Хуан Рамон Бьедма - Рукопись Бога
Вид из окна упрочил странное впечатление, которое это место произвело на инспектора: из него открывалась панорама бескрайнего зеленого луга, сверкающего от дождевых капель, с ярко-синим прудом, рощей, нолем для гольфа, маленькой часовней и спортивной площадкой. Стройная колокольня возвышалась над церковью, административными зданиями и жилыми корпусами. И ни единого намека на присутствие детей: ни игрушек, ни голосов.
– Ступайте за мной, – пригласила секретарша.
– Да, конечно.
За столом в просторном, аскетически обставленном кабинете сидела худая угловатая женщина лет пятидесяти, с волосами, выкрашенными в очень светлый тон, чтобы скрыть седину. В ее одежде присутствовали решительно все оттенки зеленого, и ни один не сочетался с другим.
Неохотно оторвавшись от компьютера, директриса поднялась на ноги и протянула инспектору руку.
– Я инспектор Бенарке…
– Да… Мне доложили. И о причинах вашего визита тоже. Садитесь, пожалуйста.
– Спасибо.
– Наверное, приносить такие вести самая неприятная часть вашей работы. – Женщина попыталась изобразить сочувствие, но актриса из нее была никудышная. – Если хотите, я поговорю с сеньоритой Эрнандес сама. Возможно, ей будет легче узнать о трагедии от хорошо знакомого человека.
– Большое спасибо, но мне хотелось бы поговорить с сеньоритой лично.
– Как хотите. Я только предложила… – Директриса резким, нервным движением сняла трубку коммутатора и набрала три цифры. – Найдите Эрнандес и скажите, чтобы шла ко мне в кабинет.
– В каком качестве сеньорита Эрнандес находится здесь?
– Она моя ассистентка. Вы даже представить не можете, сколько хлопот с этим хозяйством, – теперь директриса говорила немного виноватым тоном, будто оправдывалась за свою помощницу.
– Отчего же, могу. Это ведь церковный приют?
– Нет, ни в коем случае. Наш центр существует в рамках программы помощи бездомным детям Андалусии, наши подопечные живут здесь, пока для них подбирают приемные семьи. – Женщина произнесла эти слова заученной скороговоркой, с толикой пафоса, словно политик во время предвыборной речи.
– А как же Милосердные Сестры?
– Видите ли… Это наш способ выразить признательность ордену, который помог нам основать этот приют. Не знаю, приходилось ли вам о нем слышать…
– Если честно, я не помню.
– Орден был основан святым Винсентом и святой Марией де Марильяк в тысяча шестьсот семнадцатом году. Святой Винсент желал, чтобы монахини не скрывались за стенами монастырей, а помогали сиротам, больным и обездоленным. И могли приносить пользу там, где были нужнее всего. Сестры приносили не пожизненные обеты, а временные, их повторяли каждый год. Они странствовали по свету и помогали всем, и бедным, и богатым. Орден существует до сих пор и часто сотрудничает с государственными учреждениями. Мы тоже. Содействие ордена трудно переоценить, но все Же у нас исключительно светская организация.
Во время этой краткой лекции директриса то и дело поглядывала на часы. Закончив, она снова схватилась за телефон и, не дождавшись ответа, поднялась из-за стола.
– Понятия не имею, куда они запропастились. Наверное, мне лучше поискать ее самой. Извините.
– Ничего страшного.
Оставшись одна, Романа порадовалась, что сумела удержаться от ехидного комментария насчет того, что орден Милосердных Сестер был источником бесплатной и весьма неприхотливой рабочей силы. Директриса явно пребывала на грани нервного срыва, и женщине полицейскому едва ли стоило ставить под угрозу продвижение по службе, чтобы отвести душу саркастическими замечаниями. Хотя Педро Арресьядо наверняка предложил бы госпоже директрисе поцеловать себя в зад. Педро Арресьядо. Надо бы его укоротить… Вопрос только в том, хочет ли она этого на самом деле.
Не вставая с места, Бенарке потянулась к компьютеру, нажала кнопку ввода и без особого удивления обнаружила на мониторе вместо таблиц и отчетов какую-то игру. Кликнув мышкой, она стерла игру из памяти.
Не успела Романа насладиться своим коварством, как в кабинет кто-то вошел. Директриса привела женщину лет тридцати с небольшим, светловолосую, очень высокую, мускулистую, одетую в старые джинсы, линялую черную майку и видавшую виды джинсовую куртку.
Даже темные очки не могли скрыть ни ее редкой, необычной красоты, ни лилового синяка под левым глазом. Эрнандес была очень привлекательна, но по-своему, не в общепринятом смысле.
– Инспектор Бенарке… – начала директриса.
– Меня зовут Эрнандес, – заключила женщина, усаживаясь на стул и доставая пачку дешевых сигарет.
