Питер Джеймс - Мертвая хватка
Гленн в полном отчаянии вылез под моросивший дождик, открыл зонт. Одежда тоже не вдохновляет: синий дождевик поверх темного костюма с нехарактерно строгим галстуком, простые черные штиблеты, начищенные, как всегда, до зеркального блеска. Одна из немногих принятых во внимание рекомендаций суперинтендента Грейса по поводу внешнего вида относится именно к подобным случаям.
Слегка оживившись на свежем воздухе, сержант с неприятным предчувствием посмотрел на закрытый подъезд. Здесь всегда пробивает озноб, особенно с похмелья.
Здание морга серее и мрачнее прежнего. Спереди напоминает длинное пригородное бунгало со стенами из бетона с галькой и матовыми окнами, сзади больше похоже на склад — из-за крытых подъездов для незаметной доставки и вывоза трупов. Морг стоит рядом с оживленной Льюис-Роуд в центре Брайтона, отгороженный высокой стеной от соседних домов, а на крутом холме позади расположено молчаливое, заросшее деревьями кладбище Вудвейл.
Сержант задержался, заслышав приближающуюся машину, и вскоре из-за угла вывернула Белла Мой в лиловом «ниссане». Суперинтендент направил ее сюда не только как детектива из отдела тяжких преступлений, но и как опытного специалиста по родственным связям.
Гленн любезно открыл дверцу, накрыл коллегу зонтом. Она поблагодарила, скупо улыбнулась:
— Как поживаешь?
— Пока живой, спасибо.
Интересно, отметил ли зоркий взгляд Беллы, что глаза его налиты кровью? Он явно утрачивает форму, пару месяцев не заглядывал в гимнастический зал, впервые появился намек на брюшко. Подозревая, что изо рта идет запах спиртного, полез в карман за мятной жвачкой, протянул ей — она вежливо отказалась, — бросил в рот подушечку и принялся жевать.
Жалко, что у Беллы, блистательного детектива, катастрофически отсутствует вкус. Приятное лицо портит бесформенная масса темных волос, одежда никудышная, старомодная — мешковатая красная дутая куртка, дедовский костюм-двойка бутылочного цвета, неуклюжие черные ботинки по щиколотку. Никакого стиля, начиная с тусклых часов на поношенном тряпичном ремешке, заканчивая автомобилем — совсем устаревшим, по мнению Гленна.
Похоже, Белла Мой в тридцать пять лет окончательно посвятила жизнь работе и уходу за престарелой матерью, полностью наплевав на свой собственный вид. Если бы он отважился ее модернизировать, как Роя Грейса, то наверняка превратил бы в красивую женщину.
Но даже намекнуть невозможно. В нынешнем политкорректном мире постоянно ходишь по минному полю. Белла может окрыситься, обозвать его женоненавистником.
Они одновременно оглянулись на подъехавший голубой «форд-мондео». Брэнсон узнал сидевшего за рулем констебля Дэна Пейтона из дорожной полиции. Рядом на пассажирском сиденье подозрительно вертит головой высокомерный мужчина лет пятидесяти с прилизанными серебристыми волосами, в профиль смахивающий на барсука; позади него женщина.
Барсук вылез, зевнул, огляделся, моргая. Вид усталый, убитый. На нем дорогое желтовато-коричневое пальто с бархатным воротником, ярко-оранжевый галстук в коричневую полоску, коричневые мокасины с золотыми пряжками, на безымянном пальце перстень с изумрудом в затейливой оправе, лицо желтоватое от искусственного загара и бессонной ночи.
Он только что потерял сына, и, кем бы ни был в американском преступном мире, Гленн невольно пожалел его в этот момент.
Задняя дверца автомобиля распахнулась, как бы взорвавшись, пахнуло духами, сначала показались ноги, потом женщина поднялась в полный рост, оказавшись чуть-чуть выше мужа. Привлекательное, но суровое лицо перекошено от горя; короткие светлые волосы подстрижены по моде и безупречно уложены; от верблюжьего пальто, темно-коричневой сумочки и таких же сапог из крокодиловой кожи веет благополучием и богатством.
— Мистер и миссис Ревир? — уточнил Брэнсон, шагнув вперед, протягивая руку.
Женщина взглянула на него, как на пустое место, презрительно тряхнув головой — должно быть, с чернокожими не разговаривает. Мужчина слегка улыбнулся, кивнул, представился:
— Лу Ревир. Моя жена Фернанда, — и ответил на рукопожатие гораздо крепче, чем ожидалось.
— Сержант Брэнсон и сержант Мой. Мы с констеблем Пейтоном прибыли встретить вас и оказать всемерную помощь. Примите глубочайшие соболезнования. Как долетели?
— Чертовски хреново, если хотите знать, — отрезала женщина, по-прежнему не глядя на сержанта. — Льда нет в самолете. Верите? Нету льда. Одни черствые сэндвичи. Так и будем стоять на проклятом дожде?
