Константин Образцов - Красные цепи
Несмотря на ранний час, мама не спала: наверное, опять читала всю ночь, как делала всегда, когда единственная дочь отправлялась на ночные посиделки. Впрочем, это случалось не так часто. Отца дома не было — он улетел в одну из своих очень частых в последнее время командировок, так что в квартире Алину ждали только мама, бабушка, которая наверняка сейчас еще спит, и Чипс — маленький веселый терьер, любимец семьи и, несмотря на свой малый рост, гроза всех соседей по подъезду.
Алина свернула налево, перешла через узкую пустынную улицу и направилась по подъездной дорожке к своему дому: прекрасному девятиэтажному белому зданию с двумя шестиэтажными пристройками по бокам, дому, построенному по специальному проекту для членов Академии наук. По слухам, когда-то здесь жил чемпион мира по шахматам и еще множество других, менее знаменитых, но не менее заслуженных людей. Возможно, что это, а не только прекрасный район и близость главного лесопарка севера города — Сосновки — послужило причиной того, что здесь четыре года назад купил квартиру отец Алины. Уже тогда его дела в алкогольном бизнесе шли более чем удачно, и семья переехала в роскошные четырехкомнатные апартаменты на третьем этаже, с холлом и лоджией. Алина посмотрела наверх. Она уже подошла к дому и могла видеть отсюда три окна: бабушкиной комнаты, гостиной и ее собственной комнаты с небольшим эркером.
На часах было без двадцати шесть утра. Алина не знала еще, что это время, это положение золоченых стрелок на маленьком круглом циферблате запомнится ей навсегда. Она нажала кнопки на механическом кодовом замке и вошла в подъезд.
В отличие от большинства других домов, здесь было всего по две квартиры на лестничной площадке. Все соседи знали друг друга, все были примерно одного социального круга, и на лестнице всегда было тихо и безукоризненно чисто. Алина, легко шагая по ступенькам, поднялась до второго этажа, когда почувствовала какой-то странный и непривычный запах, словно смешались противоположные тяжелые ароматы сырого, почти живого мяса и металлический запах мертвой меди. Тогда она еще не знала, что это такое.
Первым, что она увидела, поднявшись на лестничный пролет, ведущий к площадке третьего этажа, был Чипс. Тело маленького песика, как-то странно перекрученное, безжизненной шкуркой валялось на каменных ступенях. Глаза были плотно закрыты, а из приоткрытой пасти вытекла тонкая струйка крови. Сквозь коротко подстриженную серебристую шерсть на боках красными полосками тоже выступала кровь — в тех местах, где кожа не выдержала и лопнула, словно какая-то сила пыталась порвать пса пополам. Алина остановилась. Сердце заколотилось лихорадочно быстрыми ударами, как будто кто-то забарабанил внутри грудной клетки маленькими кулачками.
— Чипс, — позвала она, нагнулась и зачем-то потрогала нос песика. Тот был холодным и сухим, как наждак. Алина почувствовала, как дрожат ее колени, сотрясаемые нарастающей барабанной дробью сердца. — Чипс, — снова сказала Алина, а потом посмотрела выше.
Стена лестничной площадки была покрыта густыми потеками разных оттенков красного, от ярко-алого до почти черного. Тяжелая жидкость еще не высохла и медленно стекала вниз, как густая краска, сливаясь с огромной темно-красной лужей на сером полу. Запах мяса и меди ударил в нос. Алина выпрямилась, борясь с нахлынувшим ощущением нереальности происходящего, и сделала еще два шага вверх по лестнице.
Ей потребовалось несколько секунд для того, чтобы понять, что именно она видит.
Много позже, десяток лет спустя, Алина часто будет видеть на лицах тех, кто приходил в морг для опознания своих родных, то выражение, которое она определила для себя как «кошмар узнавания». Человек на несколько секунд замирает, смотрит пристально и внимательно на ту странную восковую куклу, что лежит перед ним на столе, часто сломанную, изувеченную, и мучительно пытается совместить то, что видит, с образом близкого человека: живого, веселого, грустного. И только по прошествии этих долгих секунд говорит: да, это мой сын. Моя дочь. Моя жена. Мой муж.
