Дэн Симмонс - Террор
Здесь, на льду, он стал много лучше разбираться — почерпнув знания от Безмолвной — в особенностях холмистого льда, старого зимнего льда, новых торосных гряд, толстого пака и опасного нового льда. Теперь он может найти канал во льдах, находящийся на расстоянии многих миль от него, просто по потемнению нависающих над открытой водой облаков. Теперь он обходит стороной опасные расселины и рыхлый лед, почти не отдавая себе отчета в своих действиях.
Но почему именно это место? Откуда она знала, что нужно прийти именно сюда, чтобы сделать то, что они собираются сделать?
«Я собираюсь сделать», — думает он, и сердце у него начинает биться чаще. Но еще не сейчас.
В быстро сгущающихся сумерках они связывают поперечины и вертикальные стойки разобранных саней, сооружая незатейливый каркас маленькой палатки. Они проведут здесь лишь несколько дней — если только Крозье не останется здесь навеки — и потому не пытаются найти сугроб для строительства снежного дома, да и не особо заботятся о качестве палатки. Это будет просто временное укрытие.
Несколько шкур пойдут на наружные стенки, все прочие пойдут внутрь.
Пока Крозье расстилает внутри шкуры и меховые полости, Безмолвная быстро и ловко вырубает ледяные блоки из ближайших ледяных валунов и возводит невысокую стену с наветренной стороны палатки. Это несколько защитит от ветра.
Зайдя в палатку, она помогает Крозье установить плошку с салом, над которой готовят пищу, и раму из оленьих рогов в «прихожей», а затем они принимаются растапливать снег, чтобы получить воду для питья, и сушат свою одежду на раме над огнем. Ветер завывает над пустыми полуразобранными санями, от которых теперь остались одни только полозья.
Три дня они оба постятся. Они ничего не едят и пьют воду, чтобы унять бурчание в желудке, но покидают палатку на долгие часы — даже когда идет снег, — чтобы размяться и разрядить нервное напряжение.
Крозье поочередно мечет оба гарпуна и оба копья в большой ледяной валун; Безмолвная забрала оружие у своих убитых сородичей и еще несколько месяцев назад приготовила один тяжелый гарпун с длинной веревкой и одно легкое копье для каждого из них, очевидно с учетом того, что Крозье встанет на ноги.
Теперь он швыряет гарпун с такой силой, что тот входит в ледяную глыбу на десять дюймов.
Безмолвная подходит ближе, откидывает капюшон и пристально смотрит на него в переливчатом свете сполохов сияния.
Он трясет головой и пытается улыбнуться.
Он не знает, как сказать на языке жестов: «Разве не так ты поступаешь со своими врагами?» Вместо этого он неловко обнимает Безмолвную: мол, он никуда не уйдет и не собирается использовать гарпун по назначению в ближайшее время.
Крозье никогда прежде не видел такого полярного сияния. Весь день и всю ночь ниспадающие с небес занавесы переливчатого цвета мечутся от одного горизонта до другого, а средоточие всего этого великолепия, похоже, находится прямо над ним. За все годы, проведенные в экспедициях у Северного или Южного полюса, он ни разу не видел ничего, хотя бы отдаленно напоминающего такое буйство света и красок. Теперь слабый свет солнца, поднимающегося над горизонтом на час или около того в середине дня, почти не приглушает яркость поднебесного огня.
И теперь воспринимаемые зрением фейерверки имеют звуковое сопровождение.
Повсюду вокруг лед гудит, трещит, стонет и скрежещет под страшным давлением — грохот взрывов сменяется массированным огнем пехоты, переходящим в пушечную канонаду.
Шум и постоянное колебание пакового льда под ними еще сильнее нервируют Крозье, и без того измученного ожиданием и донельзя издерганного. Теперь он ложится спать не раздеваясь — плевать, что потеет и мерзнет в одежде, — и в течение каждого периода сна раз по пять просыпается и выходит из палатки в уверенности, что огромное ледяное поле раскалывается.
Оно не раскалывается, хотя в радиусе сотни ярдов от палатки в нем там и сям открываются расселины, от которых в разные стороны разбегаются трещины — со скоростью, превосходящей предельную, какую может развить человек, бегущий по прочному на вид льду. Потом расселины закрываются и бесследно исчезают. Но грохот взрывов продолжается, как продолжается неистовство в небе.
В последнюю свою ночь в этой жизни Крозье спит прерывистым сном — от голода он мерзнет так, что даже тело Безмолвной его не согревает, — и ему снится, что Безмолвная поет.
Грохот льда превращается в размеренный барабанный бой, звучащий аккомпанементом тонкому, нежному, печальному голосу:
Айя-йя-йяпапе!
