Тара Янцзен - Безумно холодный
— Ты мне не нравишься. — Ее голос раздался с другой стороны машины, порезав тишину. Сказанное прозвучало совершенно серьезно, несмотря на то, что слова получились чуть смазанными по краям.
Он взглянул в ее направлении. Она была для него сплошной мукой, но сейчас выглядела просто ужасно: пьяная, сонная, с черными дорожками туши, сбегающими вниз по щекам, и смазанной помадой — ну, остатками помады.
— Ты не очень-то вежлив, и я-я зла на тебя, — продолжила она.
Да. Просто в ярости. Он понял это в тот самый момент, когда она засунула язык ему в глотку.
— А я думаю, что ты очень милая, — сказал он. И это была правда. Милая для поцелуя. Милая для секса — хотя он и не собирался делать чего-то подобного. Отлично, все к лучшему.
— Нет, не думаешь. Ты д-думаешь, что я — неудача, — сказала она, зевнув.
— Ну да, это тоже. — Ну не спорить же ему с пьяной, в конце-то концов?
Ее сонный взгляд обратился к нему, все такой же серьезный, и он почувствовал, как старое доброе чувство дискомфорта вернулось.
— Ты д-думаешь, что я на самом деле тебя не любила.
Окей. Пора завязывать с этим конкретным разговором. Он открыл дверь и вылез из машины.
Обогнув машину, он потянулся к ручке двери, но остановился. Не мог же он бросить ее в машине? Не мог. Но ему снова потребовалась минута, чтобы напомнить себе, что она всего лишь часть работы.
Только он никак не мог вспомнить, когда в последний раз целовал кого-то на работе.
С другой стороны, случившееся однажды, совсем не обязательно повториться.
«Знаменитые последние слова», — подумал он, открыв дверь и увидев, как она вытворяет черт знает что. Потягивается. Да, этим словом можно было назвать процесс, при котором женщина в очень коротком платье выгибает спину, закидывает руки за голову, зевает и упирается одним из четырехдюймовых каблуков в коврик.
Он бы назвал это ошеломляющим. Почти парализующим. До самых трусиков-танго она состояла из ровного золотистого загара.
Черт возьми. Он ошибался. Он не мог выдержать вида ее нижнего белья, по крайней мере, пока оно оставалось на ее теле, но также он не хотел думать о том, чтобы снять его. Не смел.
Взяв себя в руки, он наклонился, чтобы вытащить связку отмычек из бардачка Роксанны и расстегнуть пряжку ремня безопасности, понимая, что стоит поторапливаться — в противном случае, его просто арестуют, и он будет виновен по всем статьям. Невероятно: на ней был пиджак длинной в сорок два дюйма, но каким-то непостижимым образом он не мог закрыть ее целиком. Она должна была потонуть в нем, полностью скрыться под тканью. Но вместо этого, единственной частью тела, скрытой от его глаз, оказались ее руки.
Он опустил отмычки в карман брюк и потянулся к ней.
— Давай, милая. Пошли, — сказал он. На самом же деле, попытки изъять ее из машины стали новым пунктом в длинном списке вызовов, брошенных ему этой ночью. «Мескаль» сделал ее тело похожим на размокшие макароны: чем сильнее он хватался за нее, тем более юркой она становилась.
— Проклятье, — пробормотал он, в конце концов, просто встав на колени и закинув ее себе на плечо. Сжав руками ее бедра, он закрыл Роксанну и направился к двери галереи как раз в тот момент, когда из-за угла вывернула полицейская машина и, притормозив, приблизилась к тротуару около «Тусси».
Эта ночь просто невероятным образом катилась в ад. Но копов он не винил. Будь он полицейским, заметившим, как в пятницу вечером в ЛоДо мужчина тащит женщину, перекинув ее через плечо, тоже бы остановился.
Нет, он винил древнее китайское проклятье — Пьяную Неудачу (все пять футов два дюйма этой Неудачи).
Копы затормозили, и он остановился, ожидая, пока один из полицейских выберется из машины. Он надеялся увидеть знакомое лицо — но нет, этого он видел впервые.
— Добрый вечер, — сказал коп, подходя спокойным размеренным шагом закаленного вояки.
— Добрый вечер, офицер. — Не так уж сложно быть вежливым с человеком, у которого ружье в кобуре и закон за спиной. Правда, Хокинс отличался ровно тем же, но ни разрешение на ношение оружия, ни удостоверение министерства обороны не смогли бы объяснить сложившуюся ситуацию.
— Какие-то проблемы? — спросил коп.
— Нет, сэр. Моя дама немного перебрала, но…
— Я ему не дама, — раздался приглушенный голос из-за его спины. Он прижал руку к ее ягодицам, удерживая полы пиджака на месте и защищая ее скромность, насколько это вообще было возможно, но полицейский по-прежнему не отрывал глаз от ее ног. Он не мог сказать точно: было это ему на руку или нет.
— Но я…
— Я выпила всего один бокал, — в раздавшемся снова голосе послышались обидчивые нотки, но страдания явно пошли на убыль, что было хорошо. Он почти видел, как коп расслабился.
