Воркута (СИ) - Лобаева Ульяна
Свет вспыхнул неожиданно, и Илья вывалился на деревянный пятачок и закрыл лицо ладонями, размазывая влагу.
- Надька! Черт тебя задери! – простонал он и всхлипнул. – Ну почему ты такая бестолковая?!
Илья встал, заглянул в трубу, глупо надеясь, что сейчас покажется перепуганное Надькино лицо. Он постоял, опираясь на холодный пластик, покусал губу. Обернулся, осмотрелся: дорожка шла пунктиром, небольшими деревянными островками, расположенными впрочем, на расстоянии не дальше посильного прыжка. Около выхода из трубы торчала на палке уже знакомая ему стрелка на палке, которая указывала на островки. Но Илья не торопился – он сел на деревянный теплый влажный пятачок, вынул сигареты. Сделал несколько затяжек и сказал в пустоту:
- Я знаю, что все не так просто. У тебя ведь просто не бывает. Если я пойду по тропинке, то просто выйду отсюда с еще одним ключом… А мне мало одного ключа. Ты забрала Надьку, дай мне хоть что-то взамен, хоть какую-то подсказку.
Он обращался к ней в женском роде, почему-то Илье казалось, что в Дупликации есть что-то женское – она ведь рожала эти уродливые миры, словно мать. Дупликация молчала. Вдалеке галдели чайки, садясь на огромную кучу мусора, наносило гнилой вонью. Илья курил, облокотившись о колени, и выпускал дым в серое небо. Он думал о Надьке, ее круглом наивном лице и ее дочери, думал о Вовке, его дурацком и детском желании закрыть Дупликацию.Затушил о деревянные плашки окурок, встал, осмотрелся. Покрутил головой, и взгляд снова упал на детскую трубу. Илья присел и вгляделся в нутро трубы – может, там мелькнет какая-то подсказка? Может, он пропустил какой-то знак? Он почти уже поднялся, когда взгляд упал на исцарапанный пластик у самой земли. Много царапин – оно и понятно, сколько ног и рук здесь все обшаркали? Но одна царапина… Она была похожа на стрелку, и показывала она обратно в трубу. Стрелка? Или просто случайная царапина? Илья помедлил с пару секунд и с отчаянной решимостью нырнул обратно. Плевать, будь что будет.
На этот раз труба сделала всего один поворот, как ей и было положено, и преодолел ее Илья меньше чем за минуту. Вылез он все на ту же деревянную дорожку и дурацкий луг, но посреди этого луга раскинулось длинное грязно-серое здание с облупившейся краской. В два этажа, с мутными лупоглазыми окнами оно было похоже на старую советскую школу. Он потянул тяжелую створку и попал в гулкий вестибюль с большими пальмами в кадках и развернутыми плакатами на стенах.
«ПионЕрр – всеm ребRтам пример!» - гласил один лозунг, написанный мешаниной из латиницы и русского алфавита. Остальные плакаты были не менее странными – на одном был схематично изображен человечек в красном галстуке, отрывающий ногу у реалистично нарисованного седовласого господина при шляпе и хорошем костюме; на втором пронумерованным списком шли правила:
1. Перемена – для учеников, а не для учителя. Коридоры после звонка на перемену должны быть очищены от преподавателей.
2. Уборка коридоров производится дежурным преподавателем в учебное время.
3. Кровь и внутренности надлежит собрать в черные непрозрачные мешки и отдать на утилизацию дворнику.
4. Преподаватель не имеет права входить в помещение В.
5. Преподаватель должен.
Что именно должен, не пояснялось, ибо в конце предложения стояла точка. Илья покрутил головой и направился к лестнице мимо кабинок с висящими куртками. Школа, судя по заполненным раздевалкам, работала, и Илье совсем не хотелось встречаться с учениками – плакат с правилами намекал, что встреча с ними не будет очень приятной.
Второй этаж представлял собой самый обычный коридор советской типовой школы с большими окнами по одну сторону и дверями кабинетов по другую. Илья медленно и осторожно шел по паркету, прислушиваясь к пульсирующей в ушах тишине. Он приблизился к двери одного из классов, прижал ухо к прохладной поверхности. В глубине кабинета слышался едва уловимый шелест страниц и невнятное далекое то ли мычание, то ли стон. Вдруг стон стал громче, превратился в длинный вопль, и вместе с ним прозвучал сильный уверенный школьный звонок. В классе зашуршали громче, кто-то негромко засмеялся, а Илья отскочил от двери, как ошпаренный и бросился дальше по коридору, надеясь найти какую-нибудь подсобку или учительскую. Встречаться с учениками в этой чертовой школе ему совсем не хотелось.
