит коридоров. По пути к загадочному месту назначения брат Виченцо подал знак отцу Бенедетто, одноглазому переписчику, который, по своему обыкновению, бесцельно бродил по галерее, уткнувшись в молитвенник.
— Что? — проворчал он в ответ. — Очередной визит к Opus Diaboli? Лучше бы вы заново оштукатурили всю стену!
Приор, исполнившись важности, предложил его сопровождать. Он хотел мне что-то показать. И поскорее.
— Прошу вас, брат! Пойдемте с нами, — распорядился приор. — Нашему гостю хотелось бы послушать истории о нашем монастыре, а вы знаете о нем больше кого бы то ни было. Вы старожил нашей общины, пожалуй, вы даже старше этих стен.
— Так, значит, истории?
Единственный глаз старика засветился от волнения при виде моей заинтересованности. Я был совершенно очарован этим человеком, который, казалось, наслаждался тем, что предъявлял миру свое уродство. Он с гордостью демонстрировал рану, зияющую на его лице вместо жизненно важного органа.
— Конечно же, у нашей обители богатая история. К примеру, известно ли вам, почему мы называем этот дворик Галереей Мертвых? — принялся вопрошать присоединившийся к нам переписчик. — Это очень просто. Здесь мы предаем земле наших братьев. Они покидают этот мир так же, как и приходят в него — без почестей и мемориальных плит. Никакой суетности. Только сутана нашего ордена. Однажды настанет день, когда весь двор будет засеян костями.
— Это ваше кладбище?
— Нечто большее. Это преддверие небес.
Банделло подошел к огромной двустворчатой двери.
Она выглядела весьма внушительно и была заперта на увесистый железный замок. Настоятель проворно отпер его одним из ключей, которые я приметил еще наверху. Мы с Бенедетто переглянулись. Мой пульс участился. Я почувствовал, что это именно то, что хотел показать мне приор. Я знал об этом еще от брата Александра и, конечно, подготовился к великому моменту. За дверью находилось просторное помещение знаменитой трапезной Санта Мария делле Грацие, которая располагалась непосредственно под библиотекой, но доступ туда был ограничен по просьбе Леонардо. Насколько мне было известно, здесь же размещалась и главная причина моего пребывания в Милане, ранее подтолкнувшая Прорицателя к написанию его зловещих писем.
Меня одолели новые сомнения — а что, если мы с Банделло, не подозревая об этом, пытаемся разгадать одну и ту же загадку?
— Если бы это помещение уже было освящено, — приор торжественно распахнул дверь, — то вначале следовало бы вымыть руки, а вы вообще не могли бы сюда войти без моего разрешения...
— Но оно не освящено, — проворчал одноглазый.
— Пока нет. Но святая атмосфера все равно проникает в душу.
— Святая атмосфера! Вздор!
Мы переступили порог.
Как я и предполагал, мы оказались в будущей трапезной монастыря. Нас окружили сумрак и холод. Холсты с этюдами подпирали стены и царили над хаосом. Повсюду валялись веревки, кирпичи, ширмы, ведра, и (чего я никак не ожидал увидеть) стоял стол, накрытый белой льняной скатертью и полностью сервированный к завтраку. Он привлекал к себе внимание — этот единственный островок порядка среди запустения, дышавшего изо всех углов. Ничто не указывало на то, что стол когда-либо использовался по назначению. Тарелки и остальную утварь покрывал многонедельный слой пыли.
— Умоляю, не обращайте внимания на плачевное состояние нашей трапезной, брат Августин, — говорил Банделло, подобрав сутану и пытаясь обойти один из холстов. — Когда-то здесь мы будем принимать пищу. Можете себе представить, это продолжается почти три года. Маэстро Леонардо держит трапезную под замком, не позволяя никому сюда входить до окончания работ. Тем временем наша мебель гниет вон в том углу. Вся эта грязь и отвратительный запах краски...
