Алексей Хапров - Аномалия души
— Выкопала, — ответила та, — сколько смогла. Медведка, зараза, завелась. Столько картошки погрызла! Планировала собрать четыре мешка, а получилось три.
— В погреб засыпала?
— Засыпала.
На стол опустились две большие миски.
— А вот и закуска, — пропела хозяйка. — Капустка квашеная, огурчики солёные. Всё, как надо. Помянем сердешную.
— Да, — картинно вздохнула Надя, — давайте помянем. Всё-таки, сколько лет бок о бок прожили.
После первой стопки между дамами завязалась оживлённая беседа. Я в ней участия не принимал. Местная жизнь была мне чужда, поэтому я разумно предпочёл ограничиться ролью слушателя. Впрочем, моего вмешательства и не требовалось. Бабка Евдокия солировала отменно. Глядя, с каким хитроумным изяществом она «раскручивает» специально приглашённую гостью, я поймал себя на мысли, что в ней гибнет талант сыщика.
— Жалко грешницу нашу горемычную, — причитала старушка. — Она была, конечно, не ангел. Но, какой-никакой, а всё же человек. Огород мне весной вскопать помогла. Продукты из магазина приносила, когда я болела.
— А меня вареньем из клюквы как-то угостила, — вспомнила Надя. — Вкусное было варенье. Мои домочадцы его быстро умяли.
— А для меня подругой была, — откликнулась Манька. — Соображала похлеще некоторых учёных. Умела добывать самогон чуть ли не из комариного писка.
После третьей рюмки её словоохотливость резко возросла. Заметив это, бабка Евдокия приступила к главному.
— В прошлый вторник, когда по телевизору «Зимнюю вишню» показывали, Зинка какой-то испуганной из леса пришла, — проговорила она и подмигнула моей спутнице.
— Да, да, я тоже видела, — подхватила та.
— Вроде, ходила в лес, собирала клюкву. Может её там кто обидел? Надь, ты, часом, не в курсах?
Надя помотала головой.
— Нет, сама гадаю.
— Мань, а ты, случайно, не знаешь, что могло её так расстроить?
Зинкина подруга пожала плечами.
— Меня в прошлый вторник здесь не было. Я к крестнице ездила. А Зинку уже позже видела, в четверг.
— Да она и в четверг какой-то не такой была, — не отступала хитрая старушка. — И в пятницу, и в субботу. Надь, ты не заметила?
— Заметила, — подыграла та. — Ещё как заметила. И что с ней такое произошло?
— Да не мелите вы чепуху, — раздражённо воскликнула Манька. — Ничего с ней не случилось.
Мы разочарованно переглянулись. Неужели время потрачено зря? Но тут Манька вдруг посерьёзнела, нахмурила лоб и, после некоторой паузы, добавила.
— А хотя…
Мы затаили дыхание. Две кружившие по комнате мухи прервали свой полёт и любознательно уселись на край стола, словно тоже жаждали услышать продолжение.
Манька взяла рюмку, осушила её до дна, занюхала огурцом и задумчиво уставилась перед собой.
Мы терпеливо ждали.
— … какая-то перемена в ней всё же присутствовала, — наконец, закончила фразу она.
— Ну вот, а я о чём говорю! — всплеснула руками хозяйка.
— Я тогда значения этому не придала. Списала всё на издержки похмелья. А сейчас думаю, что зря. В ней действительно что-то было не так. Как будто она о чём-то знала, но старалась это скрыть.
— А с чего ты это заключила? — полюбопытствовала Надя.
— С её глаз, — пояснила Манька. — Уж больно они у неё бегали.
«Ого, — подумал я. — А она, оказывается, неплохой психолог».
— Надо у Яшки Косого спросить. Он наверняка знает. Она от него ничего не скрывала.
Больше у Маньки нам ничего выяснить не удалось.
— Я ещё с Колесниковыми погутарю, — шепнула мне бабка Евдокия, когда мы стали собираться по домам. — Может они что вспомнят. Вы ко мне завтра загляните.
Я благодарственно кивнул головой.
— Немного мы узнали, немного, — миновав калитку, посетовала Надя.
— Но это всё-таки лучше, чем вообще ничего, — заметил я. — А Евдокия Ивановна молодец. Прямо, как мисс Марпл.
— Да, она у нас такая, — заулыбалась моя спутница.
Я проводил её до дома. Мы попрощались.
«Не нравится мне этот пожар, — размышлял, шагая по улице, я. — Ох, как не нравится. Я конечно не эксперт. Но любому человеку известно, что если здание слишком быстро охватывает огонь — это верный признак поджога. А Никодим-то, оказывается, порядочный гусь. Не поддержал сестру в трудный момент. Вот тебе и брат. И как только Наталья его подле себя терпит?»…
Глава восемнадцатая
Когда я вернулся домой, моя сожительница гладила простыню. Из-под её утюга, словно из жерла вулкана, клубился сытный пар.
