Уильям Айриш - Вальс в темноту
Выйдя на тротуар, плотная масса народа начала распадаться: обитатели галерки расходились пешком в разных направлениях, а занимавшие ложи и партер попарно, а иногда по четыре человека по очереди залезали в экипажи, один за другим подъезжавшие к театральному входу на вызов чернокожего швейцара.
Никто не замечал человека, примостившегося в темноте у стены, куда не добирался яркий свет, хотя многие проходили так близко, что едва не дотрагивались до него.
Наконец толпа рассеялась. Свет померк, по мере того как служитель с помощью длинной палки стал один за другим поворачивать выключатели на лампах.
Теперь осталось лишь несколько запоздавших зрителей, поджидающих своей очереди на остановке. Никто не спешил, вежливость и предупредительность были здесь в норме.
— После вас.
— Нет, сэр, после вас. Следующий — ваш.
И вот уже, наконец, остается одна последняя пара, уже готовая сесть в экипаж. Женщина невысокого роста, защищаясь от ночной прохлады, закуталась в кружевную шаль, закрывшую ее рот и подбородок.
Ее спутник на минуту покидает ее, чтобы выяснить, почему задерживается экипаж, и вдруг, откуда ни возьмись, рядом с ней оказывается мужчина и пристально ее разглядывает. Она отворачивает голову, плотнее закутывается в шаль и в тревоге отодвигается в сторону.
Он теперь склоняется вперед и, не таясь, вытягивает шею, чуть было не на четвереньки становится, всматриваясь в ее скрытое кружевом лицо.
Она испуганно вскрикивает и пятится назад.
— Джулия? — вопросительно шепчет он.
Она в смятении поворачивается к нему спиной.
Он обходит ее и снова встает перед ней.
— Мадам, вы не могли бы открыть лицо?
— Оставьте меня, или я позову на помощь.
Он вцепляется в шаль и откидывает ее в сторону.
На него испуганно глядит пара голубых глаз, округлившихся от страха, глаза незнакомки.
Ее спутник бегом возвращается к ней, угрожающе подняв трость. «Эй, сэр!» Наносит один или два удара и, не удовлетворенный этим оружием, откидывает трость в сторону и пускает в ход кулаки.
Дюран отступает и, пошатнувшись, растягивается на тротуаре.
Он не делает попытки ни оказать сопротивления, ни подняться и дать сдачи. Он лежит, оперевшись на один локоть, распростертый, беспомощный, покорный. Безумный взгляд исчезает с его лица.
— Простите, — вздыхает он. — Я вас… принял за другую.
— Пошли, Дэн. Он, должно быть, немного сумасшедший.
— Нет, мадам, я не сумасшедший, — с холодным достоинством отвечает он. — Напротив, я в слишком здравом уме.
Глава 22
В гостиной дома мадам Джессики на улице Тулуз в самом разгаре была оживленная вечеринка. Обстановка в заведении мадам Джессики отличалась как большими размерами, так и большой стоимостью.
Мебель цвета слоновой кости с позолотой, в стиле ампир, обтянутая малиновым шелком. На паркетном полу лежал брюссельский ковер, а языки пламени в хрустальных газовых лампах мерцали, как северное сияние.
За пианино из розового дерева сидел молодой человек с гладко прилизанными волосами, с профессиональной легкостью извлекавший из него звуки вальса Шопена. В центре комнаты медленно кружилась одна пара, но заняты они были больше разговором друг с другом, чем танцем. Еще двое сидели рядышком на диване, потягивая шампанское и весело болтая. Еще одна парочка, тоже не обращавшая внимания на окружающих, стояла у двери. Все разделились по парам. На дамах красовались вечерние туалеты. Джентльмены, хоть и были одеты проще, все же имели вид вполне достойный и ухоженный.
Все происходило вполне благопристойно и сдержанно. Мадам придерживалась на этот счет строгих правил. Никакого нескромного смеха, никаких громких голосов. Никто не покидал комнату, не извинившись перед остальными.
Чернокожая служанка, в чьи обязанности входило объявлять вновь прибывших, открыла одну из расположенных с двух сторон гостиной симметричных дверей и провозгласила: «Мистер Смит». Никто не улыбнулся и вообще, казалось, не обратил никакого внимания.
В дверь вошел Дюран, и мадам Джессика с распростертыми объятиями, поблескивая мишурой на платье, поспешила ему навстречу, чтобы лично приветствовать.
— Добрый вечер, сэр. Как мило, что вы к нам заглянули. Желаете, чтобы я вас кому-нибудь представила?
— Да, — тихо ответил Дюран.
