Шэрон Болтон - Теперь ты меня видишь
— А что в Уайтчэпел? — спросила Таллок.
— Мобилизовались, как смогли, — ответил сержант. — Но у них и головняка побольше: по местам боевой славы Потрошителя уже ходят толпы идиотов.
— В Уайтчэпел он убивать не станет, — сказал Стеннинг. — Понимает же, что там полно народу.
— Мы еще не знаем, станет ли он убивать в принципе.
За спиной у меня послышалось какое-то движение: это прибывали главы всевозможных отделов полиции. Таллок поблагодарила их за то, что пришли, и велела мне начинать доклад. Поскольку к официальному расследованию меня не подпускали, все эти дни я освежала в памяти свои познания о Джеке-потрошителе. Из интернет-магазина срочной доставкой пришли все книги по теме, которые еще не успели раскупить. Я уже и сама могла бы водить туристов по Уайтчэпел, а пока что коллеги готовились выслушать мой рассказ о втором убийстве из канонической пятерки.
— Энни Чэпман было около сорока пяти лет. Невысокая, полная, беззубая.
Марк Джосбери, сидевший в заднем ряду, изучал свои ботинки, но все остальные переводили взгляд с меня на посмертную, сильно увеличенную фотографию Энни. Лицо у нее было некрасивое, опухшее, в рамке темных кудрей.
Мне даже в конспект заглядывать было незачем. Я по памяти восстановила последнюю ночь Энни Чэпман. По памяти описала убийцу, который беззвучно отнял у нее жизнь и скрылся в неизвестном направлении. За все время моего выступления Джосбери поднимал глаза дважды — смотрел на меня и через секунду отводил взгляд. Когда я сказала, что последний раз ее видели живой в полшестого утра, несколько человек покосились на часы. До половины шестого утра оставалось неполных десять часов.
— А правда, что Потрошитель был королевских кровей? — спросил кто-то сзади.
Мы с Таллок переглянулись. Она кивнула мне: отвечай.
— Речь, судя по всему, идет о принце Альберте Викторе, — сказала я. — Он был внуком королевы Виктории, прямым престолонаследником. На этот счет существуют две теории. Согласно первой, он потерял рассудок вследствие сифилиса и совершил несколько бесчеловечных убийств в Ист-Энде. Эта теория не выдерживает никакой критики, так как все места пребывания королевских особ являлись достоянием общественности. Он не мог собственноручно никого убить.
— А вторая? — подсказала Таллок. Похоже, пора было закругляться.
— Вторая включает в себя масонский заговор. Принц Альберт якобы тайком женился на молодой католичке, и у них родилась дочь. Женщину засадили в сумасшедший дом, но кормилица, Мэри Келли, убежала с ребенком, спряталась где-то в Ист-Энде и поделилась своей историей с проститутками, которые решили сообща шантажировать правительство. Тогдашний премьер-министр был «вольным каменщиком». Он позвал своих дружков-масонов, и те, по легенде, начали заманивать женщин в королевскую карету и убивать их по масонским ритуалам.
— Такое и впрямь могло быть? — спросил сержант, которого я не знала по имени.
— Вряд ли. Во-первых, трупы женщин никто не передвигал: это доказывает обилие крови на месте преступления и отсутствие оной поблизости. Во-вторых, убийства не производят впечатления четко спланированных: они явно были совершены в приступе ярости, человеком, который не мог с собой совладать.
— Ладно. — Таллок встала, поглядывая на наручные часы. — Спасибо, Лэйси, но перебирать подозреваемых можно всю ночь, а толку от этого никакого. За работу, ребята.
Комната вмиг опустела. И над каждым офицером, выходившим из здания, я видела нависшую тучу. Все ждали чего-то дурного, а ожидание порой страшнее самой катастрофы.
— Ищете что-то конкретное? — поинтересовался оператор.
Слившись с толпой из убойного отдела, я под шумок улизнула в родной Саусварк, а точнее, в ту комнату, откуда велось наблюдение за всеми камерами района. Здесь тридцать экранов двадцать четыре часа в сутки вещают в прямом эфире. Операторы могут в любой момент укрупнить изображение и рассмотреть мельчайшие детали. Если объектив наведен на людей, сидящих на террасе возле паба, можно увидеть, как посверкивает лед у них в бокалах.
— Инспектор Таллок попросила меня посидеть тут, — соврала я. — На случай, если я что-нибудь вспомню. Кого-то из наших видно?
Операторы начали переключать экраны, и мы вскоре заметили несколько своих коллег. Кто-то сидел в машине на углу, кто-то прохаживался мимо пабов и магазинов. Машина Марка Джосбери стояла в двухстах ярдах от места преступления. Дверца со стороны водителя открылась, он вышел, выпустил сержанта Андерсона. Провожая их взглядом, я в сотый раз задумалась об угрозах Джосбери. Интересно, он действительно станет копаться в моем прошлом?
