Дэвид Марк - Сумерки зимы
Они стоят лицом к лицу, разделенные полосой колдобистого асфальта, со всех сторон окруженные хаосом ржавых ставен и почерневшего кирпича. Идеальные коттеджи с морского пляжа.
Хотя в доме 59 горит свет, хозяев там нет. Старика Уоррена Эпворта прошлым вечером прихватила ангина, и его от греха подальше отправили в Королевскую больницу Гулля. Его жена Джойс гостит у дочери в Кирк-Элле. Дочь же, в свою очередь, уповает на то, что мать останется и после того, как отца выпишут из больницы. Еще она надеется, что, пока дом стоит без присмотра, туда заберутся воры. Вандалы. И спалят его ко всем чертям, не оставят и камня на камне. Тогда ее родители поймут наконец: район погиб безвозвратно. Пора уезжать.
В гостиной дома, где Эпворты прожили сорок два года, расположились двое мужчин.
На одном – черная маска-балаклава, темный свитер, черные ботинки военного образца.
У него покрасневшие от слез голубые глаза.
Другой лежит на софе, обитой тканью с цветочным орнаментом. Он одет в старую фуфайку «Манчестер Юнайтед», спортивные штаны и кроссовки. Он костляв и неряшлив, руки в пупырышках гусиной кожи и струпьях, крысиное лицо небрито. Липкие, запекшиеся красные пятна на губах. Один зуб сбит внутрь, сгнившая и окровавленная десна на виду.
Его глаза прикрыты.
От него тянет алкоголем.
Человек в вязаной шапке с прорезями для глаз осматривается в гостиной. Задерживает взгляд на разукрашенных рамках фотографий на каминной полке. На улыбчивых лицах. Новорожденных младенцах и внуках в праздничных нарядах. Школьных снимках. Моментальном кадре с «рубиновой свадьбы»: пожилая чета держится за руки, прильнула друг к дружке во главе заваленного подарками стола.
Он кивает, словно придя к решению. Ведет рукой по каминной полке, сгребая снимки. Бросает их в черную сумку-универсал под ногами.
И оборачивается к застывшей на софе фигуре.
Выуживает из внутреннего кармана желтую металлическую флягу. Закрывает глаза. Вдыхает носом.
Щедро опрыскивает лежащего бензином для зажигалок.
Отступает назад, сжимает в кулаки затянутые в перчатки пальцы.
Наблюдает за тем, как второй мужчина откашливается и бессвязно что-то бормочет, пробуждаясь.
Видит, как тот поднимает глаза. Таращится на него.
И понимает.
Понимает, что все это время жил взаймы.
Что спасся, хотя должен был сгинуть.
Что долги надо возвращать.
Он видит, как округляются глаза человека на софе, как сужаются его зрачки. Видит, как паника и ярость искажают лицо.
– Что за… Где…
Мужчина пытается встать, но его сознание затуманено алкоголем. Воспоминания размыты, бесформенны. Он помнит паб. Ссору с другим клиентом. Парковку. Первые несколько шагов на долгом пути домой, в квартирку над конторой букмекера. Затем – чья-то пятерня хватает за волосы. Холодное, твердое горлышко бутылки с силой влезает в губы. Внезапный вкус крови и водки. Неясные, гаснущие очертания чьей-то черной фигуры.
– Это чего…
Планировка кажется знакомой. Она до жути напоминает место, которое он прежде называл домом. Тем самым, который он спалил дотла, потому что был зол и любил звук пожарных сирен. Тем самым, где заживо сгорели его жена и дети.
– Зачем…
Человек в вязаной маске поднимает ладонь, словно призывая притормозить разогнавшийся автомобиль. Качает головой. Сообщает одним-единственным жестом, что нет никакого смысла сопротивляться. Что все предрешено.
Одним быстрым движением он извлекает из кармана дешевую желтую зажигалку. Приседает, подобно спринтеру на беговой дорожке, и впрыскивает пламя в узорчатый ковер.
Язычки пламени разбегаются влево и вправо, растут и пожирают пространство, одинаковыми ручейками окружая софу.
Человек в вязаной маске отступает, рукой прикрывая глаза.
Когда мужчина на софе набирает воздуху для крика, он словно глотает огонь. С судорожным придыхом к нему бросается плюющееся огненными брызгами пламя.
Заключает его в объятия.
Человек в черном не смотрит на горящего. Не задерживается поглядеть, как тот мечется, сражаясь с окутавшей его злобной мантией всех оттенков алого с золотом. Которая плавит синтетическую рубашку, впаивая ее в кожу. Заполняя гостиную запахом закисшего мяса.
Подхватив сумку, он движется к двери.
Оставляет горящего гадать, не это ли чувствовали его родные, когда языки пламени вгрызались в их кожу.