Мадам, сложив свой ивовый веер, прижала пальчик к уголку рта и обвела комнату изучающим взглядом, как внимательная хозяйка, подыскивающая своему гостю наиболее подходящего собеседника.
— Мисс Маргот сейчас занята… — сказала она, бросив взгляд на диван. — А как насчет мисс Флоретты? У нее нет спутника. — Она указала на противоположную ненавязчиво приотворенную дверь, ведущую в глубь дома. За ней, как будто случайно проходя мимо, появилась высокая брюнетка.
— Нет.
Мадам проделала какое-то движение веером, и брюнетка, повернувшись, исчезла. Ее место в дверном проеме заняла более пышная дама с огненно-рыжей шевелюрой.
— Тогда мисс Розина? — предложила мадам.
Он покачал головой.
Мадам взмахнула веером, и за дверью стало пусто.
— Вам трудно угодить, сэр, — произнесла она, неуверенно улыбаясь.
— Это что — все? Больше никого нет?
— Не совсем. Есть еще мисс Джульетта. У нее сейчас приватная беседа. Если вы соблаговолите немного подождать…
Он присел на стоявшее в углу широкое кресло.
— Не желаете ли чего-нибудь выпить? — спросила мадам, заботливо склоняясь к нему.
Он открыл бумажник, достал оттуда деньги и протянул ей:
— Угостите всех шампанским, а мне не надо.
Негр-дворецкий, обойдя гостей, наполнил их бокалы. Мужчины один за другим поднимали бокалы и кланялись ему в знак приветствия. Он отвечал им сдержанными поклонами.
На мадам его жест, видимо, произвел благоприятное впечатление, и она, должно быть, решила каким-то неведомым образом ускорить возвращение мисс Джульетты.
Вскоре она вернулась и пообещала:
— Она сейчас спустится. Я передала ей, что ее спрашивает молодой джентльмен.
Она снова ушла и снова вернулась со словами:
— Вот и она. Правда, хорошенькая? Все по ней просто с ума сходят.
Он увидел, как она появилась в дверном проеме. На мгновение задержавшись, оглядела комнату, пытаясь определить, кто же из них — он.
Блондинка.
Красавица.
Лет семнадцати.
Чужая.
Мадам поспешила к ней и, нежно обняв за талию, повела через комнату к нему.
— Вот сюда, малышка. Разреши представить тебя…
Она поперхнулась. Прекрасное создание широко раскрыло глаза, получив первый в своей короткой, но весьма насыщенной жизни отказ. Гостиная мгновенно погрузилась в неловкое молчание.
Кресло было пусто. Дверь гостиной, дверь, ведущая прочь из дома, еще слегка покачивалась.
Глава 23
Вторник на Масленой неделе. Весь город сошел с ума. Такая лихорадка охватывает его каждый год в последний день Масленицы перед Великим постом. «Жирный вторник». Уже пятьдесят третий год, начиная с 1827-го, когда впервые, никто не помнит как, возникли эти празднования. Последний всплеск земных утех, словно с началом налагаемых постом ограничений им суждено навсегда закончить свое бренное существование. Разгул и вакханалия, чтобы потом было в чем каяться.
Нет ни дня, ни ночи. Пламя факелов и свет фонарей вдоль центральных улиц румянят их в полночь, как яркое дневное солнце, а днем все магазины закрыты, ничего не продается и не покупается. Ничего, кроме веселья, но его можно получить задаром. Уже восемь лет, как этот день сделался официальным праздником, и с того же года, 1872-го, законом разрешено в этот день расхаживать по улицам в масках.
Где-нибудь, вблизи или вдали, постоянно играет музыка; не успеют затихнуть за поворотом звуки одного уличного оркестра, как с соседней улицы уже слышатся аккорды другого. Не прекращаются смех и крики, хотя сами люди и не всегда видны, они могут на минуту скрыться за углом или за открытым окном какого-нибудь дома. И если в данный момент на данной улице образовалось затишье, это значит, что Масленица просто перешла на соседнюю; праздник не останавливается ни на минуту.
В один из таких моментов затишья под навесом галереи, тянущейся вдоль Верхней Канальной улицы, стояла неподвижная фигура. Еще не рассеялся едкий густой смоляной дым, на земле валялись обрывки бумажного серпантина, конфетти, кусочки лопнувших резиновых шаров, напоминающие фруктовую кожуру необычных расцветок, искореженные оловянные рожки и даже женская туфля со сломанным каблуком. Из двери за порог высовывались ноги какого-то пьянчужки, все остальное находилось внутри дома. Кто-то бросил к его ногам венок, вроде того, какими обряжают покойников и который причудливо повис у него на носках.
