Франк Тилье - Переломы
Приносят вкусную еду. Люк наполняет бокалы. Себе — воду, ей — вино. Под действием спиртного Жюли позволяет себе расслабиться, ей бы хотелось, чтобы Люк последовал за ней, чтобы все барьеры наконец рухнули.
— Люк, у вас какой-то отсутствующий взгляд… Что-то не в порядке?
— Простите. Я…
Он встряхивает головой и продолжает:
— Дело в том, что я думаю об одной больной. Обычно в это время я нахожусь с ней — то есть прослушиваю записи наших с ней разговоров.
Жюли тихонько вздыхает. Она притворяется, будто ей интересны его рассказы, но на самом деле меньше всего на свете она хотела бы говорить об этом в таком месте.
— О больной?
— Да. Молодая женщина, ей двадцать пять. Я наблюдаю ее уже год у себя в Бре-Дюн. Очень сложный случай…
Тяжелый голос, медленная речь. Жюли чувствует, что он отвлекается. Он не знает, как спасти это свидание от верного фиаско.
— А вы еще и частный психиатр?
— Этой практикой занимался мой отец. И я тоже — по понедельникам, иногда по субботам. Но я собираюсь бросить это дело. Закончу с последними больными и целиком посвящу себя клинике.
— Почему? Никогда не слышала, чтобы кто-то отказывался от частной практики ради работы в больнице. Не самое лучшее место.
— Мне там хорошо.
— Потому что там вы постоянно прячетесь за своим халатом, даже когда идете обедать? Что случилось с настоящим Люком Грэхемом? С тем, который сидит сейчас передо мной?
Он неуверенно улыбается. На сердце у него совсем не весело.
— Кто меня спрашивает — сотрудница социальной службы?
— А мне отвечает психиатр? Расскажите про вашу больную… Про ту молодую женщину, которая ухитрилась вклиниться между вами и мной в этом дивном месте. Наверное, она очень много значит для вас.
— Да, много…
Люк машинально обводит пальцем край бокала.
— Я двадцать лет занимаюсь этой профессией, я стараюсь разобраться в психиатрии. И тут появляется эта больная, и на первом же сеансе у меня вырываются слова, которые с точностью передают то, что я пытался найти всю жизнь.
— Люк, вы меня интригуете.
— Вы помните «Маппет-шоу»? Была такая детская передача в восьмидесятых.
— Ну конечно… Я тогда была девчонкой-подростком.
— Там был лягушонок Кермит, так он все время повторял: «Не так-то просто быть зеленым». Вот эта фраза совершенно естественным образом всплыла у меня в памяти, когда я пообщался с моей пациенткой. Лягушка зеленая, а она больная — и она ничего с этим поделать не может.
Он сжимает бокал, вцепляется в него, как в спасательный круг. Жюли хотела бы взять его за руку, но не решается. Люк идет ко дну, как выбившийся из сил пловец.
— Два года назад я столкнулся с деликатной ситуацией. Когда я вижу свою пациентку из Бре-Дюн, я словно бы переживаю тот случай, но на самом деле они очень разные. Всегда, во всем…
Он резко поворачивается и говорит:
— Надеюсь, что десерт вам тоже понравится. Я до сих пор голоден как волк. А вы?
Жюли улыбается из вежливости. Люк Грэхем снова отклонился от интересующей его темы и положил еще один кирпич в стену, за которой скрыта его личная жизнь.
Время проходит впустую, бессмысленно. Разговор двух глухих за изысканной трапезой, которая в данных обстоятельствах полностью утрачивает вкус. Час спустя они стоят перед парковкой у театра «Севастополь» и прощаются. Стало холодно. Люк поднял воротник плаща, в руке у него зонт, он смотрит в небо. Потом опускает глаза на лицо Жюли, которая нервно ищет в сумочке ключи от машины. Психиатр хватает ее за запястье:
— Может быть, есть другое решение.
— Решение чего?
Он осторожно наклоняется к губам Жюли и целует ее. Потом немного отстраняется.
— Я научился лечить людей, Жюли, я научился докапываться до самой сути самых мрачных эпизодов в их жизни, но как найти способ вылечить себя самого?
Ей не надо отвечать, она прижимается к нему. Она так хотела бы рассказать ему о мрачных эпизодах в своей жизни. Об отце, который выносил с завода детали автомобильных моторов и продавал их на черном рынке. О матери, так рано умершей от рака легких. О своем буйном детстве, о том, как она разрывалась между бунтом и глубоким личностным кризисом. Спасаясь от этих обжигающих воспоминаний, она целует Люка с еще большей страстью. Он обхватывает руками ее голову, закрывает глаза, но и через опущенные веки он видит танцующую Анну в красивом вечернем платье. Она кружится, кружится, кружится в ритме вальса, и он сходит от этого с ума.