Хозяйка кабинета поморщилась, как мать, привыкшая к выходкам дочери-подростка, и достала из ящика пепельницу. Разговор не клеился.
– Я должна сообщить тебе новость. Печальную новость. Дело в том…
– Спасибо за помощь, – смерив директрису испепеляющим взглядом, Романа обратилась прямо к Эрнандес: – Мы могли бы поговорить наедине?
Директриса положила руку девушке на плечо. Ласково и будто предупреждая.
– Не лучше ли будет, если я останусь? – спросила она почти умоляюще.
– На самом деле мне почти нечего вам сказать, – заявила Эрнандес, не обращая внимания на начальницу. – Мы с отцом бог знает сколько лет не виделись. – Несмотря на напускную грубость, голос у нее был глубоким и мелодичным.
– Вы вообще не общались?
– Он даже не знал, где я живу. Сама посуди. Тридцать пять лет назад, в Испании, священник-богач трахнул нищую прихожанку, и она забеременела. Деньгами он помогал, ничего сказать не могу, но о том, чтобы нас признать, и речи не было. Когда мне было четырнадцать, мать умерла, и отец взял меня к себе, а всем говорил, что я его племянница. Вполне естественно. Я много раз убегала из дома, а в семнадцать ушла навсегда.
– У вашего отца были враги?
– Конечно нет. Он был тихий. И вообще-то неплохой. – Эрнандес потрогала больной глаз, но не для того, чтобы смахнуть слезу.
Директриса молчала слишком долго.
– Я думаю, вы понимаете, что сеньорите Эрнандес решительно нечего вам сообщить.
– Если что-нибудь понадобится, мы вас разыщем или позвоним, – проговорила Романа, вставая. – Не волнуйтесь, сеньора, вам я тоже позвоню, чтобы вы не пропустили спектакль.
Директриса, рука которой все еще лежала на плече ассистентки, предпочла не заметить иронии.
На пороге Эрнандес окликнула инспектора.
– Когда похороны?
– Завтра утром.
Закрывая за собой дверь, Романа Бенарке успела заметить, как директриса мягко касается губ помощницы, и спросила себя, насколько доверительные у них отношения и связан ли с ними злосчастный синяк.
4
Ривену уже приходилось бывать в старой больнице на окраине города, куда помещали тех, от кого отказались врачи, а еще чаще слышать мрачные городские легенды о жутком гетто для безнадежных больных, туберкулезников и нищих.
Заведение было построено в начале двадцатого века, во времена, когда эпидемии были частыми и смертоносными, рак и туберкулез означали медленное и неизбежное угасание, а приличные люди, уверенные, что лишь внезапная автокатастрофа может помешать им преставиться в своих постелях, не желали смотреть на предсмертные страдания нищих.
Альваро и Ривен оставили машину на пустынной площади перед больницей и, чтобы спастись от неласкового дождя, поспешили войти в здание через боковую дверь.
Никто не преградил им путь, никто не спросил документы, но Ривен все равно чувствовал разлитое в воздухе напряжение, совсем не похожее на мертвящий покой, висевший в коридорах хосписа во время его предыдущего визита. Из полуподвала, кряхтя, поднялся лифт, казавшийся еще более старым, чем остальное здание. На четвертом этаже было пустынно.
Лишь бы не столкнуться с той сестричкой, Хулией.
– Ривен? – окликнул кто-то из другого конца коридора.
Только бы не Хулия.
Медсестра, катившая тележку с медикаментами, знаком попросила его подождать и вошла в палату.
– Ваша знакомая? – поинтересовался Альваро.
Ривен не ответил, потому что и сам не знал.
Он познакомился с этой женщиной несколько месяцев назад. Как-то раз поздним вечером она зашла в бар, где он коротал время за бутылкой. Зашла в поисках табачного автомата, чтобы закурить и перебить вкус боли, отчаяния и смерти после суточного дежурства в хосписе.
Ривен, не вставая с места, приподнял за горлышко бутылку. «Табак только усыпляет наших врагов, – заявил он, – а вот это наносит им тяжелые ранения». Женщина приняла приглашение, и они делили стол и бутылку, пока бар не закрылся. На улице он признался ей в том, что просто-напросто забыл о тридцати с лишним годах своей жизни, что денег, заработанных на парковке, едва хватает, чтобы не умереть от голода, и у медсестры был выбор: уйти прочь или отправиться вместе с ним в пансион и лечь в постель.
Они встретились еще раз пять или около того. После нескольких сеансов страстного и грубого секса в пансионе, в машине и даже в больничной подсобке оба поняли, что бороться с демонами вдвоем ничуть не легче, чем по отдельности, и мужчина, уезжая из Севильи на несколько дней, предложил женщине представить, будто он покидает ее навсегда.
