Чарлз Маклин - Страж
Мы возвратились в сад возле библиотеки.
И снова я лежал в гамаке и слушал шум волн. Я ощущал запах жасмина и плюща, и солнце жарко дышало в лицо.
– Почувствуйте, как тепло, которое вы вдыхаете, растекается по всему вашему телу. От ног к животу... к груди... в голову... вы расслабляетесь, вы становитесь раскованны, более и более раскованны. А когда вы выдыхаете, тепло исходит из ваших рук и проникает в кончики пальцев... в самые кончики. Вы чувствуете, как расслабились все мышцы вашей шеи. Расслабились и налились тяжестью. Вы расслаблены и спокойны. С головы до пят вы сейчас совершенно расслаблены. Ваше сознание спокойно. Вы слышите только мой голос... Слышите только то, что я говорю...
А теперь, Мартин, мы возвращаемся... мы возвращаемся...
И ставни рухнули.
Начиная с этого мгновения я ничего не помню. Все дальнейшее основано на магнитофонной записи.
По окончании сеанса Сомервиль передал мне кассету – по его утверждению, полный текст нашей беседы – и объяснил, что ему хотелось бы, чтобы я сам еще раз все это прослушал. Он не сообщил мне, однако же, что удалил с кассеты часть записи. Лишь несколько недель спустя я обнаружил, что запись подверглась его цензуре и, руководствуясь этими соображениями, он заблокировал часть моей памяти во время гипнотического сеанса: он решил, что я еще не созрел для того, чтобы в состоянии бодрствования воспринять все сказанное без купюр. И скорее всего, он был прав. Я воспроизвожу сейчас запись, восстанавливая ранее опущенные в ней места. Это, возможно, нарушает хронологическую последовательность, но зато позволяет понять, как именно Сомервиль обходился со мной впоследствии и почему.
– Мне хочется, чтобы вы представили себе, – продолжал голос, – число, соответствующее вашему нынешнему возрасту. Вам не надо ничего говорить, но когда представите это число, поднимите руку... Хорошо. Теперь, когда я начну считать в обратном порядке, начиная с тридцати трех, вы будете представлять себе каждое произнесенное мною число и будете становиться в соответствии с этим все моложе. Каждое число будет означать ваш нынешний возраст. Тридцать два... Тридцать один... Тридцать... По мере того как я считаю, ваши воспоминания становятся все более отчетливыми. У вас перед глазами встают картины из прошлого. И на протяжении всего времени ваша память становится все яснее и яснее.
Он начал обратный отсчет, делая перерывы секунд по тридцать между числами.
– Двадцать два... Двадцать один... В каждый возраст, который я называю, вы входите по-настоящему и полностью. Вы увидите себя двадцатилетним... Вспомните, каково это... Девятнадцать... и все время вы становитесь все моложе и моложе.
Вы возвращаетесь в отрочество, а память ваша становится все лучше и лучше. По мере того как мы продвигаемся в глубь времени, я прошу вас, поднимите руку, когда мы достигнем возраста, в котором произошло нечто важное. Четырнадцать... тринадцать... двенадцать... нечто вас потрясшее... одиннадцать... нечто, о чем вы старались забыть... а теперь вспоминаете... девять... теперь вспоминаете совершенно отчетливо.
Сколько вам лет, Мартин? Я жду ответа.
– Девять с половиной.
Голос, звучащий издалека и крайне неуверенно, – мой собственный. Это голос взрослого мужчины, имитирующего голос ребенка.
– Где ты?
– Дома, у нас дома.
– Опиши мне, как выглядит этот дом.
– Он красивый.
– Чем ты сейчас занимался?
– Идет дождь. Я промок. Если мама поймает меня, мне попадет. Не говорите ей ничего, пожалуйста.
– Ладно, я никому не скажу. А где ты был?
– Удил рыбу у Джонсонов. Пошел дождь, и я побежал домой. А они побежали тоже.
– Кто это они?
– Собаки, кто же еще? Я велел им убираться. Я кричал на них, а они меня не слушали.
– А где они сейчас?
– Убежали!
– Все убежали?
– Мне страшно...
– Чего тебе страшно?
– Темно... дождь... все скребется... стучит... ой... дождь...
– А кроме тебя кто-нибудь в доме есть?
– Никого. Только Мисси. Это дочка Цу-лай. Цу-лай нам готовит и моет полы. Но Мисси нельзя приходить сюда без нее.
– А где твои родители?
– Мама в гостях у миссис Гринлейк, а папа на службе.
– А братья?
– В школе. В Бостоне. Мы тоже туда скоро вернемся.
– А тебе этого хочется?
– Наверное, да.
– Продвинемся чуть-чуть, Мартин. А чем ты занимаешься сейчас?