Голубой силуэт на экране повыше перехватил мое внимание. Дана Таллок шла по площади возле Саусваркского собора.
Если Джосбери заинтересуется моей персоной лишь поверхностно, то без труда узнает, что я пришла в полицию в двадцать шесть лет, три с лишним года назад, после непродолжительного пребывания в резерве ВВС. Что оценки я получала хорошие, училась на юридическом в свободное от работы время, а на курсы меня приняли с первой же попытки.
Если он получит доступ к моему личному делу — маловероятно, но вдруг, — то выяснит, что я изучала юриспруденцию в университете Ланкастера, но бросила на втором курсе. В пятнадцать лет меня поймали на улице с недокуренным косяком в кармане, но ограничились выговором, а через год я угодила в больницу, перебрав «фэнтези» в ночном клубе. Когда меня выписывали, то сделали второе предупреждение.
Таллок скрылась в дверях собора. Я встала, поблагодарила обоих операторов и вышла из комнаты.
А если Джосбери поднатужится, то узнает и следующее: родилась я в Шропшире, отца не знала, воспитывали нас с братом бабушка и дедушка, а иной раз, когда наша несовершеннолетняя мать-наркоманка не справлялась с родительскими обязанностями, нас отправляли и в приют. После того как бабушка с дедушкой умерли, у меня начались проблемы с наркотиками, и я несколько лет бродяжничала и жила где придется. Возможно, ему будет небезынтересен и тот факт, что брат мой живет в Канаде и мы с ним уже несколько лет не разговаривали.
Вот, кажется, и все. Надеюсь, что все.
25
В соборе уже готовились к закрытию. Пожилой дьячок, растопырив пальцы, показал обе кисти, прежде чем улыбнуться и пустить меня внутрь: мне дали десять минут.
Таллок сидела прямо перед алтарем, уставившись невидящим взглядом в громадный витраж по центру. Мои шаги она, должно быть, услышала, но оставалась неподвижной, как иконы на стенах. Я хотела было уйти, но передумала и тихо окликнула:
— Мэм…
Она вздрогнула, будто ее разбудили.
— Что ты здесь делаешь?
Хороший вопрос.
— Извините. Я просто увидела, как вы вошли, и… — Я замолчала, так как и сама не знала, зачем пошла следом.
— И тебе стало интересно, почему я торчу в церкви, а не патрулирую улицы? — Она снова отвернулась к витражу. — Громкий вышел бы заголовок, правда? «Следователь молится, пока маньяк наносит новый удар».
Я не смогла ответить: слишком уж ее слова походили на мои мысли.
— Ты опоздала к вечерне, — сказала она немного погодя.
— Да я не то чтобы воцерковленная.
— Я тоже раньше не была. А сейчас все готова отдать, лишь бы убедиться, что там, наверху, кто-то таки есть. Что все это не просто так.
Я об этом никогда не задумывалась и не хотела начинать сейчас.
Таллок привстала и отодвинулась, не оставляя мне выбора. Пришлось присесть рядом. И ждать.
— Я знаю, что это ты была в туалете пару дней назад, — тихо сказала она.
— Простите, я не хотела лезть не в свои дела.
Ответа не последовало. Я легонько покачала носком подушечку для коленопреклонения, висевшую на крючке.
— Я подумала, может, вы съели что-то…
И замолчала. На самом-то деле ни о чем таком я не подумала, а эту женщину на мякине не проведешь.
— Да что бы я ни ела, результат один и тот же. Я не могу есть, Лэйси.
Я отвела взгляд. С моей фигурой в общество по борьбе с ожирением и на порог бы не пустили, но по сравнению с Таллок я казалась толстухой.
— У меня еще в школе началось расстройство питания. Я думала, что уже прошло, но не тут-то было. Я сблевываю все, что глотаю. Живу на одном обезжиренном молоке, апельсиновом соке и витаминах.
Я еще раз ткнула ногой подушечку. Зря я вообще потащилась в эту комнату с экранами… Таллок посмотрела на качавшуюся подушечку, потом снова на витраж.
— Знаешь, зачем я сюда пришла? — спросила она. — Чтобы составить текст прошения о переводе.
Прошение о переводе означало добровольное отстранение от расследования. Прошение о передислокации означало конец карьеры в органах.
— Пока что неплохо получается, — продолжила она как ни в чем не бывало, словно мы обсуждали вчерашние сериалы. — Скромно, но без пресмыкательства. В таком, знаешь, слегка извиняющемся тоне, иначе нельзя.