— Что за концерт ты учинил в магазине? — холодно процедила она.
— Почему обязательно концерт? Почему именно учинил? — спокойно ответил я, мысленно проклиная Карасёву, решившую засвидетельствовать верность своей хозяйке там, где лучше было бы промолчать.
— Значит, мои определения тебе не нравятся? Хорошо, какие термины предлагаешь ты?
— Прежде всего, я предлагаю не устраивать сыр-бор, — не теряя хладнокровия, парировал я. — Чего-чего, а твоих упрёков я точно не заслужил.
— Неужели?
— Когда я сидел в торговом зале и наблюдал, усвоил ли твой персонал науку обращения с электронной техникой, я случайно услышал разговор продавщицы мясного отдела с одной из покупательниц. То, что в нём прозвучало, показалось мне той ниточкой, которая способна привести к разгадке тайны исчезновения Димки.
И я коротко поведал своей курортной знакомой о подозрениях насчет Зинки, и о посиделках у бабки Евдокии.
Наталья сжала губы.
— Зачем тебе это надо? — глухо спросила она.
Я недоумённо посмотрел на неё.
— Послушай, ты хочешь найти своего сына, или нет?
— Разумеется, хочу.
— Тогда почему ты так реагируешь? Что означает твоё недовольство?
Наталья смутилась и устремила взгляд в пол.
— Серёжа, ты меня не так понял, — виновато пробормотала она. — Я очень признательна тебе за неравнодушие к судьбе моего сына. Но, понимаешь, мне кажется, что это опасно.
— Что опасно?
— Ну-у-у… лезть во всё это.
— Та-а-ак! — я разулся, прошел в гостиную и уселся в кресло. — Поясни.
Моя курортная знакомая нервно выключила утюг и принялась укладывать поглаженное бельё в шкаф.
— Понимаешь, Серёжа, — неуверенно проговорила она, повернувшись ко мне спиной, — чем больше я об этом думаю, чем больше вспоминаю всё то, что произошло со мной в лесу, тем сильнее во мне крепнет убеждение, что здесь не обошлось без чего-то неизведанного, потустороннего. В наших местах это присутствует, ты знаешь. А битва с потусторонним миром зачастую чревата гибелью или, в лучшем случае, помутнением рассудка.
— Ты же говорила, что не веришь во всякую чертовщину, — хмыкнул я.
— Не верила, пока сама с ней не столкнулась, — понизила голос Наталья.
Я задумчиво потёр лоб.
— Ответь мне на один вопрос. Помнишь, когда Зинка приходила просить деньги? Я ещё тогда столкнулся с ней у калитки.
— Ну, — насторожилась моя курортная знакомая.
— Она тебе ничего не говорила?
— Ничего. Попросила, как обычно, «до завтра» в долг, выслушала отказ и ушла.
— А в её поведении не было чего-нибудь странного?
— В её поведении все было странным, как и у всякой алкоголички. И не только в тот день, а постоянно. Нормальные люди так себя не ведут.
— А тебе не показалось, что она чего-то недоговаривает, скрывает?
— Нет, не показалось. Меня заботило только то, как бы побыстрее её выпроводить.
Моя сожительница закрыла дверцу шкафа, подошла к креслу, присела на подлокотник и взяла меня за руки.
— Серёжа, — тихо попросила она. — Оставь это. Не лезь. Я сердцем чую, что это не к добру. Хватит с меня уже и одной потери…
Ночь, как и накануне, выдалась тёмной. Небо заволокли тучи. Землю окутал туман.
Я лежал на кровати, заложив руки за голову, и раз за разом прокручивал в памяти нашу последнюю встречу с Зинкой.
Вот я подхожу к дому, вот сталкиваюсь с ней у калитки, вот ловлю её взгляд…
Стоп. Что-то в её взгляде было не так. Он был каким-то не таким, каким должен был быть.
По словам Натальи, Зинка приходила просить в долг, и получила решительный «от ворот поворот». В такой ситуации самым естественным выглядит уныние. Но в Зинке уныния не чувствовалось и в помине. Её глаза отдавали каким-то странным, загадочным блеском, в котором отчётливо сквозило торжество.
Несостыковочка.
А может Зинка приходила не за деньгами? Может деньги являлись не более как поводом, а на самом деле ей просто хотелось насладиться Натальиным горем? Есть ведь такая препротивная категория людей, которым доставляет удовольствие лицезреть боль других. Особенно тех, у кого жизнь сложилась лучше. А Зинка, хотя о мёртвых и не принято говорить плохо, являла собой отнюдь не воплощение добродетели.
А не Зинкиных ли это рук дело?