– Ничем... Играю с деревяшкой. Я нашел ее в сарае.
– А почему ты плачешь, Мартин? Что тебя расстроило?
– Он все время воет.
– Ты имеешь в виду Джефа?
– Не перестает. Не перестает. Все убежали, а он воет. Он скребется в дверь. Он хочет войти. Спрятаться от дождя.
– А сейчас он убежал?
– Я его впустил. Но он...
– Ты впустил его в дом?
– Я впустил его с черного хода. Я повел его в сарай и велел Мисси приглядеть за ним. Но она не стала, она сказала, что ей неохота. Она сказала – она на меня пожалуется. Он перепачкал мокрыми лапами весь дом. Он прыгнул на кушетку, но я сам ее почистил. Никто не узнает.
– Я никому не скажу. Мне ты можешь доверять. Со мной все в порядке. Но где сейчас Джеф?
– Куда-то убежал. Мисси выгнала его. Я на нее взбесился. В самом деле просто взбесился.
– Вот как?
– Я позвал Джефа, а он не прибежал. Я велел ей раздеться... (Пауза.) Я копал, копал, а в яму все время лилась вода. Быстрее, чем я копал. Я бросил копать и положил лопату на место. В сарай.
– А зачем ты рыл яму?
– Чтобы закопать ее одежду. Чтобы никто ее не нашел.
– Мартин, а где сейчас Мисси?
– Не знаю. Не там, где я ее оставил. Она уползла куда-то в угол. За мешки. Она вся дрожала, и глаза у нее были белые-белые. Я не мог на нее смотреть. Я еще раз ударил ее лопатой. Еще и еще раз. Тогда она перестала дрожать. На полу появилась лужа крови, и ее начали пить муравьи. Я засыпал их землей. А потом выволок Мисси на улицу. Под дождь. За ноги. Она тяжелая. И за ней повсюду кровавый след. Но дождь его смыл. Я оттащил ее в кусты около ограды. Теперь ее съест леопард.
Пауза.
– А почему ты убил ее, Мартин?
– Не знаю.
– Так как на нее взбесился?
– Не знаю.
– Или ты так боялся, что отец узнает о том, что ты пустил в дом собаку и что ты был на ферме?
– Я не хотел делать этого. Мисси была моим другом.
– А почему ты так разозлился? Потому что выл Джеф?
– Не знаю... но я должен был спасти ее. И Джефа тоже. Мы ведь остались одни. Остальные исчезли.
– Ты хочешь сказать, что испугался, потому что остался один? Или это была какая-то игра?
– Не знаю. Они все умерли – все люди, все звери, все на свете.
– Как это умерли?
– Не знаю... было темно... и потом мама... Мне хотелось к маме.
– А когда все умерли?
– Давным-давно. Не знаю... я не хотел... я не виноват... Не оставляйте меня, пожалуйста!.
– Все в порядке, Мартин, тебе нечего бояться. И больше тебе ничего не нужно говорить. Ты со всем замечательно справился. Тебе нечего бояться... Ты в полной безопасности... А сейчас мы вернемся. Вернемся в сад. Вернемся в библиотеку. Ты опять лежишь в гамаке. Спокойный, расслабившийся, спокойный... Теперь можешь здесь немного отдохнуть.
Настала долгая пауза, и магнитофон воспроизвел только мое глубокое и равномерное дыхание.
Книга вторая
Белая коробочка
1
Четверг, 5 октября
21.00. Он сказал, что не наступит похмельного эффекта – и он не наступил. Я почувствовал себя усталым, и у меня заболела голова, но такое могло произойти по любой причине, например в результате поездки на метро с 96-й улицы. Добравшись наконец сюда, я проглотил пару таблеток экседрина и выпил приличную порцию виски.
Виски, однако, не пошло впрок, поэтому я попытался перелить его из стакана в бутылку. Большая часть напитка в итоге оказалась на ковре миссис Ломбарди. Тут я и заметил, что у меня дрожат руки. Сомервиль сказал, что «минимальная реакция» может иметь место.
Сейчас я лежу в постели и жду, когда сработает снотворное.
Дрожь перешла теперь на мое левое веко, впрочем, едва заметная: я только что сверился с зеркалом.
Надо выйти купить что-нибудь поесть: у меня во рту ничего не было с самого завтрака, но просто нет сил. А сама мысль о том, чтобы посидеть в одиночестве в каком-нибудь ресторанчике по соседству... ну, скажем, в том греческом, на Макдугал-стрит, в который Анна затаскивала меня всякий раз, стоило нам оказаться в окрестностях Вилледжа... Там наверняка спросят, почему ее со мной нет, может быть, даже вежливо осведомятся о том, как поживают наши собачки... Вот только этого мне и не хватало!
