Брижит Обер - Четыре сына доктора Марча
Дневник Джини
Придурок! Так, значит, он способен выдать себя. Нервничает, должно быть, уже куда больше, чем кажется с его слов! Ну почему же я не болталась там где-нибудь поблизости, почему?
Заклинание запишу на магнитофон.
Страх мой улетучился после смерти Шэрон. Бывают люди, которые почему-то вам ближе, чем остальные. Шэрон была из таких. Хватит об этом.
Его мать все знает и молчит. Его мать. Их мать. Вот она — лазейка. Слабое место. С него-то я и должна начать.
Нет, он ведь именно этого и хочет. Чтобы я дала ему повод убить ее. Потому что с самого начала он хочет именно этого: убить ее. И виновного долго искать не придется: отец! Бред какой-то опять несу. Когда начитаешься этих книжонок по психологии, поневоле привыкаешь строить какие-то безумные гипотезы. Приступы бреда одолевают.
Я в тупике.
И всегда там была.
Дневник убийцы
Что, не хватило храбрости сделать то же самое? Это хорошо. Значит, теперь я снова могу обратиться к тому, что имеет значение.
Джек выполнил на «отлично» контрольную по музыке. Команда Кларка выиграла матч. Марк получил превосходный отзыв о стажировке. Старк — лучший в группе. Ну как, разве не здорово?
Я считаю, что с нами все в порядке. Трудновато было бы нас в чем-то уличить. Мы, может быть, само совершенство. И сколько лет нужно для того, чтобы достичь такого совершенства?
Папа сказал, что мы выпьем шампанского, чтобы все это отпраздновать. Папа гордится своими мальчиками.
Шэрон — жалкая дура. А тебе, Джини, отродье ты репкино, не место в доме доктора Марча: ты злюка и слишком любишь везде рыться.
Дневник Джини
Подловила в кухне Старушку. Поговорили о погоде, о том о сем, потом я завела речь о мальчиках. Как они печалятся по Шэрон, да какой прискорбный несчастный случай… (Я чистила лук, так что физиономии у нас были вполне подходящие.) «А может, мадам, пудинг на ужин приготовить?» — «Почему бы и нет?» — «Кстати, о мальчиках: я хотела вам сказать, что кто-то из них мочится в постель, — надо же, как долго с ними иногда такое бывает». — «Они с самого раннего возраста приучены к опрятности. Это, конечно же, случайность, сон какой-нибудь приснился… такое со всеми случиться может; передайте мне муку». — «Девушки сюда нечасто заглядывают, живете вы довольно замкнуто…» — «О, так само собой получается: им хорошо в семье, они еще слишком молоды, чтобы бегать за девушками; это придет потом, никуда не денешься, всему свое время…» (Эти-то быки здоровенные слишком молоды, чтобы бегать за девушками!)
«Мадам, а пудинг сделать с изюмом или шоколадный?» — «Шоколадный с изюмом». — «Вчера я видела, как Джек пытался вас утешить, когда вы горевали о Шэрон, это так мило с его стороны». — «Джек? Я думаю, вы ошибаетесь». — «Ах, должно быть, я спутала: они так похожи друг на дружку, а когда видишь мельком, пробегая по коридору…» — «Нет, они не так уж похожи…» — «У вас был грустный вид…» — «Нет, Джини, нисколько, вам, девочка моя, должно быть, показалось! Ой, пригорает, взгляните скорее!» (Чистейшей воды ложь.) Конец разговора. Разгром по всем позициям.
Пойду опять в кабинет доктора. Сегодня днем непременно нужно вытереть там пыль — многовато накопилось.
Звонят, иду вниз.
Дневник убийцы
Только что позвонили в дверь. Слышу, как Джини спускается. Интересно, кто это может быть в такое время. Женский голос… мать Карен — узнаю ее пронзительный писк. Этой-то что здесь понадобилось? Уходит… Джини поднимается по лестнице. Тяжело, как корова. Ну вот, она в своей комнате.
Час сиесты. У нас еще соблюдают сиесту. Расслабляемся, размышляем. Я расслабляюсь. И размышляю.
У мамы в обед был странный вид. Интересно, что ты с ней сотворила, Джини? Попыталась что-нибудь из нее вытянуть? Зачем тебе это, Джини? Хочешь, чтобы мама заболела?
Твоя дурацкая привычка везде совать свой нос уже привела к несчастному случаю с Шэрон. Ведь это ты виновата в том, что Шэрон мертва, понимаешь? А значит, тебе надо бы действовать поаккуратнее, Джини, побольше хладнокровия, девочка моя, если не хочешь, чтобы твой путь был усеян трупами… Не будь же завистлива, предоставь это удовольствие мне — убивать; это ведь не женское дело, знаешь?
Пошутили — и будет, мне пора. Нужно заняться делом.
Кстати, Джини, а тебе не кажется, что матери Карен вообще-то следовало бы покончить с собой? С горя, а?
Дневник Джини
Грязная свинья! Надеешься достать меня, пытаясь заставить почувствовать себя виноватой? Я что, по-твоему, девочка из церковного хора? (Ужас, как от этого джина в глотке жжет, хотя… со второго глотка определенно лучше.)
