Эрик Ластбадер - Черное сердце
Расчет оказался верным, подумал Ким: у Трейси было достаточно времени, чтобы перебраться через минное поле, следуя по едва заметным вешкам, которые он, Ким, для него расставил. Зная его выдающиеся способности, Ким не сомневался, что Трейси двинется в верном направлении, для этого хватило бы одних лишь фотографий, из которых явствовало, каким образом был убит его друг Холмгрен.
А сейчас пора было снова влезть в шкуру хорька и следовать за Трейси по пятам, не пропустить тот момент, когда он выйдет на дичь. Таким образом, Ким получит возможность поступить с Киеу Сока по своему усмотрению. А Трейси достанется другой приз — Макоумер. Ким не испытывал ни малейшего желания заниматься этим человеком: даже хорек заслуживает награду за удачную охоту. Что бы там ни затевал Макоумер, Киму до этого не было дела, вполне достаточно, что он знал некоторые детали его плана и вовремя ввел в игру Трейси.
Время начинало поджимать, и Ким устал нести свою ношу — бремя священного долга перед семьей, духи которой требовали от него кровной мести.
Такси свернуло на Манхэттен, и от предвкушения Ким немного поежился. Час долгожданной мести настал.
* * *— Я могу войти?
Эллиот с ужасом смотрел на названого брата, словно увидел восставшего из могилы покойника. Он бестолково переминался с ноги на ногу, он не понимал, что происходит.
Киеу снова был самим собой: красивым, изысканно одетым, уверенным в себе, целеустремленным. Щеки его были гладко выбриты, весело поблескивали темные глаза — он казался умиротворенным и беспечным, ничего общего с тем существом, которое Эллиот своими глазами видел в подвале отцовского дома. А может, этого и не было, подумал Эллиот, может, все это мне просто приснилось?
— Ну, так как?
Эллиот сделал глубокий вдох и, словно марионетка, дернул головой.
— Входи, конечно.
Они прошли в гостиную. Киеу сел.
— Выпить хочешь? — Эллиот толкнул дверь кухни.
— Если можно, пиво.
Эллиот появился с двумя бутылками «Кёренса»:
— К сожалению, пить придется из бутылок, надеюсь, ты не возражаешь?
Киеу поднял руку, останавливая поток слов. Сделал глоток и поставил бутылку в центр стола:
— Времени у меня совсем мало, но я решил заскочить и поблагодарить тебя.
— Поблагодарить?.. — как попугай, повторил Эллиот.
— За то, что ты рассказал мне.
Киеу наклонился и тронул Эллиота за колено. Где-то на соседней улице взревела и затихла полицейская сирена: машина умчалась в сторону центра. Вернувшись домой, Эллиот не удосужился закрыть окна и включить кондиционер. За окном бушевало бабье лето, напоминая о приближающейся осени.
— Я хочу, чтобы ты знал: я очень благодарен тебе.
Спокойствие, почти безразличие, с которым Киеу говорил о том невероятном, что они оба узнали, снова испугало Эллиота. Он начал было что-то говорить, но осекся. Сглотнув слюну, он попытался еще раз:
— И что... ты намерен со всем этим делать?
— Делать? — Киеу с любопытством оглядывался по сторонам, словно видел жилище Эллиота впервые. — Ничего.
— Но почему? — Эллиот пытался понять смысл того, что сказал Киеу. — Ты должен! Я знаю вполне достаточно для того, чтобы...
— Нет, не знаешь. — Глаза Киеу странно сверкнули. — И, по-моему, сейчас самое время узнать. — Его спокойный вкрадчивый голос резко контрастировал с возбужденным тоном Эллиота. — Я расскажу тебе кое-что, о чем не знает даже наш отец. В конце концов, ты это заслужил.
Он поднялся и встал за спиной Эллиота:
— Он знает, как и ты теперь, что моего старшего брата Самнанга убили красные кхмеры — как ты сказал, наш отец подбросил им ложную информацию, которая послужила тому причиной. Но ни он, ни ты не знаете, как именно он был убит.
— Киеу... — начал Эллиот и замолчал: сейчас что-то начнется, что-то ужасное, подумал он.
— Тише, — прошептал Киеу и положил руку на его плечо. — Возможно, ты не знаешь, но любимый способ казни у красных кхмеров — помимо распятия или разрывания жертвы на части, привязав ее к двум согнутым деревьям — это забивание людей до смерти. Так они поступали с предателями и им подобными. Они сделали эту казнь традиционной, потому что в первые дни революции им не хватало патронов и расстрелы были, так сказать, не по карману. Именно так они поступили с Самом. Они били его до тех пор, пока не стало ясно, что он почти уже мертв. После этого они позвали меня и вложили в руку дубинку. — Он нагнулся к самому уху Эллиота. Тот попытался отодвинуться, но Киеу сжал брату плечо. — Можешь себе представить, что было дальше, брат? Тебе понятно, что они меня заставили сделать?