И, в то время как Жюли вся растворяется в поцелуе, Люк внезапно отодвигается:
— Жюли, простите, что я…
— Мне понравилось.
Люк чувствует себя неловко, он подносит руку ко лбу и начинает пятиться:
— Этот ресторан, этот вечер, мне не следовало…
Жюли хотелось бы привести его в чувство, но у нее нет сил бороться. Люк отходит еще дальше, еще глубже в тень.
— Я не хочу причинить вам боль.
— Я не хочу страдать.
— Я… простите меня.
Он поворачивается и убегает. Стены, облака пляшут вокруг него в диком хороводе. Он прячется в своей машине. Весь дрожа, расстегивает манжет на левой руке. Он задыхается, у него болит сердце. Сжав зубы, смотрит на три розовых шрама на запястье. Потом, на грани слез, ударяет обоими кулаками по рулю.
И тут раздается звонок его мобильного. Люк вздрагивает.
Конечно, это Жюли. Он колеблется, делает глубокий вдох. Одно слово, еще одно ее слово, и он вернется в ее объятия. И пусть она увидит его шрамы, пусть все его прошлое выплеснется на нее. Эти раны — неотъемлемая часть его самого, часть его сути. Они — то, чем он был.
Он нажимает кнопку.
— Доктор Грэхем?
— Алиса? Что случилось?
Она плачет.
— Вы должны помочь мне, доктор, пожалуйста.
В ее голосе Люку Грэхему слышится тревога, ей срочно нужна помощь. На ветровое стекло падают первые капли дождя.
— Я сейчас же приеду! Где вы?
— У отца.
21
Автомобиль Люка сворачивает с автострады и едет по окраинам Арраса. Кассета номер двадцать три.
— Расскажите мне о поездке в Перу, Алиса.
— Мне тогда исполнилось двенадцать лет. Папа хотел сделать мне хороший подарок.
— Странный подарок для ребенка, которого никогда никуда не отпускали.
— Ну, такой вот у меня отец, он все время разный. У него всегда были странные реакции. Например, он мог спать в яме, вырытой в сарае. Или вдруг начинал плакать без всякой причины. Иногда он за несколько секунд переходил от злости к полной эйфории. Иногда укладывался рядом с радиоприемником, крутил ручку настройки и при этом не выпускал из рук прядь каких-то волос. И так — целыми часами.
— Ну а Перу?
— Мы уехали туда на двадцать дней. В Куско, мы вдвоем с папой. Мама, конечно, поехать не могла, она оставалась в Берке. Это были единственные каникулы, которые я провела с папой.
— И как? Как там было, в Перу?
— Сначала все было просто гениально. Мы видели много памятников инков, ели вместе с местными жителями, жили у кого-то из них… Были потрясающие моменты, когда мы полностью разделяли эмоции друг друга. Отец очень много знал об этой стране, о ее обычаях, о народе, он даже знал деревушки, которых не было на карте. Например, Ккатка — это в горах, в трех часах езды от Куско. Никогда в жизни я не видела места, которое было бы так отделено от внешнего мира. На площади — один телефон на всех, три или четыре улицы, один телевизор, одна станция местного радио, почты нет, автобус приезжает три раза в неделю, и диспансер, обслуживающий деревни в радиусе до ста километров.
Следуя указаниям своего навигатора, Люк сворачивает на грунтовую дорогу. Внизу на склоне, вдалеке от шоссе — уединенная ферма, окруженная холмами и деревьями, а дальше, до горизонта — английские, канадские, польские военные кладбища. Перед ним простираются бесконечные ряды немецких могил, из травы поднимаются темные деревянные кресты. Какая мрачная картина! Полная луна ярко освещает старую фламандскую ферму: деревянный дом с черепичной крышей, квадратный двор, посыпанный белым гравием, на переднем плане — коровник, в глубине — сарай.
— А зачем вы поехали в деревню, изолированную от мира?
— Не знаю. Думаю, что отцу нравилось бывать в неисхоженных местах.
— А ваш отец уже бывал там раньше? Например, в качестве корреспондента?
— Нет… Все время говорил, что впервые в жизни едет в Перу. Что всегда мечтал побывать в этой стране.
— Вы сказали: «Сначала все было просто гениально». А потом? Что случилось?
— Однажды ночью, когда мы ночевали в крестьянском доме в Ккатка, у меня страшно разболелся живот. И в деревенском диспансере мне сделали срочную операцию — удалили аппендикс.
