Джеймс Грейди - Бешеные псы
Красные огни «скорой помощи» замелькали на горизонте за лобовым стеклом.
Рассел вырубил фары и резко свернул с шоссе. На бугристой поверхности земли нас подбрасывало, как «кости» в стакане, но все же нам удалось остановиться среди деревьев, что можно было расценивать как удачу: мы избежали столкновения и связанных с ним неприятностей.
Красные мигалки двух полицейских машин пронеслись мимо, не заметив нашего импровизированного исчезновения.
Рассел дождался, пока они не превратились в красные точки рядом с полыхавшим вдали факелом, и, не включая фар, бодро повел наш экипаж обратно к шоссе. Пользуясь светом еще ущербной луны, мы выехали на дорогу, и, когда позади исчезли полицейские мигалки и горящий факел, включили фары, и наш джип, взревев, покатил вперед.
— По крайней мере, мы знаем, что впереди осталось не так уж много копов, — сказал Эрик.
— А как вам этот чертов водитель грузовика? — спросил Рассел.
Я покачал головой.
— Некоторым нравится убивать, а потом сматываться.
— Только не говори этого нам, — сказала Хейли. — Не к месту и не ко времени.
Мы проехали мимо сгрудившихся на обочине домишек, которых было слишком мало, чтобы назвать это городом. В темных окнах не было видно никого, и потому мы решили, что и нас никто не видел.
— Эта девчонка там… — сказал мне Зейн. — Она подумала, что вы ангелы. Что вы уже умерли.
— Устами младенцев… — только и нашелся ответить я.
17
Можете называть мою первую попытку самоубийства данью признательности Джеймсу Винсенту Форрестолу.
Незабвенный Форрестол.
Дартмут. Принстон. Герой махинаций на Уолл-стрит. Светлая голова. Помощник министра ВМФ. После Второй мировой войны вошел в историю как первый американский секретарь Министерства обороны. Президент Трумэн лично приколол высшую американскую гражданскую награду — Медаль за выдающиеся заслуги — к лацкану делового костюма Форрестола.
Форрестол свихнулся прямо на рабочем месте. Стал параноиком на почве «их» замыслов. Советов, которые выкрали секрет нашей атомной бомбы и угрожают американскому образу жизни. Видных пентагоновских деятелей, которые якобы наносят предательский удар в спину его планам борьбы с «красной угрозой». «Высокопоставленных конгрессменов», которые распространяют слухи о том, что «Форрестола больше заботит арабская нефть, чем судьба евреев и Израиля».
В 1949 году его сдали в военный госпиталь в Бетшеде — медицинскую фабрику, несколькими десятилетиями позже приютившую Зейна. В два часа пополудни воскресным майским днем облаченный в пижаму Форрестол, от руки переписывавший стихотворение Софокла, восхвалявшее смерть, остановился на слове «ночь», на цыпочках прокрался из своей палаты с небьющимися стеклами в никем не охранявшуюся кухню, снял с окна проволочную сетку… и выпрыгнул, нырнув с высоты тринадцатого этажа в великую тьму.
Америка присвоила его имя правительственному зданию и авианосцу.
Не все важные «шишки», стремящиеся к саморазрушению, становятся знаменитостями. Очень немногие смогут вспомнить имя чиновника из администрации Форда, который разбился об изгородь. Джерри Форд, любивший прессованный творог с кетчупом, занял президентский пост после печально здравомыслящего Дика Никсона, улизнувшего от закона на морпеховском вертолете. Выдающийся деятель кабинета Форда повредился в уме днем в пятницу, когда газетные акулы учуяли запах крови, которую выдающийся деятель пролил, прикрывая своего дружка от уотергейтской заварухи. И пока Зейн был заперт в военном госпитале в Бетшеде, а из всех машин доносился голос Брюса Спрингстина, исполнявшего «Born to Run», выдающийся деятель подкатил к черной стальной ограде Белого дома и попросил ошеломленных охранников службы безопасности впустить его, чтобы он мог, черт возьми, выбраться из «доджа». Его смиренное желание было удовлетворено.
Его имя не носит ни одно здание, ни один авианосец.
Потом, за несколько лет до моей первой попытки самоубийства, пришел черед Винсента У. Фостера.
Двадцатое июля 1993 года. Винсент Фостер ел ланч за своим столом в Белом доме. Ланч состоял из чизбургера, картофеля фри, кока-колы и десерта от «Эм-энд-эмс». «Скоро вернусь», — сказал Фостер своим сослуживцам. Он доехал на машине до Форт-Марси-парк недалеко от Виргинии, выключил пейджер, сел на траву рядом с мемориальной пушкой времен Гражданской войны и пустил себе пулю в голову.