Ноги полусогнуты и раскинуты в стороны в последней конвульсии. Тонкая светлая ткань веселого летнего платья натянулась на стройных бедрах. С правой ноги слетела туфелька. Рядом с левой рукой темной спиралью в густой луже на полу — свернутый собачий поводок. Когда-то светлые полы легкого плаща отяжели, пропитались темным и раскинулись в кровавой луже как беспомощные мертвые крылья. Вместо груди какое-то хаотическое багровое месиво, словно что-то взорвалось изнутри вулканом крови, мяса и обломков костей. Светлые волосы намокли красным, вокруг них ореолом смерти — кровавое пятно. Голова запрокинута на почти перерубленной шее, но лицо, белое как бумага, застывшее, как воск догоревшей свечи, было обращено к Алине. Знакомые правильные черты, голубые глаза, подернутые уже белесой пеленой, как весеннее небо легкой туманной дымкой. Несколько секунд. Кошмар узнавания.
Это моя мама.
Алина плохо помнила, что происходило в последующие несколько минут, но точно могла сказать, что она не кричала. Крики, пронзительные, истошные, раздались тогда, когда в ответ на звонки Алины в двери всех соседей с первого по третий этаж какая-то женщина все же открыла дверь и вышла на лестничную площадку. После этого кругом сразу стало очень много людей, голосов, криков. Алина запомнила, как чья-то нога задела трупик Чипса, и тело пса съехало вниз на несколько ступеней. Тогда она подошла, подобрала песика на руки и положила у стены, в нескольких метрах от тела мамы. Еще кто-то непонятно зачем пытался укутать Алину то ли в покрывало, то ли в какой-то плед — наверное, потому, что она непрерывно дрожала крупной, размеренной дрожью, такой сильной, что не могла говорить.
Единственным человеком, удивительным образом сохранившим самообладание, была бабушка. Это она, увидев свою дочь распростертой в кажущейся бескрайней луже крови, не сорвалась на крик, а вызвала милицию и уже бесполезную «скорую», в двух четких, строгих словах объяснив причину вызова. Она же увела в квартиру свою внучку, которая не то дрожала, не то билась в каких-то частых судорогах, напоила ее успокоительным и уложила в кровать, предусмотрительно открыв все двери так, чтобы видеть ее с лестницы. Это бабушка в две секунды прогнала обратно по квартирам всех лишних, оставив рядом с собой только двух соседок, которые были нужны как понятые. Она же разговаривала с сотрудниками милиции. И она звонила отцу.
События того утра и нескольких дней до похорон Алина помнила урывками и восстанавливала их потом не столько по памяти, сколько по материалам следствия, которые тщательнейшим образом изучила, как только через несколько лет у нее появилась такая возможность.
Судя по всему, после утреннего звонка Алины мама решила пойти ей навстречу и заодно прогуляться с Чипсом: утро было и в самом деле чудесным. Убийца стоял на лестнице, на несколько ступеней ниже третьего этажа, и, выходя из квартиры, она не видела то, что ждало ее за углом. Чипс, почувствовав чужого, бросился на защиту хозяйки: маленькому терьеру было не занимать отваги и боевого духа. Соседи слышали его мгновенный, яростный лай, который смолк так же внезапно, как и взорвался в тишине спящего подъезда. Впрочем, это никого не удивило: пес точно так же облаивал всех, кого встречал на лестнице, и ничего необычного в этом не было. Поэтому, когда потом раздался пронзительный женский крик, тоже мгновенно оборвавшийся, слышавшие его объяснили себе это тем, что хозяйка прикрикнула на пса.
Алина уже тогда понимала, что все это чушь и самооправдание. Много позже, читая показания свидетелей с мест происшествия, она узнала, что пробудить в людях ту степень тревоги, которая заставила бы их действовать, могут только постоянные крики и шум в течение минимум получаса. Очень трудно спутать окрик разбушевавшегося питомца с предсмертным женским воплем. Но ведь больше не кричали? Тихо? Так зачем просыпаться?
Уголовное дело, начатое очень активно, во многом благодаря статусу и деньгам отца Алины, постепенно шло все более вяло и наконец заняло свое место в архиве среди сотен и сотен других так и не раскрытых убийств. Единственной версией следствия была связь смерти жены бизнесмена с его профессиональной деятельностью, но на тот момент у Сергея Николаевича Назарова не было конфликтов, которые могли бы послужить причиной столь страшной трагедии. Сам он прекрасно держался, когда давал показания, когда бесчисленное количество раз общался со следователями и оперативниками, когда принимал соболезнования от друзей и родных, и даже на похоронах не проронил ни слезы. Но совсем иначе было дома. Он просто молча сидел на кухне: не курил, не заливал в себя алкоголь, просто смотрел перед собой и, когда свет дня сменялся вечерними сумерками, продолжал все так же сидеть за столом, в темноте, не включая свет и не ложась спать в опустевшее супружеское ложе. Только после похорон Алина заметила, что отец все-таки стал по ночам покидать кухню для того, чтобы лечь спать на диване в гостиной.