Айя-йя-йяпапе!
Айя-йя, айя-йя-йя…
Скажи, разве так уж прекрасна жизнь на земле?
Здесь я исполняюсь радости
Всякий раз, когда заря брезжит над землей
И огромное солнце
Медленно всплывает в небо.
Но там, где ты,
Я лежу и дрожу от страха
Перед личинками и червями
Или морскими существами без души,
Которые прогрызают мои ключицы
И выедают мои глаза.
Айи-йяй-йя…
Айя-йя, айя-йя-йя…
Айя-йя-йяпапе!
Айя-йя-йяпапе!
Крозье просыпается в холодном поту. Он видит, что Безмолвная уже проснулась и пристально смотрит на него немигающими темными глазами, и в приступе запредельного ужаса он понимает, что слышал сейчас не голос жены, поющий песню мертвого человека — песню мертвого человека, обращенную к собственному живому «я», оставшемуся в прошлом, — но голос своего нерожденного сына.
Крозье и его жена встают и одеваются молча. Снаружи — хотя сейчас, вероятно, утро — по-прежнему стоит ночь, но ночь, расцвеченная тысячью ярких, переливчатых красок, наложенных поверх мерцающих звезд.
Треск льда по-прежнему звучит подобием барабанного боя.
66
Теперь у него остался единственный выбор: сдаться или умереть.
Мальчик и мужчина, которыми он был пятьдесят с лишним лет, предпочли бы умереть, чем сдаться. Человек, которым он является сейчас, предпочел бы умереть, чем сдаться.
Но что, если сама смерть есть всего лишь окончательная капитуляция? Голубое пламя в его груди не примет ни первого, ни второго.
В снежном доме, лежа под меховыми полостями, он узнал о другого рода капитуляции. Подобие смерти. Превращение из того, кто он есть, в нечто другое, которое не «я», но и не «никто».
Если два таких разных человека, напрочь лишенных возможности устного общения, могут видеть одни и те же сны, значит, наверное, — даже если оставить в стороне все сны и не принимать во внимание все прочие верования, — другие реальности тоже могут проникать друг в друга.
Он страшно напуган.
Они выходят из палатки в одних только сапогах, чулках, коротких штанах и тонких рубахах из оленьей шкуры, которые иногда носят под паркой. Сегодня очень холодно, но после полудня ветер стих.
Он понятия не имеет, сколько сейчас времени. Солнце уже давно зашло, а они еще не ложились спать.
Треск льда под давлением похож на размеренный барабанный бой. Неподалеку от палатки открылись новые расселины.
Северное сияние расстилает пологи радужного света от звездного зенита до самого горизонта на севере, востоке, юге и западе. Все вокруг, включая их двоих, окрашивается поочередно в красный и фиолетовый, белый и синий цвета.
Он опускается на колени и поднимает лицо.
Она стоит над ним, слегка наклонившись вперед, словно выглядывая тюленя в отдушине.
Как было велено, он держит руки опущенными, но она крепко берет его за плечи. Голыми руками.
Она нагибается к нему и широко открывает рот. Он тоже открывает рот. Их губы почти соприкасаются.
Она делает глубокий вдох и начинает дуть ему в рот, в горло.
Именно с этим — когда они практиковались долгими часами в зимней тьме — у него возникали трудности. Вдыхать дыхание другого человека — все равно, что захлебываться водой.
Тело его напрягается, он старается не закашляться, не отпрянуть назад.
Каттайяк, Пиркусиртук, Нипакухиит. Все абсурдно звучащие имена, которые он смутно помнит по своим снам. Все имена, которые Настоящие Люди, обитающие во льдах Северного полярного круга, получают за то, что они с Безмолвной делают сейчас.
Она начинает с короткой ритмичной последовательности нот.
Она играет на его голосовых связках, как на свирели.
Тихие звуки поднимаются ввысь и смешиваются с треском льда и пульсирующим светом сполохов.
Она повторяет ритмичную музыкальную фразу, но на сей раз делает короткие паузы между звуками.
Он набирает полные легкие ее дыхания и выдувает ей обратно в рот, вместе со своим собственным.
У нее нет языка, но голосовые связки целы. И, колеблемые его дыханием, они издают высокие, чистые звуки.
Она извлекает музыку из его горла. Он извлекает музыку из ее горла. Ритмичная мелодия набирает темп, звуки накладываются друг на друга, подгоняют друг друга. Музыкальные созвучья усложняются — похожая на пение флейты и гобоя одновременно, равно похожая на пение человеческого голоса, воспроизводимая горлом мелодия разносится на многие мили над окрашенным светом сполохов льдом.
