Анри Лёвенбрюк - Соборы пустоты
— А прежде вы о Вэлдоне никогда не слышали?
— Нет, не слышала.
— Ваш отец женат?
— Мама умерла, когда мне было двенадцать.
Ари невольно вспомнил свою собственную историю, но постарался, чтобы в его глазах ничего не отразилось.
— Значит, вы единственный ребенок?
— Да.
— В общем, другой родни у него нет?
— Нет.
— А чем занимается ваш отец?
— Он на пенсии.
— Ну а раньше?
— Был геологом. Только не спрашивайте меня о подробностях, я ничего не смыслю в его профессии.
— А вы сами чем занимаетесь?
— Я актриса, — ответила она, затягиваясь.
— Вот как? Снимаетесь в кино или на телевидении?
Кажется, вопрос был ей неприятен.
— Да.
— А не мог я видеть вас в каком-нибудь фильме?
— Нет.
— Почему же?
— Пока я снялась только в короткометражках.
Ари улыбнулся слегка снисходительно:
— Уверен, в конце концов вы пробьетесь.
Мари Линч раздраженно отмахнулась:
— Да-да, конечно. Давайте обойдемся без подобных банальностей.
В этот момент к ним подошел официант.
— Что будете пить? — спросил Маккензи.
— Вы угощаете?
— Я же вас пригласил.
— Тогда виски, — сказала она.
— Вы любите виски? — удивился аналитик.
— А что? Вас шокирует женщина, которая любит виски?
— Напротив, я в восторге, — улыбнулся он. — Тогда два односолодовых виски без льда.
Официант кивнул и исчез в глубине бара.
— В последнее время у вашего отца были неприятности?
— Насколько мне известно, нет. Единственная драма его жизни — дочь-актриса.
— Бывает и хуже.
— Да. Например, я могла бы стать легавой.
— Запросто.
— Как вас понимать?
— Я очень уважаю своих коллег. — Маккензи расплылся в улыбке.
— Ах вот как.
— По-вашему, что связывало вашего отца с Вэлдоном? Частные дела или профессиональные? Может, они были друзьями?
— Я правда не знаю. Даже не представляю.
Ари покачал головой. Официант принес им виски.
— Ваш отец интересуется герметизмом?
— Герметизмом? — повторила она озадаченно.
— Ну да. Алхимией, эзотерикой, мистицизмом и тому подобным…
— Нет, насколько мне известно. А почему вы спрашиваете?
— А до пенсии на какую компанию он работал?
— Ни на какую. У него была должность в докторской школе университета Пьера и Мари Кюри.
— Он преподавал?
— Немного. Думаю, он прежде всего был исследователем. Но, как я вам уже сказала, об этом мне мало что известно.
— Вам обо всем мало что известно.
— Пошел ты на хер! — вырвалось у нее.
Она тут же прикусила язык, сообразив, что только что оскорбила сотрудника правоохранительных органов, но ее глаза по-прежнему сверкали гневом и гордостью.
Ари не мог скрыть удивления, затем расхохотался. Молодая женщина начинала ему нравиться.
— Только не на службе.
Он поднял бокал с виски:
— Ваше здоровье!
Поколебавшись, Мари чокнулась с ним.
— А все-таки в какой службе вы работаете? — спросила она, отпив глоток.
— В госбезе.
Она усмехнулась:
— Вот оно что… Тогда понятно.
— Сожалею, если был с вами невежлив.
— Проехали…
— Оставьте мне свои координаты на случай, если у меня будут к вам другие вопросы.
— Что, легавый, используем служебное положение, чтобы брать у девушек телефоны?
— Хоть какая-то польза от этой работы…
Она улыбнулась и написала свой номер на краешке скатерти.
— А вы позвоните мне, если что-то узнаете о моем отце?
— Само собой.
— Ну-ну.
С недоверчивым видом Мари поставила на стол бокал с виски и нервно затушила сигарету.
— Постарайтесь в будущем не разыгрывать из себя сыщицу и не пытайтесь сами вести расследование… Вы не знаете, на кого можете нарваться.
— Например, на легавого.
— Поверьте, это далеко не самое худшее.
Она медленно кивнула:
— Вы так и не представились.
— Почему же. Представился, когда показал вам удостоверение.
— Я не успела прочитать.
— Ари Маккензи.
— Очень приятно.
Она допила виски и встала.
— Мне пора. Через час у меня кастинг. А мне еще надо подготовиться.
Ари поднялся следом за ней и протянул ей руку.
— О’кей. Ни пуха ни пера, — сказал он на прощание.