— Нет-нет, прошу вас, пройдемте.
— Милая, — пробормотал мужчина. — Милая… — Бросил на детективов виноватый взгляд. — Собрались в последнюю минуту. К счастью, один знакомый собрался лететь, его самолет уже вышел на взлетную полосу в аэропорту Ла Гуардиа… Иначе мы прибыли бы гораздо позже, если не завтра…
— Отвалили двадцать пять тысяч баксов, а там льда даже нет, — повторила жена.
Невозможно поверить, что мать, потерявшая сына, злится из-за отсутствия в самолете какого-то льда. Впрочем, Гленн Брэнсон дипломатично ответил:
— Очень неприятно, — и направился к моргу, возглавив процессию. Остановился перед маленькой голубой дверью с матовым стеклом под укрепленной наверху камерой наблюдения, нажал кнопку звонка.
Открыл Даррен Уоллес — жизнерадостный парень двадцати пяти лет с черными вздыбленными волосами, смазанными гелем, в голубой униформе с заправленными в резиновые сапоги штанинами, приветливо улыбнулся визитерам.
Запах мигом навалился на Брэнсона, и он, как обычно, с трудом сдержал отрыжку. Сладкий, липкий запах дезинфицирующего средства не полностью маскирует дух смерти, пропитавший все здание. Его неизменно уносишь с собой на одежде.
Прошли через небольшой кабинет, где приезжих представили коронеру Филипу Ки — высокому худому мужчине в темном костюме с симпатичным смуглым лицом с густыми бровями под темными, стриженными ежиком волосами, источающему обходительность и компетентность.
Потом Даррен Уоллес повел их по выложенному кафелем коридору мимо застекленного окна изолятора, поспешно проскочил мимо открытой двери зала для вскрытия, где лежали три обнаженных тела, и ввел в небольшое помещение для совещаний. Там стоял восьмиугольный стол с расставленными вокруг восемью стульями, на стене две пустых белых доски и круглые часы в стальной оправе, которые показывали 7:28.
— Позвольте предложить чаю, кофе? — осведомился Даррен, жестом предлагая садиться.
Американцы покачали головой и остались стоять.
— У вас тут что, забегаловка? — фыркнула Фернанда Ревир. — Я прилетела увидеть сына, а не распивать дерьмовый кофе.
— Милая… — Муж предупредительно поднял руку.
— Перестань талдычить, — приказала она. — Попугай долбаный.
Лу Ревир взглянул на Гленна Брэнсона, Беллу Мой, Дэна Пейтона. К американцам обратился коронер спокойно, но твердо:
— Благодарю за приезд. Понимаю, как вам нелегко.
— Да? — вставила Фернанда Ревир. — В самом деле?
Филип Ки дипломатично промолчал, только выпрямился на стуле. Проигнорировав вопрос, он снова заговорил, переводя взгляд с одного супруга на другого.
— К несчастью, при столкновении ваш сын получил очень тяжелые повреждения. Его уложили так, чтобы травм по возможности не было видно. Возможно, таким вы пожелаете его запомнить. Я бы посоветовал смотреть через окно.
— Я прилетела в чертовскую даль не затем, чтобы смотреть на сына в окно, — заявила Фернанда Ревир ледяным тоном. — Хочу его видеть, ясно? Обнять. Тут адский холод, ему нужна мама.
Присутствующие смущенно переглянулись.
— Да, конечно, — сказал Даррен. — Прошу следовать за мной. Только приготовьтесь, пожалуйста.
Они вошли в спартанскую комнату ожидания с некогда белыми стульями вдоль стен и автоматом с горячими напитками. Полицейские остались в ней, а Даррен ввел Ревиров и Филипа Ки через дальнюю дверь в узкое помещение, служившее смотровым залом и одновременно церковной капеллой для христиан всех вероисповеданий.
Чтобы хоть слегка создать религиозную атмосферу, нижняя половина стен была отделана деревянными панелями, верхняя выкрашена в кремовый цвет, устроены ложные ниши с искусственными цветами в вазах, на месте алтаря абстрактное изображение золотых звезд на черном фоне из сгустившихся туч. На полках с обеих сторон стоят синие коробки с салфетками для скорбящих посетителей.
В центре на столе угадываются очертания человеческого тела под шелковым кремовым покрывалом.
Фернанда Ревир зарыдала. Муж обнял ее за плечи.
Даррен Уоллес осторожно приподнял покров, обнажив голову юноши, повернутую набок. Он уже научился неплохо справляться почти с любой ситуацией в такой щекотливый момент, но все-таки не может угадать, как кто отреагирует при виде умершего любимого человека. Много раз он слышал материнские вопли, но ничего даже близко похожего на дикий вой этой женщины.