Глава 9
Макэвой растер по лицу пену для бритья и принялся скоблить щетину настоящей опасной бритвой. Ройзин купила ее в модном бутике неподалеку от «Харродс» во время одного из частых визитов пары в Лондон в самом начале ухаживания. Инструмент неспроста именуется опасным: наточенное лезвие способно прямо на лету лишить муху крылышек. Когда выдается случай, Ройзин любит смотреть, как муж правит бритву на влажном кожаном ремне, висящем у зеркала.
– Тебе хватает света? Окно не хочешь открыть?
Он отвернулся от зеркала: Ройзин выглядывала из-за душевой занавески. Живот и груди легкими тенями проступали за узорчатым материалом, и Макэвой ощутил внутри знакомое напряжение. До чего же хороша. Мысль эта настолько увлекательна, что приходится впиться ногтями в ладони, чтобы не дать ей развиться.
– Нет, – ответил он, мотнув головой на случай, если голос не слышен за плеском воды. – Все нормально.
Ройзин исчезла за занавеской, а Макэвой смотрел, как силуэт за шторкой меняет очертания. Вот жена запрокинула голову, подставляя лицо струям воды, вот медленно повернулась, снимая насадку душа, принялась поливать плечи. Вот потянулась за брусочком мыла ручной работы, провела им по рукам, по животу. Намылила бедра. Между ног. Небольшие, нежные груди.
Макэвой все гадал, не стоит ли потянуться за шторку и очертить ладонью изгиб ее талии, но Ройзин уже выключила воду. Отбросила занавеску и стояла перед ним, вся в каплях. Совершенно не сознавая собственной красоты.
– Прости, что уснула вчера. – Она замотала волосами, отряхиваясь на собачий манер, и протянула руку, чтобы муж помог выбраться из ванной. – Во сколько ты вернулся?
Макэвой все не решался встретить ее взгляд, и Ройзин удивленно выгнула бровь, когда он взял ее мокрую ладонь. Все так же молча Макэвой переправил жену через борт ванны и потянулся поцеловать ее. Со счастливой улыбкой Ройзин всем телом приникла к нему.
– Тебе стоило присоединиться, – шепнула она. – Я бы хотела загладить вчерашнее.
– В теории это звучит лучше, – возразил Макэвой, пытаясь скрыть облегчение.
– Неужели? – Голос игривый.
– Это я про душ, – объяснил он между поцелуями. – В итоге мы оба поскользнулись и рухнули, помнишь?
Они рассмеялись, припоминая давнюю попытку вдвоем забраться за занавеску. Разница в росте не позволила принять душ как следует, и в итоге Ройзин чуть не захлебнулась, а Макэвой остался совершенно сухим от груди и выше.
Руки Ройзин скользнули вниз по его телу Губы приникли к шее.
Она принюхалась.
– Никак «Dolly Girl» от Анны Суи?
Отстранилась, насмешливо глядя на мужа. На кончике носа – клочок пены для бритья.
– Я…
Снова поведя носом, Ройзин весело хмыкнула, размазала пену над губами подобием усов. Приподнялась на цыпочки, поцеловала мужа в губы.
– Кто бы она ни была, у нее неплохой вкус.
– Ройзин, это по работе, я бы ни за что…
Ройзин ладонями притянула его голову к своему лицу, посмотрела в глаза.
– Ты изменишь мне не раньше, Эктор, чем планета Земля превратится в шоколадную горошину из упаковки «Малтисерс». Не гигантскую, а обычную, и всем нам придется учиться на ней балансировать. И вряд ли это случится в обозримом будущем. Поэтому замолчи и поцелуй меня.
– Но…
Язык Ройзин вполз между его сухими, потрескавшимися губами.
– Папа! Телефон!
Дверь распахнулась, и в ванную вторгся Финли. На влажной плитке его занесло, и он с размаху шлепнулся на пол. Телефонная трубка хоккейной шайбой отлетела в угол. Фин счастливо расхохотался, не спеша подниматься на ноги, хотя его пижамка с Базом Лайтером[15] уже подмокла.
Сложившись пополам, Макэвой вслепую нашарил мобильник.
– Эктор Макэвой слушает.
– Кажется, я не вовремя, сержант? – Сообразить, чей это голос, удалось не сразу, звучал он нерешительно, но без особой застенчивости.
– Миссис Стейн-Коллинсон? – Макэвой зажмурился, кляня себя за то, что так и не перезвонил вчера.
– Совершенно верно. Полагаю, вы сейчас заняты. Кто это снял трубку?
– Мой сын.
– А он с характером, – усмехнулась Барбара.
– Мне очень жаль, что я не позвонил вам вчера…
– Ничего, я понимаю. – Макэвой живо представил, как небрежным взмахом немолодой наманикюренной руки она отметает возможные протесты. – Та бедная девочка. Как идет следствие? По радио ничего толком не говорят.
