Стивен Кинг - Конец смены
Но ведь он может. Потому что тщательность — плохая замена вдумчивости. А Иззи? Она совсем не хочет открывать банку с червями — этими всеми загадочными письмами и незнакомцами из дешевого детектива. По крайней мере, не тогда, когда смерть в доме Эллертон — уже на первой странице сегодняшней газеты, вместе с полной ретроспективой того, как Мартина Стоувер стала парализованной. Не тогда, когда Иззи ждет следующего шага по карьерной лестнице только после того, как ее напарник выйдет на пенсию.
— Подведем итоги, — говорит Пит. — Определяем это как убийство с самоубийством. И движемся дальше. Мы должны двигаться дальше, Кермит. Я ухожу на пенсию. Из остается с кучей дел и на какое-то время без напарника, благодаря этим идиотским сокращением бюджета. Вот это, — он показывает на два пакета, — довольно интересное, но не вносит ясность относительно того, что произошло. Ведь вы не считаете, что все это подстроил какой-то искусный преступник? Тот, на старой машине и в куртке, заклеенной маскировочной лентой?
— Нет, я так не считаю. — Ходжес вспомнил кое-что, что Холли вчера говорила о Брейди Хартсфилде. Она употребила слово «архитектор». — Я считаю, что вы правильно понимаете. Убийство с самоубийством.
Холли бросает на него короткий взгляд — неприятно пораженный и удивленный, а потом снова опускает голову.
— Но ты кое-что сделаешь для меня?
— Если смогу, — отвечает Пит.
— Я пробовал включить устройство, но экран не светится. Может, батарейка села. Я не хотел открывать то место, где батарейки, ибо, как раз там и могут быть отпечатки пальцев.
— Я позабочусь, чтобы их там сняли, но сомневаюсь…
— Да, и я тоже. Но мне действительно хотелось бы, чтобы один из ваших киберспецов включил его и проверил, что там за игровые приложения. Вдруг там что-то необычное.
— О'кей, — говорит Пит и немного ерзает на сидении, когда Иззи закатывает глаза. Ходжес не уверен, но у него складывается впечатление, что Пит толкнул ее ногой под столом.
— Мне пора идти, — говорит Ходжес и тянется к кошельку. — Вчера пропустил встречу. Второй раз не могу пропустить.
— Мы рассчитаемся, — говорит Иззи. — После того, как вы принесли нам такие ценные доказательства, это просто мелочь.
Холли что-то едва слышно шепчет. На этот раз Ходжес сомневается, даже хорошо зная Холли, но думает, что она произнесла: «Сука!»
20На улице Холли натягивает на уши немодную, но чем-то очень симпатичную охотничью шапочку и засовывает руки в карманы куртки. Она не хочет на него смотреть, просто идет в их офис в соседний квартал. Ходжес оставил машину возле столовой, но он бежит за Холли.
— Холли!
— Ты видишь, как оно. — Она ускоряет шаг и оглядывается.
Боль в животе возвращается, Ходжес задыхается.
— Холли, подожди! Я не успеваю за тобой!
Она оглядывается, и он с тревогой видит: ее глаза полны слез.
— Ну там же есть что-то больше! Больше, больше, больше! А они хотят просто замести это под ковер, и я даже понимаю причину. Причина в том, что Пит хочет спокойной пенсионной вечеринки без этого над головой — так, как ты ушел с Мерседесом-убийцей. А газеты с этим событием не слишком носятся, но ты знаешь — это что-то больше, я знаю, что ты знаешь, и я знаю, что тебе нужно получить свои анализы, и я хочу, чтобы ты их получил, ибо я так волнуюсь, — но эти несчастные женщины… Просто не представляю… они не заслужили такого… чтобы их так просто закопали…
Она, наконец, умолкает, дрожит. Слезы замерзают на ее щеках. Он наклоняет ее лицо, чтобы она посмотрела на него, зная, что она отшатнулась бы, если бы к ней так прикоснулся кто-то другой. Даже Джером Робинсон, а она любит Джерома, наверное, с тех пор, как они вдвоем обнаружили программу-призрака, которую Брейди оставил в компьютере Оливии Трелони, — ту самую, которая подтолкнула несчастную женщину за грань и привела к тому, что она приняла свою смертельную дозу.
— Холли, мы еще с этим не закончили. Собственно, мы, кажется, в самом начале.
Она смотрит ему прямо в лицо — такого она себе тоже больше ни с кем не позволяет:
— Что это значит?
— Кое-что новое всплыло, только я не хотел говорить Питу и Иззи. Даже и не знаю, что, черт возьми, об этом думать. Сейчас не успею тебе рассказать, но приеду от врача — и все расскажу!
