Джон Гришэм - Вне правил
Линк провел в камере смертников всего шесть лет, и исполнение смертного приговора было назначено сегодня на десять вечера. Шесть лет в камере смертников — небольшой срок. В среднем, во всяком случае, в нашем штате апелляции растягиваются на четырнадцать лет и казнят только потом. Даже двадцать лет совсем не редкость. Самый короткий период ожидания составлял два года, но осужденный сам просил казнить его поскорее. Справедливости ради скажу, что дело Линка рассматривалось в ускоренном режиме. Убийство судьи остальные судьи принимают близко к сердцу. Все апелляции были рассмотрены практически без задержек. Приговор был подтвержден и в первый, и во второй, и в третий раз. Причем решения принимались единогласно, не было ни одного сомневающегося ни на уровне штата, ни на федеральном. Верховный суд США вообще отказал в рассмотрении апелляции. Линк не на шутку разозлил тех, кто управляет системой, и сегодня система за все рассчитается сполна.
Линк убил судью Нейги. Конечно, на спусковой крючок нажимал не сам Линк — он просто дал команду, чтобы с Нейги разобрались раз и навсегда. Заказ поручили профессиональному киллеру по прозвищу Кулак, который исполнил все в лучшем виде. Судью Нейги с женой нашли дома в постели: оба были в пижамах, с пулевыми отверстиями в голове. Кулак тогда не смог удержать язык за зубами и проболтался, причем в месте, которое было у полицейских на прослушке. Он тоже получил смертный приговор, но провел в камере смертников всего два года: его обнаружили мертвым с залитой в горло щелочью для прочистки канализационных труб. Полицейские подозревали Линка, но тот клялся, что ничего не знает.
В чем же состояла вина судьи Нейги? Он был бескомпромиссным борцом с преступностью, ненавидевшим наркотики и дававшим торговцам ими максимальные сроки. Он собирался приговорить двух любимых подручных Линка, одним из которых был его двоюродный брат, к ста годам тюрьмы, и Линку это не понравилось. Город принадлежал ему, а не Нейги. Линку уже давно хотелось прикончить какого-нибудь судью, чтобы окончательно закрепить свой статус. Убить судью и уйти от ответственности, чтобы ни у кого не осталось сомнений: он действительно выше закона.
Когда я взял его дело после убийства первого адвоката, все подумали, что я сошел с ума. Еще один неприятный для Линка исход судебных слушаний, и мое тело могут найти на дне пруда. Но прошло шесть лет, и все эти годы у нас с Линком все было ровно. Он знает, что я пытался спасти ему жизнь. И мою он пожалеет. Что ему даст смерть последнего адвоката?
2
Мы с Напарником подъезжаем к главным воротам «Чертовой мельницы» — так называют тюрьму строгого режима, где штат держит приговоренных к смерти и приводит приговор в исполнение. Охранник встает на подножку фургона со стороны пассажира и спрашивает:
— Имя?
— Радд. Себастиан Радд. Мы на встречу с Линком Скэнлоном.
— Само собой.
Охранника зовут Харви, и обычно мы с ним немного болтаем, но не сегодня. Сегодня «Чертова мельница» закрыта для посещений, в воздухе висит напряжение. День казни! Через дорогу напротив несколько протестующих поют гимн, держа свечи в руках, а другие, наоборот, поют в поддержку смертной казни. Одни сменяют других. Вдоль дороги выстроились фургоны с телевизионщиками.
Харви делает пометку в папке с зажимом и сообщает:
— Блок номер девять.
Мы уже собираемся отъезжать, когда он просовывает голову в окно и спрашивает:
— Есть шансы?
— Сомнительно, — отвечаю я, и мы трогаемся.
Мы едем за тюремным пикапом с вооруженными охранниками в кузове, еще один следует за нами. Пока мы медленно продвигаемся вперед, нас слепят мощные прожекторы, заливая ярким светом проплывающие мимо здания, где три тысячи запертых в камерах заключенных ждут смерти Линка, чтобы вернуться к привычной жизни. Никаких разумных причин объявлять в тюрьме аврал в день казни нет. Ужесточения режима безопасности вовсе не требуется. Никто и никогда не сбегал из камеры смертников. Осужденные живут в изоляции, и, соответственно, у них нет команды подельников, которая решила бы взять штурмом Бастилию и всех освободить. Но для тюремного персонала ритуалы имеют большое значение, и ничто им так не добавляет адреналина, как приведение приговора в исполнение. Жизнь тюремных служителей обычно скучна и однообразна, но, когда приходит время казнить убийцу, она наполняется красками. И для придания надвигающейся драме особого импульса в ход пускаются все средства.
