Корнелл Вулрич - У ночи тысяча глаз
У меня за спиной сердито надрывались автомобильные гудки. Красный давно погас, машина, стоявшая впереди меня, давно уехала, укатило и такси. Моя же машина так и застыла посреди дороги, блокируя движение.
Это очень легко — помнить-то особенно нечего. Просто слегка нажать ногой, вот так, и не давать «баранке» особенно ходить из стороны в сторону. Пусть у тебя на лице тупое, каменное выражение. Поплакать же можно и дома.
Ты не уверена, что это твой дом? Тогда чего же остановилась перед ним? Руки на «баранке», казалось, сами направляли машину, ты даже не знала, как сюда добралась, а ведь у них не было глаз, только память. Чтобы удостовериться, ты дважды посмотрела на дом, но даже и тогда ни в чем не убедилась. Но тут дверь открылась, все домашние высыпали навстречу, готовые принять тебя, и ты поняла, что все же приехала туда, куда надо.
Когда я вошла, они стояли в вестибюле кружком и ждали. Все смотрели на меня с тем немым беспомощным выражением, какое бывает у людей, когда они хотят что-то сказать, но не знают, как бы это получше сделать.
— Все знаю, — спокойно заявила я. — Только что услышала на улице.
Кто-то неуверенно протянул мне руку, но я отстранилась:
— Не надо, дойду сама. Расступитесь, пропустите меня…
Кто-то украдкой всхлипнул у меня за спиной, но кто-то другой — скорее всего, миссис Хатчинс — властно приказала ей замолчать.
Я знала, что смогу подняться по лестнице не шатаясь, только бы они не стояли и не смотрели мне вслед. Пять шагов я уже прошла, оставалось опереться рукой о перила.
— Мисс Рид, — раздался робкий голос сзади.
— Да?
— Поступать вот эттот…
Я проследила, куда обратились взоры всех присутствующих. На краю стола лежал удлиненный конверт, к которому все они боялись притрагиваться.
Телеграмма о смерти. Официальное уведомление.
— Подайте мне его, — распорядилась я. — Прочту наверху.
Миссис Хатчинс схватила конверт, поспешно поднялась на три или четыре ступеньки и вручила его мне.
Я отвернулась и поднялась еще на одну ступеньку. А затем еще на одну. Телеграмма, казалось, так тяжело тянет…
Обессилев, я остановилась. Затрещала бумага, мой палец пролез в отверстие. Конверт упал за перила.
Фиолетовые чернила слились в одно неразборчивое пятно, буквы не попадали в фокус. Но постепенно, по мере того как я на них смотрела, снова собрались в четкие тонкие строчки печатного текста:
ТОЛЬКО ЧТО УСЛЫШАЛ. НЕ ВОЛНУЙСЯ, ЦЕЛ И НЕВРЕДИМ, ЗАДЕРЖАЛСЯ ПО ДЕЛУ.
ПРИЕЗЖАЮ ПОСЛЕЗАВТРА ПОЕЗДОМ.
ОТЕЦ.До меня донесся голос миссис Хатчинс. Он, казалось, исходил из телеграммы, как будто заговорило само послание. Но это, наверное, произошло потому, что телеграмма, а вместе с нею и я без особых усилий стали падать вниз, по направлению к ней.
— Быстрее! Кто-нибудь помогите мне подхватить ее! Вы что, не видите, что у нее обморок!
На вокзале, в ожидании поезда, я сначала решила, что первым делом сразу все ему расскажу. Однако, когда увидела, как он в своем верблюжьем пальто выходит мне навстречу вместе с вываливающей с перрона толпой, когда подбежала, прижалась к нему и замерла, сказать не могла ни единого слова. Быть рядом с ним, чувствовать, как он прижимает меня к себе, — что еще нужно! Его пальто излучало тепло и такую безопасность. Ни ночи, ни звезд, глядящих на тебя сверху. Только его лицо, только его дыхание — вот и все.
Мы постояли там, будто к месту приросли, пока толпа прибывших пассажиров не превратилась в тонкую струйку, пока не прошли цепочкой и не рассеялись последние задержавшиеся и мы не остались одни посреди огромного мрачного зала. Забывшиеся в неподвижных объятиях, бросающиеся в глаза. Так выделяется скрытый течением камень или свая, когда уровень воды вокруг вдруг падает.
— Я вижу, это так на тебя подействовало, ты какая-то совсем другая, — с состраданием произнес он.
Отец попытался взять меня за подбородок и повернуть мое лицо к себе, чтобы ему было лучше видно, но я этому воспротивилась.
— Давай больше не будем стоять здесь, — приглушенно сказала я в его пальто. — Давай уйдем отсюда на улицу.
Мы направились к выходу из зала, по-прежнему прижимаясь друг к другу.
— Ты долго ждала? — спросил он.
— С рассвета.
Я почувствовала, как он на мгновение сбился с шага.