За поворотом коридора ему попалась дверь со стеклянной вставкой и табличкой «Учительская»,но Илья сразу отмел мысль о том, чтобы затаиться там – на стекле багровело свежее размазанное кровавое пятно. Бестолково петляя по коридору, он увидел небольшой закут с дурацкими усеченными дверями, не доходившими до пола и потолка сантиметров десять. В просвете торчали швабры и оцинкованное ведро. Илья бросился в эту выемку, перевернул ведро дном вверх и скорчился, словно петух на насесте, тихо прикрыв двойные створки.
Школьные коридоры наполнил гомон и смех – он увидел в просвете около пола ноги в сандалиях и сползших колготках. Дети звонко выкрикивали что то, весело болтали, но Илья не понимал ни слова – казалось, что какие-то звуки удваивались и утраивались, растягивались и наоборот убыстрялись, отчего речь была похожа на какофонию, издаваемую то заедающей, то слишком быстро прокручивающейся пластинкой. Послышалось звонкое шлепанье о пол чего-то тяжелого и дробный топоток множества ног, и ему показалось, что мальчишки играют в мяч. К широкой щели его закутка подкатилось что-то круглое, и он зажал рот рукой – это была вздутая, синяя голова со стесанным кончиком носа и гнилым обрубком шеи. Илья судорожно перевел дыхание, про себя читая какую то выдуманную молитву, ибо ни одной молитвы он не знал и не помнил – голова принадлежала Осташу.
Звуки в коридоре все меньше напоминали гомон школьной толпы – послышались дикие завывания, рычание и чавканье. В просвете закута мелькали кеды и девичьи туфельки с цветами на мысках, парусиновые тапочки и кроссовки, многие из них промокли от крови. Он скорчился на своем ведре, зажмурился и старался считать частые перестуки сердца, чтобы не прислушиваться к происходящему в коридоре. Весь этот кошмар прервал звонок, и дети, весело переговариваясь на неизвестном языке, разбежались по классам. Хлопнули двери, Илья осторожно распрямился, приоткрыл створку на пару сантиметров и выглянул в коридор. Посредине яично-желтого паркета расплылась кровавая лужа, смазанная несколькими маленькими следами подошв, валялись кишки и еще какие-то кровавые ошметки. Он судорожно вздохнул, подавляя тошноту, и вышел из своего укрытия.
Послышался металлический скрип и неторопливые шаги, и Илья схватил швабру из закута, выставив ее вперед, как пику. Из-за дверей, ведущих на лестничную площадку, показался мужчина в спортивном костюме, волочивший ведро с водой. Он поставил его на пол и поковылял, сильно припадая на левую ногу, к Илье. Все лицо его было перечеркнуто грубыми шрамами, кисть левой руки отсутствовала – из закатанного рукава торчала глянцевая культя. Жуткий калека что-то промычал ему, открыв рот и показав обрубок языка, и взялся единственной кистью за швабру, потянув на себя. Илья выпустил швабру из рук, чувствуя, что калека не опасен, и направился к лестнице. Сзади послышалось шлепанье – уборщик, намотав на швабру тряпку, возил по луже крови. Почувствовав на себе взгляд Ильи, он махнул рукой в тупичок, которым заканчивался коридор. Потом показал на лестничную площадку и выставив перед собой скрещенные руки. Илья кивнул и направился к тупичку – черт его знает, не подставил ли его калека, направив туда.
В коротком аппендиксе, которым заканчивался коридор, не обнаружилось двери, зато прямо в окне блестела медью замочная скважина. Он вставил ключ, потянул окно на себя - оно открылось, а ручка, вдруг легко подалась и вывалилась из рамы, оставшись в его руке. Он раскрыл окно пошире и вышел во двор того же детского сада.
-За этим я в школу ходил, значит… - протянул Илья, подбрасывая тяжеленькую ручку на ладони.
Он вернулся домой, когда на Воркуту легли мягкие сиреневые сумерки. В Дупликации странно текло время, ему казалось, что там он пробыл всего пару часов, а здесь уже прошел день. Тихо падал крупный снег, и прохожие будто замедлились, плавно и медленно перемещаясь в снегопаде, словно рыбешки в аквариуме.