— Но я дееспособный водитель, — закончил Хокинс, — со мной все в порядке.
— Не в порядке, — промямлила она.
Это он проигнорировал.
Коп слегка склонил голову вбок.
— Мэм, с вами все хорошо?
Хокинс подождал, пока она ответит. Подождал. Еще немного подождал. Но, конечно, учитывая очередную возможность прийти ему на помощь, она решила молчать как партизан. Есть вещи, которые никогда не меняются. Но потом послышалось сопение, затем икота.
— Могу я увидеть ваше удостоверение личности? — спросил коп.
Хокинс полез за бумажником, несмотря на то, что взгляд парня снова возвратился к ее бедрам. Он понимал. Устоять перед ними было невозможно, но даже такие роскошные ножки как у Кэт не могли похвастаться удостоверением личности.
Одной рукой открыв бумажник, он показал свои колорадские водительские права и удостоверение министерства обороны. Два месяца назад он был приписан к особой операции ФБР и носил с собой соответственное удостоверение, которое стало идеальным решением в сложившейся ситуации.
— Значит, на Стил Стрит, живете, да? — спросил коп, забирая бумажник и направляя луч маленького фонарика на водительские права.
— Да, сэр. — Она залила слезами всю его спину, тихо выплакивая накопившееся на душе, увлажняя рубашку и добавляя новые пятна к тем, что образовались спереди во время первого приступа пьяного рева. Проклятье.
— Не самая безопасная часть города, — сказал коп.
— Да, сэр. — Он понимал, что делает этот парень: проверяет его, берет на мушку. Не было закона, запрещающего носить на плечах плачущих женщин. Просто ситуация была достаточно странной, чтобы приглядеться к ней внимательнее — и чем пристальнее становился взгляд копа, тем сильнее он жалел, что не свалил из страны.
— Тебе не ст-стоило ц-целовать меня, — промямлила она, снова икая. — Пожалуйста, о-о, пожалуйста, не целуй меня больше… ты просто не понимаешь…
Какого черта она несет теперь?
Брови копа подняли на полдюйма вверх, его взгляд говорил о том, что он тоже не возражал бы получить ответ на этот вопрос.
— Я не могу этого вынести. Клянусь, не могу. Не могу, когда ты целуешь меня так. Никто другой никогда, никогда, никогда… так как ты… и я не могу. Просто не могу. О, Кристиан.
Господи Иисусе. Смутить Хокинса было не так уж легко, но ей это почти удалось.
— Кристиан… хм… Хокинс? Так? — Коп, едва сдержав улыбку, перевернул бумажник, чтобы посмотреть удостоверение министерства обороны.
— Да. — Вот теперь он на самом деле пожалел, что не свалил из страны.
— Ну, спасибо, мистер Хокинс, — спустя пару секунд сказал коп, протягивая бумажник обратно и даже не пытаясь скрыть ухмылку, растянувшуюся на лице. — Приятной вам ночи.
— Вам тоже, офицер. — Он махнул рукой на прощание вслед уходящему мужчине, потом тихо чертыхнулся и преодолел последнюю пару шагов до «Тусси». Дверь галереи была большой и старой, и, прикинув в уме, он решил, что на взлом понадобиться секунд десять.
— Неудачная… такая неудачная… неудачная, неудачная, неудачная, — заговорила она, возвращаясь в режим заевшей пластинки.
Подергав ручку, он почувствовал, как она потянула его за рубашку, низ которой вырвался из-под ремня.
— Неудачная, неудачная, неудачная, неудачная…
Он слегка встряхнул ее, чтобы привести в чувство, и вставил в замок первую отмычку.
— Н-неудача, — простонала она, икнув, окончательно вытащив рубашку из его брюк.
Ткань мгновенно натянулась на пуговицах. Он почувствовал, как она смяла ее в руках, как она поворачивала голову из стороны в сторону вытирая глаза, щеки и, судя по звукам, свой нос.
С ним случались вещи и похуже, намного хуже, но, господи, может он хоть минуту сегодня передохнуть?
— Так ты на самом деле… на самом-самом деле звал меня все эти годы? — спросила она. — Неудачей?
— Иногда, — признал он, вставляя вторую отмычку поверх первой. Замок поддался, и он повернул ручку.
Внутри галереи не горело ни огонька, но Хокинс не намеревался включать свет. Уличных фонарей хватало, чтобы избежать столкновения с каким-нибудь предметом внутри. Он закрыл и запер дверь позади них и остановился, позволил глазам привыкнуть к темноте. Галерея была забита картинами и скульптурой. Потолка между первым и вторым этажом не было — сверху периметр обхватывал балкон с узким мостиком, перекинутым с одной стороны на другую. Несколько огромных картин свисало с потолка, некоторые из них были обернуты тканью. Похожие по размеру, изображавшие мужчин, как ему показалось, или, может, ангелов, висели на стенах. Их было огромное количество, мощных картин, полных движения, динамичных даже при скудном освещении и очевидно выполненных одним и тем же мастером — казалось, на большей части был изображен один и тот же мужчина. Он полагал, что это Никки МакКинни и Трэвис Мировой Жеребец, как прозвал его Кид.