Девятый блок находится далеко от других строений и защищен таким количеством колючей проволоки и прочих препятствий, что преодолеть их было бы не под силу всем союзным войскам, высадившимся в Нормандии при открытии второго фронта. Наконец мы добираемся до ворот, где целый взвод взвинченных охранников ретиво обыскивают нас с Напарником и проверяют наши портфели. Эти ребята как-то уж слишком близко к сердцу принимают вечернее торжество. В сопровождении эскорта меня доставляют в импровизированный кабинет, где начальник тюрьмы Макдафф нетерпеливо ждет, грызя ногти и явно нервничая. Едва мы остаемся одни в комнате без окон, он спрашивает:
— Вы уже в курсе?
— В курсе чего?
— Десять минут назад в здании Старого суда, в том самом зале, где Линку вынесли приговор, взорвалась бомба.
Я был в этом зале сотню раз, и, понятно, новость о взрыве меня шокирует. С другой стороны, меня ничуть не удивляет, что Линк Скэнлон, уходя, решил громко хлопнуть дверью.
— Есть пострадавшие? — спрашиваю я.
— Не думаю. Здание уже было закрыто.
— С ума сойти!
— Вот именно — с ума сойти! Радд, вам лучше с ним поговорить, и как можно быстрее.
Я пожимаю плечами и беспомощно смотрю на Макдаффа. Пытаться вразумить бандита вроде Линка Скэнлона — бесполезное занятие.
— Я лишь адвокат, — напоминаю я.
— А если из-за него пострадают люди…
— Послушайте, через несколько часов штат его казнит. Что еще он может сделать?
— Да знаю я, знаю. А где сейчас апелляции? — спрашивает он, с хрустом перекусывая передними зубами отгрызенный ноготь. Он здорово на взводе и не находит себе места.
— В Пятнадцатом судебном округе. Чистая формальность. На этом этапе по-другому и не бывает. А где Линк?
— В камере ожидания. Мне надо вернуться к себе в кабинет и поговорить с губернатором.
— Передавайте ему привет. И напомните, что он никак не отреагировал на мое последнее ходатайство об отсрочке казни.
— Сделаю, — обещает начальник тюрьмы уже в дверях.
— Спасибо.
Мало кому в нашем штате так нравятся казни, как нашему красавцу губернатору. Он обычно ждет до самой последней минуты, а потом появляется перед камерами с печальным видом и, положа руку на сердце, объявляет миру, что никак не может предоставить отсрочку. Со слезами на глазах он будет говорить о жертве и о том, что правосудие должно свершиться.
Я следую за двумя охранниками в полном военном обмундировании через лабиринт помещений и оказываюсь в Чистилище. Так называют средних размеров камеру, куда приговоренного к смерти доставляют ровно за триста минут до наступления его звездного часа. Там он ждет со своим адвокатом, духовным наставником и, возможно, некоторыми родственниками. Общаться можно без всяких ограничений, и когда приезжает мать, чтобы обнять сына в последний раз в жизни, у присутствующих нередко сжимается сердце. Ровно за два часа до казни приносят еду для последней в его жизни трапезы, и после этого с ним может находиться только адвокат.
В минувшие десятилетия в нашем штате осужденных на смерть расстреливали. Им надевали наручники, привязывали к стулу и накрывали голову черным колпаком, а к рубашке напротив сердца прилаживали ярко-красный крест. В пятидесяти футах за занавеской располагалась расстрельная команда из пяти добровольцев с мощными винтовками, из которых заряжены были только четыре. Идея заключается в том, что никто из этой пятерки никогда не будет знать наверняка, что именно его пуля лишила жизни человека, и делается это на случай, если вдруг его потом начнет мучить совесть за содеянное. Чушь несусветная! Желающих всадить человеку пулю прямо в сердце всегда хватало с избытком, и недостатка в добровольцах никогда не наблюдалось.
Как бы то ни было, тюремный жаргон известен своей точностью и образностью, и со временем за расстрельной комнатой закрепилось ее нынешнее прозвище. Рассказывают, что раньше вентиляционный клапан нарочно не закрывали, чтобы треск выстрелов разносился по тюрьме эхом. Когда из соображений гуманизма мы перешли на казнь с помощью смертельной инъекции, места для нее потребовалось меньше. Отсек с камерами смертников перестроили, и кое-где возвели новые стены. Говорят, теперь Чистилище занимает часть того самого помещения, где раньше осужденных на казнь усаживали на стул для расстрела.