О'кей, Бог с ней, с твоей матушкой. Не собираюсь я предоставлять тебе возможность и давать повод к тому, чтобы… лучше уступлю… Но оставь в покое мать Карен, иначе я… Иначе я, как всегда, ничего не смогу сделать. Чувствую себя совершенно беспомощной.
Меня посетила гениальная идея. Действовать методом исключения. Исключать одного за другим. Ранить одного в руку, правую, потом другого, — пух! — и так до тех пор, пока он не прекратит свою писанину или хотя бы почерк у него изменится.
Проще простого и абсолютно безопасно, этак по неловкости: «О, черт! Я всадила вилку вам в руку? Извините, я собиралась воткнуть ее в цыпленка…» О! Лестница натерта до блеска — вот не повезло: ногу сломал! В машине отказали тормоза? Ах, какая жалость! Нет, при чем тут большевики — простая случайность. Все окочурились? Ах, какое горе для доктора; как, и доктор тоже? Ах, какая потеря для страны! Такая знаменитая семья, их посмертно наградили орденом Величайшего Лицемерия. На похоронах будет сам президент. А Джини? Гладко причесанная, в строгой черной одежде, Джини необыкновенно хороша; она жмет руку президента: бедные, несчастные детки, такие вежливые, опрятные — подлинные сыновья своей страны. Мать семейства рухнула в обморок; нет, лучше — покончила с собой: о ужас! сунула голову в духовку, где томилась на медленном огне рождественская индейка…
Дверь — под дверью кто-то есть. Ставлю стакан на место — не становится, дурацкий какой стакан… Времени не видно: три стрелки на часах. Мне специально часы испортили? Встать бы да выглянуть. Но встать со стула нет никакой моей возможности. Все качается. Странно. Наверное, это, может, переутомление?
И еще всякая путаница в мозгах… ты слишком много думаешь, ты — прислуга, должна делать в этом доме все, а ты не годишься уже ни на что…
Оно там дышит, шепчет, а теперь уже вертит дверную ручку — да, да, я вижу, как она поворачивается, ха-ха-ха — заперто на ключ. Ой, как интересно: что написала — не прочитать: вроде как по-китайски, вот уж не ведала, что по-китайски умею…
Ну хватит шуметь, пора кончать; стул едва не опрокинулся, — где мой револьвер? А, вижу — на постели, просто перелезть… Кстати, будет мне его начищать, пора бы и пули туда засунуть, иначе дело плохо кончится.
Такое ощущение, будто что-то трется о дверь, словно огромная кошка; это действует на нервы, сейчас открою. Нечего о мою дверь ноги вытирать.
Друзья мои — читатели и слушатели, — вот он, момент истины; нате вам — чудное мгновенье; нет, он что, мою дверь за койку принял? Вот пойду и оборву ему уши…
Дневник убийцы
Это накатило разом. Невозможно было удержаться. Мне до зарезу нужно было пойти туда. Это оказалось так сильно… охватило меня всего. Я встал.
На цыпочках спустился по коридору; ни о чем, кроме этого, уже и не думал; бритва, зажатая в кончиках пальцев, раскачивалась — тяжелая, словно налившаяся кровью, — словно еще одна конечность моего тела: член, налившийся кровью.
Из-под двери пробивался свет. Хотя было уже поздно. Она не спала, ждала меня — я сразу же понял, что ты меня ждешь. Это-то меня и разбудило, не кошмарный сон, нет — твое ожидание, твой зов в ночи: ты звала меня, чтобы я пришел и сделал с тобой то, что следует.
Я стоял там, меня била дрожь — я всегда дрожу, когда приходится вот так ждать; я был натянут, как струна вдоль твоей двери, один в темном коридоре, прижав бритву к бедру; я вслушивался — ты была по ту сторону, пришло твое время, Джини, твое…
Я звал тебя, лаская губами дерево двери: «Отзовись, прошу тебя, отзовись…»
Я прижался к двери так, что слился с нею, словно жаждущая ласки кошка: живот в полосатой пижаме, бритва касается двери и постепенно — тихо-тихо — вонзается в нее… Хочу, чтобы ты вышла, вышла и слилась воедино с бритвой, — открой эту дурацкую дверь, открой! Ты умрешь так быстро — даже понять ничего не успеешь, лишь мелькнет моя нежная улыбка да разольется в животе необыкновенный жар…
Я услышал, как ты встала, а потом, сразу — грохот, грохот, зачем ты устроила такой страшный грохот? Ты не имела на это права, можно подумать, что по твоей комнате пронесся тайфун! Я услышал папин голос: «Что здесь происходит?»
Папа пришел и постучал к тебе: «Джини, с вами что-то случилось?» Я услышал, как ты хриплым голосом ответила: «Все в порядке, месье, я просто упала с кровати…» А потом — смех, безумный смех… Папа сказал нам: «Идите спать». И мы пошли спать. Я лег, растянувшись на животе, и в конце концов уснул…