Во рту у Эллиота пересохло, он снова дрожал. Он несколько раз кивнул: да, о да! я могу себе это представить! Чет Кмау заставили Киеу убить собственного брата. Он закрыл глаза, но слезы хлынули ручьем. Боже мой! Как он мог это сделать? А как мог не сделать? Разве у Киеу был иной выбор, кроме как взять дубину и сделать то, что ему приказывали? Если бы он этого не сделал, они бы убили его — и все равно убили бы Самнанга. Убили бы. Убили. Боже мой!
— Мне очень жаль, — повторял и повторял он, — мне чрезвычайно жаль.
— В самом деле? — Киеу обошел стул, на котором сидел Эллиот и опустился перед ним на колени. Бездонные черные глаза его заглянули в залитые слезами глаза Эллиота. — Да, — с удивлением произнес он, — я вижу, ты говоришь от всей души. — Он обнял названого брата. — Мы теперь больше, чем родственники, — почти с нежностью сказал Киеу. — У нас есть тайна, которую знаем только мы с тобой, наша общая тайна. Это сильнее родственных уз. Никто не сможет разорвать эту нить.
Он встал и потянул с собой Эллиота.
— А теперь пошли. Вернемся домой. Вместе.
И они пошли, по дороге апсара лизала каблуки ботинок Киеу, извиваясь, ползла за ним по асфальту. Они спрятались от нее в такси, которое доставило их в центр. Бросив взгляд в зеркало заднего вида, Киеу увидел пританцовывающую на мостовой обезглавленную фигуру. Он обернулся: она кокетливо изогнулась, и дождь расколол ее на десятки тысяч мелких, таких же, как его капли, кусочков.
Стеклоочистители грустно скрипели, их звук напоминал шорох ветра в вершинах камбоджийских пальм. Сверкнула молния и на мгновение окрасила темное небо в охру и багрянец.
Вечером вернется отец, чтобы забрать документацию по австралийскому промышленному объединению. Киеу поглядел на часы, и апсара указала ему точное время — 7.40. Он произвел мысленный подсчет: до того мгновения, когда мир Макоумера поглотит хаос, оставалось тридцать минут.
Киеу расплатился с таксистом, они вышли из машины. Поднялись по ступенькам, прошли через темный, затаившийся дом. Громко тикали французские напольные часы. Оставалось еще двадцать минут.
— Ты голоден? — спросил Киеу и, увидев, что Эллиот отрицательно покачал головой, добавил: — А я уже три дня не испытываю чувства голода.
Толстый ковер заглушал звук их шагов. Если бы не отражение в зеркалах, не плывущие по стенам их тени, их можно было бы принять за бесплотных духов.
— Поднимемся наверх, — предложил Киеу, и звук его голоса нарушил мертвую тишину.
Эллиот внимательно посмотрел на него. С того самого момента, когда он спустился в подвал и обнаружил там Киеу, склонившегося над трупом Джой, Эллиот чувствовал, что связь его с действительностью каким-то странным образом нарушилась. Он не осознавал, что ноги его движутся, а поглядев вниз, не понимал, каким образом ему удается управлять ими — его конечности, казалось, передвигались сами по себе. Он плыл по воздуху, как шарик, все движения которого зависят лишь от настроения капризных воздушных потоков.
Выдав Киеу тайны отца, он исчерпал запас отпущенной ему инициативы, и сейчас, уже будучи полным банкротом, стал совершенно беспомощным и больше не мог управлять своей собственной судьбой. Он снова вернулся в сумеречное отрочество, когда над ним ежедневно, ежечасно и ежесекундно довлели отчаяние и убеждения, что он все делает неправильно. Тогда у него не было ни одного друга, и, живя в унылом и бесплодном, как пустыня, настоящем, он до смерти боялся будущего.
Такой же страх овладел им сейчас, сила его была настолько велика, что Эллиот едва не падал. Что с ним будет? Ему казалось, что Киеу единственный человек, способный понять его. Отец — коварный и безжалостный манипулятор: когда ему потребовалось, чтобы Эллиот, подобно дрессированному зверю, прыгнул через горящий обруч, он использовал для этого все свое обаяние, которое Эллиот чуть было не принял за долго и тщательно скрываемую отцовскую любовь. Киеу же отнесся к Эллиоту с искренним участием. Он сказал, что теперь у них есть общая тайна, они оба — люди с искалеченным прошлым... Им лгали, их использовали, ими манипулировали.
И сейчас Киеу был рядом, рука его лежала на плече Эллиота, и он чувствовал себя в полной безопасности, по телу его разливалось приятное тепло — он никогда не испытывал таких чувств, даже не подозревал, сколь прекрасным может быть ощущение покоя.
