Крис Муни - Комната мертвых
Она обняла Картера и прижала его к себе. Стриженные «ежиком» светлые волосы сына щекотали ей подбородок.
Сама она слишком устала и перенервничала, чтобы заснуть. Она смотрела в окно на темное небо и ласково гладила пальцами паутину толстых шрамов, покрывавших его животик, — вечное напоминание о скальпелях хирургов, которые кромсали Картера, чтобы спасти ему жизнь. Врачи из отделения реанимации умудрились остановить кровотечение и вылечили раны, нанесенные его животу и легким.
— Мертв, — прошептала она на ухо Картеру. — Я убила его.
Сын негромко сопел у нее под боком. Ему больше не снились кошмары, которые мучили его в первый год после покушения, когда он часто просыпался от собственного крика. Иногда он забирался к ней под одеяло. Нередко она просыпалась и заставала его стоящим у окна спальни и задумчиво покусывающим уголок потрепанного голубого одеяла. Она спрашивала его, что случилось, и он всегда отвечал одинаково: «Я жду плохих дядей, мамочка. Как ты думаешь, они вернутся?»
Джейми крепко обняла сына.
— Я… найду… сообщников, — прошептала она. — Найду и… убью… их. — Она обращалась к Картеру. К прохладному воздуху запертого дома. К Богу. — Я… убью… их… чтобы ты… и… Майкл… жили… спокойно.
ДЕНЬ ВТОРОЙ
15
На следующее утро в половине девятого Дарби сидела в кресле в своем офисе, забросив ноги на угол стола. Она смотрела в окно на серое небо и слушала доктора Аарона Гольдштейна, невропатолога из Бостона, которого пригласили для лечения мальчика, Джона/Шона Холлкокса. Голос врача в телефонной трубке звучал сухо и монотонно, словно он читал по памяти выдержки из учебника по медицине.
— Пуля вошла ребенку под подбородок, — говорил доктор Гольдштейн. — Но, вместо того чтобы попасть в полость черепа и оставить выходное отверстие, она срикошетила внутри черепной коробки, причинив обширные разрушения ударной волной. Это привело…
— Доктор, не хочу показаться грубой, но я была в палате, когда Джон Холлкокс выстрелил в себя. Я знаю, что пуля не вышла наружу из черепа. Я хочу знать, в каком он состоянии.
Дарби забросила в рот пару таблеток адвила и запила их стаканом холодной воды, в которой шипел «алка-зельтцер».
— Мы провели санацию раневой полости, — сообщил Гольдштейн. — Эта процедура означает удаление фрагментов пули и костей из мозга. Нам удалось вынуть большую их часть, но с сожалением должен заметить, что некоторые осколки настолько глубоко проникли в мозг в непосредственной близости от чувствительных его областей, что я вынужден был оставить их там. Но в данный момент меня больше беспокоит то, что мы называем побочными эффектами.
— Отек мозга и кровотечение из разорванных сосудов.
— Именно так. — В голосе врача прозвучало удивление оттого, что она разбирается в подобных вещах. — Пулевые ранения головы всегда несут в себе риск развития отеков и, как в случае мистера Холлкокса, инфекции. Мы даем ему сильные антибиотики, но воспаления такого рода — затрагивающие мозг — лечатся исключительно тяжело. К счастью, с ним не случился эпилептический припадок, но мальчик до сих пор пребывает в коме.
— Как вы оцениваете его состояние по коматозной шкале Глазго?
— В данный момент я не могу назвать вам точные показания КШГ. Из-за интубации и сильного отека лица, причем в нескольких местах, он не может разговаривать, а я не могу проверить реакцию его глаз.
— Как вы полагаете, он сможет когда-нибудь разговаривать?
— С вами?
— С кем угодно, доктор.
— Такая возможность существует, но я бы на это не рассчитывал. Я сомневаюсь, что он вообще выживет, причем не из-за огнестрельной раны, а из-за инфекции. У него есть родственники? Насколько я понимаю, его мать трагически погибла.
— Ее убили.
— Ну, если вы отыщете его родственников, дайте нам знать, пожалуйста. Необходимо сделать кое-какие приготовления. Вот, пожалуй, и все, что я могу вам сказать, доктор МакКормик.
— Вы позвоните мне, если в его состоянии произойдут какие-либо перемены? Я бы хотела… Я хочу знать, как у него идут дела.
— Разумеется. Как я могу с вами связаться?
Они обменялись номерами. Дарби поблагодарила доктора, убрала ноги со стола и набрала справочное, чтобы узнать номер отделения ФБР в городе Олбани, штат Нью-Йорк.
Она представилась женщине, ответившей на звонок, и попросила пригласить к телефону специального агента Дилана Филлипса.