Она поблагодарила и быстро ушла. Маккензи смотрел, как она удаляется в своих джинсах с заниженной талией и в такой короткой черной майке, что видна нижняя часть спины.
Если она обернется…
Но она не обернулась.
28
Полагаю, я могу утверждать, что мое ремесло дает мне немалые преимущества в познании человеческой природы. Ведь я только и делаю, что выслушиваю себе подобных, взираю на них и переношу на пергамент обрывки их жизни, которые они диктуют, слепо доверяясь мне. Писарю не стыдятся поведать о своих страхах, надеждах, желаниях, а порой и о лжи.
Я давно наблюдаю людей и осмелюсь утверждать, что весьма хорошо их знаю. Мне ведомы их недостатки, достоинства, их сильные и слабые стороны. Бесспорно, интересными их делают их различия, но именно то, в чем все они схожи, со временем стало казаться мне особенно привлекательным.
После того что мне пришлось вынести по их вине — всего того зла, которое они причинили нам с Пернеллой своей клеветой, — я мог бы поддаться презрению и взирать на своих современников с осуждением и ненавистью, лелея свои обиды. Однако я люблю их куда больше, чем способен выразить.
Я люблю людей не за то лучшее, что в них есть, а за их пороки. По-другому их любить невозможно. Я люблю в них лжеца и лгунью, люблю труса и эгоиста, того, кто заставляет прочих плясать под свою дудку. Люблю жестокость взрослого, как и жестокость ребенка, отрывающего лапки муравью, люблю циника, безумца, люблю всех, ибо все они в чем-то схожи со мной. Только не лги самому себе, почтенный читатель. В каждом из нас живет и лжец, и трус, и властолюбец, жестокий циник и безумец. Уметь распознавать их в себе и в других воистину спасительно, ибо такая общность слабостей тем и замечательна, что избавляет нас от одиночества.
И пусть рождение и смерть — это два испытания, которые мы не можем разделить ни с кем, пусть наши прибытие и уход из этого мира неизбежно отмечены печатью обособленности, тем больше должно ценить то, что объединяет нас с ближними между этими двумя событиями, пусть это и не самое прекрасное, что есть в человеке.
Я стал писать, чтобы распознавать или выявлять у вас эти слабости, которые, к великому моему облегчению, лишь подтверждают, что я немного похож на вас.
29
Часов в семь, поздоровавшись с посетителями, которых встречал здесь почти каждый вечер, Ари со своими книгами расположился за обычным своим столиком в «Сансер».
Он позвонил Кшиштофу на мобильный:
— По-прежнему ничего?
— Ничего. Никто не входил и не выходил.
Ари попросил друга понаблюдать сколько возможно за предполагаемым жилищем Доктора, чтобы узнать, появится ли он там. Впрочем, что-то подсказывало Маккензи, что Вэлдон давным-давно не бывал на улице Монморанси, а значит, вряд ли зайдет туда именно сегодня. Но, чтобы его где-то найти, с чего-то надо начать.
— О’кей. Спасибо, старина. Держи меня в курсе, если что-то произойдет.
Ари отключился. Ему казалось, что он вернулся на несколько месяцев назад, в то время, когда охранник, как и Ирис, помогал ему в расследовании дела о тетрадях Виллара из Онкура. Их непобедимая троица снова вступила на тропу войны, и, пожалуй, это ему по душе.
Ирис обещала сразу перезвонить ему, чтобы сообщить, что ей удалось накопать о Чарльзе Линче, а он тем временем собирался побольше разузнать о заголовке на папке, которую забрал на улице Монморанси — «Summa Perfectionis — Р. Rubedo», и о нарисованном под ним знаменитом глифе Джона Ди.
Насколько он помнил, книга под названием «Summa Perfectionis» представляет собой латинский перевод арабского трактата, посвященного алхимии. Что же касается «Р. Rubedo», возможно, это чье-то имя. Поль Рубедо? Пьер Рубедо? Вообще-то больше похоже на псевдоним, чем на настоящую фамилию. Само слово «Rubedo» о чем-то смутно ему напоминало. Может, это одно из многочисленных имен Доктора? Надо будет проверить.
Решив начать поиски с «Summa Perfectionis», он раскрыл первый том Энциклопедии алхимии.
Едва Ари начал листать книгу, как на столик легла чья-то тень.
— Добрый вечер, Маккензи.
Ари поднял голову и широко улыбнулся при виде тонкого личика и взлохмаченных волос официантки.
— Привет, Бене.
— Похоже, вам намного лучше…
Он пожал плечами:
— Терпимо.
— Дайте угадаю: вы влюблены?