— Но ведь этот поезд прибывает в девять часов. Я полагал, ты знаешь.
— Знаю. Но чтобы его встретить, я должна была пройти часть пути, пусть всего лишь до калитки на перроне. Мне казалось, только так я могу заставить его прийти быстрее.
— Бедное дитя, — вздохнул он.
И только тут четко увидел мое лицо, которое толком не разглядел в полумраке зала. И вот только сейчас, в небольшом пространстве ясного дневного света между пещерообразным зевом вокзала и машиной, он его рассмотрел. Ничего не сказав, резко остановился, его лицо вспыхнуло, и он пошел дальше. Вернее, мы продолжили путь вместе, ибо наши руки по-прежнему были переплетены за нашими спинами, моя находилась под его свободно свисающим пальто.
— Едем? — спросил он, когда я захлопнула дверцу.
— Да, давай.
Наши пальцы соприкоснулись на ободке рулевого колеса.
— У тебя такие холодные руки.
— Они уже холодные три дня подряд. Теперь придут в норму. — Я подышала на них, просунула одну ладонь под его руку, накрыла другой сверху и сплела их.
— Да, ты столько пережила, — хрипло выговорил он, хмуро глядя на поток машин впереди.
Дальше мы молчали, пока не выехали на широкую дорогу, уже ближе к дому.
— И сколько же ты пробыла в таком состоянии? Я послал тебе телеграмму, как только смог. Что, между сообщением по радио и моей телеграммой вышел большой разрыв?
— Дело было совсем не в том, — кратко бросила я и изменила грамматическое время: — Дело не в том. Не в катастрофе.
Он подумал немного, и я увидела, что он ничего не понял.
— Джин, — озабоченно посмотрел он на меня, — ты какая-то совсем другая. Вся твоя уверенность куда-то ушла, и… ну, не знаю, у меня такое чувство, словно отсутствовал десять лет.
Мне хотелось сказать: «Никакая я не другая. Просто мир, в котором я нахожусь, другой».
Все домашние были страшно рады видеть его: они дружно выражали это в двух-трех словах, с различной степенью глубины чувств. Но для них вся разница на том и закончилась, они вернулись в прежнее состояние, в котором пребывали до катастрофы. Другое дело я — прежней мне уже никогда не бывать.
Уикс как-то по-особенному принял его пальто и шляпу, пальто перекинул через руку, чуть ли не ласково, будто оно было очень хрупкое, очень ценное. Так он выразил свое отношение к возвращению хозяина. Кухарка сказала: «Я приготовила для вас горячие булочки с мелассой, сэр», — а глаза у нее увлажнились чуть больше, чем, казалось бы, оправдывало сообщение. Остальным миссис Хатчинс с добродушной строгостью громко надавала кучу всевозможных ненужных поручений, разогнав их в разные стороны.
Но им повезло, всем до одного. Они были счастливчики — для них все кончилось.
Вскоре мы вошли в столовую и сели вместе завтракать.
— Ах, до чего здорово! — воскликнул отец, потирая руки.
Солнечный свет, будто пыльца от жонкилий, покрывал всю скатерть и попадал ему на плечо и на край рукава. Стеклянная посуда так и сверкала, а с ближайшей грани кофейника с ситечком мне улыбалось раздувшееся личико. Он быстро просмотрел накопившуюся почту, не вскрыв ни одного письма.
Я ждала. Но рано или поздно все обязательно выйдет наружу! Оно засело во мне и должно выйти. Его не мог растопить солнечный свет. Его не могло развеять возвращение отца. Оно было подобно куску льда, образовавшегося вокруг моего сердца. И чтобы убрать его, требовались пешня и щипцы.
— Джин, — заговорил он, — так в чем дело? Что с тобой?
Мы оба несколько замедлили темп поглощения пищи, а потом и вообще перестали есть. Легкий звон чашек и тарелок прекратился, мы притихли и изучающе смотрели друг на друга.
— Послушай, — начала я. — Мне действительно нужно поговорить об этом. Поговорить именно с тобой. Пытаться молчать бесполезно. Оно грызет меня постоянно, каждую минуту, днем и ночью, и должно выйти из меня, это чувство страха. Должно! — Я стукнула кулаком по столу — раз, другой, третий, с каждым разом все слабее.
Он вскочил, обошел стол и встал со мной рядом, прижав к себе мою голову и плечи. И я тоже прижалась к нему, спрятав лицо.
— Но ведь все кончилось, Джин. Все позади. Просто постарайся переключиться, забыть…
— Я хотела рассказать тебе еще в машине. Тут дело не в катастрофе, не в том, что ты был на волосок от смерти.
— Тогда в чем же? Что за трансформация произошла в твоей душе?
— Понимаешь, мне ведь заранее сообщили, что случится с самолетом, прежде чем оно на самом деле случилось. В городе есть человек, который предсказал, что это произойдет. И оно произошло.