— Минуточку, я соединю вас с его офисом, — сказала женщина.
Филлипса на месте не оказалось. Дарби оставила сообщение его секретарю.
Пайн говорил, что пытается установить местонахождение владельца дома, доктора Мартина Векслера и его супруги Илейн. Но Дарби не хотела ждать и развернулась к компьютеру. Получив всю необходимую информацию, она взялась за телефон.
Часом позже ей удалось выйти на одного из детей Векслера — его старшего сына, Дэвида, который жил в Висконсине. У него нашелся номер телефона дома, в котором его родители остановились на юге Франции. Имена Эми и Джона Холлкоксов ничего ему не говорили.
Дарби набрала названный им номер. Включился автоответчик, заговоривший по-французски. Дарби оставила подробное сообщение, присовокупив к нему номера своего служебного и мобильного телефонов, и попросила перезвонить ей в любое удобное для них время.
Повесив трубку, Дарби осталась сидеть в тишине своего кабинета. Мысли ее устремились к Джону Холлкоксу.
«Шону», — поправила она себя.
Двенадцатилетний мальчишка лежал в коме. Ее собственный отец провел в этом состоянии месяц. Его индекс по шкале КШГ был равен единице. Он так и не открыл глаза, не произнес ни звука и не сделал ни единого движения. Его мозг был мертв.
Она помнила, как сжимала руку отца, пока врач объяснял матери, что случится с Биг Рэдом после отключения системы жизнеобеспечения. Дарби помнила, как впилась ногтями в ладонь отца с такой силой, что расцарапала ее до крови. Она помнила, что надеялась — нет, верила! — что боль заставит отца прийти в себя. А потом аппаратуру отключили, и они ждали, пока тело отца умерло.
Дарби положила локти на стол и уставилась на свои руки. Сейчас ее ладони стали крупнее, и кончики ее пальцев были покрыты засохшей кровью. Кровью Шона. Тогда, в палате, она звала на помощь, прижимая мальчика к себе.
Раздался негромкий стук в дверь. Дарби подняла голову и увидела комиссара полиции Кристину Чадзински.
— Я могу войти?
Дарби кивнула. Чадзински села на стул по другую сторону стола, скрестила ноги и сложила руки на коленях. Сегодня утром она надела стильный черный костюм. Похоже, других цветов в одежде комиссар полиции не признавала. Женщина выглядела стройной и подтянутой — она была завзятой бегуньей — но ни физические упражнения, ни сон или макияж не могли скрыть усталости, залегшей темными кругами под ее небесно-голубыми глазами.
— А у вас здесь тихо, — заметила Чадзински.
— Вся лаборатория на выезде в том доме в Белхэме. Вы читали мой рапорт?
Дарби закончила его поздно ночью, а потом рухнула на диван у себя в кабинете и провалилась в сон.
— Я первым делом прочла его сегодня утром, — ответила Чадзински. — О том, что произошло в Белхэме и в больнице, передают во всех новостях.
— А в новостях сообщили о том, что ФБР пыталось взять расследование под свой контроль?
— Нет, не сообщили. — Комиссар полиции осторожно подбирала слова, взвешивая каждое, словно они были на вес золота. — Те люди, которых вы видели в лесу… О них по-прежнему ничего не известно?
— Пока из больниц не поступало сообщений о белом мужчине, обратившемся по поводу огнестрельной раны, но люди Пайна обзванивают их. На всякий случай. Сам он направляется в Вермонт, чтобы присутствовать при обыске квартиры Эми Холлкокс совместно с тамошней полицией.
— Вы упомянули о том, что родители этой женщины были убиты, но не сообщили никаких подробностей.
— Ее сын не смог ничего мне рассказать на этот счет, а я не нашла в архиве никаких отчетов об убийстве четы по фамилии Холлкокс.
— Что нового известно о состоянии мальчика?
— Я только что разговаривала по телефону с невропатологом, — ответила Дарби и пересказала Чадзински содержание своего разговора с доктором Гольдштейном.
— Откуда у мальчишки взялся пистолет? — поинтересовалась Чадзински. — В вашем рапорте об этом не сказано ни слова.
— Я сама узнала обо всем только сегодня утром. У него была набедренная кобура, которую прикрывали длинные мешковатые шорты.
— Не могу поверить, что никто ее не заметил.
— Он ведь не был подозреваемым, поэтому никому не пришло в голову обыскивать его. Когда «скорая» привезла его в больницу, мальчик не позволял никому дотронуться до себя. Даже устроил истерику, как сказал мне врач. Он был в шоке, поэтому его оставили в покое, чтобы он немного пришел в себя и успокоился. Судя по тому, что мальчик рассказал мне вчера вечером, не удивлюсь, если револьвер ему дала мать.