— Хорошо, прекрасно. Тогда поезжай. И хотя я и неверующая, но помолюсь за твои результаты. Ведь молитва не помешает, правда?
— Не помешает.
Он быстро ее обнимает — Холли долго не пообнимаешь — и возвращается к машине, снова думая о том, как она вчера назвала Брейди Хартсфилда — архитектор самоубийств. Хорошее высказывание для человека, который в свободное время пишет стихи (не то, чтобы Ходжес эти стихи читал или мог бы прочитать), но Брейди бы, наверняка, оскалился, услышав такое: это, по его мнению, и рядом не стояло. Брейди считал себя как минимум князем самоубийств.
Ходжес залезает в «приус», покупку которого добилась от него Холли, и отправляется к доктору Стамосу. Он и сам немного молится: «Пусть это будет язва. Даже такая, которая кровоточит и которую надо зашивать…
Просто язва.
Пожалуйста, не надо ничего хуже…»
21На этот раз у него нет времени прохлаждаться в приемной. Хотя он и приехал всего лишь на пять минут раньше, народу там уже столько, как в понедельник утром. Не успевает он и присесть, как чирлидерша-администратор Марли отправляет его в кабинет.
Белинда Дженсен, медсестра Стамоса, каждый раз во время годового медосмотра приветствует его веселой улыбкой, но этим утром она не улыбается, не улыбается и тогда, когда он становится на весы и вспоминает, что для медосмотра уже немного поздновато. На четыре месяца опоздал. Почти на пять.
Грузик на старых весах подкатывается к цифре 165[20]. Когда он в девятом году уходил на пенсию из полиции, то в обязательном предпенсионном медосмотре весил 230[21] фунтов. Белинда меряет ему давление, засовывает что-то в ухо, измеряя температуру, а потом ведет его мимо смотровой прямо в кабинет доктора Стамоса в конце коридора. Стучит костяшками пальцев в дверь и, когда врач откликается: «Заходите, пожалуйста!», — заводит Ходжеса внутрь. Обычно разговорчивая, с кучей историй о своих беспокойных детях и самоуверенном муже, сегодня она практически ничего не говорит.
Это не к добру, думает Ходжес — но, может, не все так уж и плохо. Боже, пожалуйста, только пусть не очень плохо. Можно же еще десяток лет попросить, ну можно же, правда? А если ты не можешь, ну хотя бы пять?
Уэнделл Стамос — мужчина за пятьдесят, он быстро лысеет и имеет широкоплечую подтянутую фигуру бывшего спортсмена, который сохраняет форму и после выхода на пенсию. Он серьезно смотрит на Ходжеса и приглашает его присесть. Ходжес так и делает.
— Насколько плохо?
— Плохо, — говорит доктор Стамос и торопится добавить: — Но не безнадежно.
— Не ходите вокруг да около, просто скажите.
— Это рак поджелудочной железы, и, боюсь, мы поймали его… ну… довольно поздно. Процесс перекинулся и на печень.
Ходжес ловит себя на сильном и отчаянном желании рассмеяться. Нет, не просто рассмеяться, а на хрен запрокинуть голову и издать такой безумный йодль, как тот дед Хайди[22]. Наверное, дело в словах Стамоса «плохо, но не безнадежно». От этого Ходжесу вспоминается старый анекдот. Врач говорит пациенту: «У меня для вас есть хорошая новость и плохая, с какой начинать?» — «Давайте с плохой», — говорит пациент. «Ну… — говорит врач. — У вас неоперабельная опухоль мозга». Пациент плачет и спрашивает, какая же после этого может быть хорошая новость. Врач наклоняется к нему ближе, заговорщицки улыбается и говорит: «Я трахаю свою секретаршу — и она великолепна!»
— Я бы хотел, чтобы вы немедленно пошли к гастроэнтерологу. То есть прямо сегодня. Лучший в этой части страны — Генри Йип из Кайнера. Он направит вас к хорошему онкологу. Наверное, этот товарищ сразу посоветует вам начать химию и облучение. Это может быть для пациента нелегко, изнурительно, но по сравнению с тем, как это было даже лет пять назад…
— Подождите, — говорит Ходжес. Желание смеяться, к счастью, прошло.
Стамос замолкает и смотрит на него в ясных лучах январского солнца. Ходжес задумывается. «Если не произойдет чуда, то это вообще последний январь в моей жизни. Надо же…»
— Каковы мои шансы? Не подслащайте пилюлю. У меня сейчас есть очень неотложное дело, возможно, чрезвычайной важности, — я должен знать.
Стамос вздыхает:
— Боюсь, мизерные. Рак поджелудочной — он, черт, такой коварный…
— Сколько у меня времени?
— С лечением? Может, год. Может, два. А про ремиссию даже мо…