Официально (не считая достойной расследования растраты в тридцать миллионов долларов) Фостер покончил с собой в результате депрессии, вызванной неудачными попытками защитить своих друзей, президента Уильяма Клинтона и будущего сенатора, миссис Хилари Клинтон, от акул из Вашингтона, где, по словам Фостера, «губить людей считается чем-то вроде спортивной забавы».
Его имя не носит ни одно здание, ни один авианосец.
Теоретики заговора заклеймили его как ключевую фигуру закулисных войн за власть в Америке.
Джеймс Винсент Форрестол.
Винсент Фостер.
Виктор — так зовут меня.
Скажите мне теперь, что три «В» — простое совпадение. Мне нравятся чизбургеры и кока, а не пепси. Я ем «Эм-энд-эмс». Пишу стихи. Был одной из фигур в закулисных войнах во имя Америки. Беспокоился об «их» замыслах терроризировать нас.
Умение устанавливать взаимосвязь событий — один из признаков нормальной психики.
Моя первая попытка покончить с собой произошла солнечным днем в штаб-квартире ЦРУ. На мне был черный полотняный костюм, пошитый на заказ в Гонконге. Приглушенно-серебристый галстук с черными полосками подарила мне бывшая любовница. Не Дерия. Рубашка — темно-синяя с лиловатым оттенком.
Директор Центральной разведывательной службы, глава ЦРУ, который в дни, предшествовавшие одиннадцатому сентября, номинально отвечал за мятежную, распавшуюся на множество княжеств республику, именуемую американским интеллектуальным сообществом, только что показал мне мою медаль. В отличие от Форрестола и Трумэна директор не стал прикалывать медаль к лацкану моего пиджака. В отличие от Зейна они не передали мне ее на хранение, хотя, подобно зейновской награде, положенная в коробочку медаль вручалась тайно. Дюжина присутствовавших обменялись улыбками и рукопожатиями. Никто не фотографировал. Все мы были в той или иной степени шпионами.
Босс моего босса посмотрел на меня, сказал:
— Мы думаем, тебе стоит немного передохнуть.
— О'кей, — ответил я.
— Не волнуйся, — сказал мой босс. — Скоро вернешься на работу.
— Вернусь, — согласился я, точь-в-точь как Винс Фостер.
Адъютанты вызвали нас в офис директора на седьмом этаже.
Порыв прохладного уличного воздуха коснулся меня, когда я стоял во внешнем офисе директора, пока мой босс, и его босс, и другие важные «шишки» из Управления мешкали сзади, чтобы несколько лишних секунд лицезреть человека, от которого зависели их карьеры. Я посмотрел налево.
Пустые секретарские столы внешнего офиса были зачехлены.
Чехлы напоминали саваны.
Порывы прохладного уличного воздуха врывались сквозь большие окна во внешней стене — окна без единого стекла. Шторы были раздвинуты. Небо — ярко-голубое.
Не произнеся ни слова, я рванулся к этой небесной стене. Вспрыгнул на зачехленный стол и бросился в этот лазурный океан с высоты седьмого этажа.
Пролетев двенадцать футов, я упал на автоматические подмостки, поднимавшие снизу новое оконное пуленепробиваемое, звуконепроницаемое стекло. Удар получился такой сильный, что двое рабочих, державших новое стекло, выронили его. Упав на бетон с высоты шестого этажа, стекло только подпрыгнуло. Толчок, вызванный моим падением, сбросил с подмостков одного из рабочих.
Оглушенный, задыхающийся, видя, что он падает, я инстинктивно схватил его за рубашку.
Он потянул меня за собой, так что я не устоял на раскачивавшихся во все стороны подмостках, и мы упали вместе.
Он вцепился в меня.
Конечно же, на нем были ремни безопасности. Дернулся напрягшийся трос, и рабочий сплел свои ноги с моими, руками тесно прижимая меня к груди. Так мы и повисли, то поднимаясь, то опускаясь, как йо-йо, рядом со стеклянными стенами ЦРУ.
Единственная мысль, мелькнувшая в моем сотрясенном мозгу, была: «Попался».
18
Эффект от наших лекарств пошел на спад рано утром, когда мы подъезжали к Бату.
Зейн вел угнанный джип. По радио для слушателей Мэна передавали шоу «С добрым утром!». Вентиляторы гнали горячий воздух на переднее пассажирское сиденье, где я свернулся, кутаясь в «позаимствованное» Расселом пальто. От моей летной куртки, лежавшей в багажнике, весь автомобиль пропитался запахом сырой кожи. Мои штаны сушились на приборной доске. На Зейне были только трусы-боксеры и старая-престарая армейская рубашка цвета хаки. Включать обогреватель на полную катушку, чтобы вылечить мою простуду, было рискованно: «Не позволяйте Зейну перегреваться!»
