Кристофер Райх - Банкир дьявола
— Твой отец не плохой человек. Ты понимаешь это? — спрашивает она, вытирая красные кровоподтеки в уголках губ.
— Да, мама.
— Просто он в отчаянии. Дела идут совсем не так, как ему хотелось бы.
— Мам, но он бьет тебя, будто он Джимми Коннорс, а ты — теннисный мячик. Посмотри на свое лицо! Давай уедем, а?
Мать берет его за плечи и хорошенько встряхивает, словно он барахлящий телевизор:
— Не говори так о своем отце. — (Трусость делает его сообщником отца: любое неуважение по отношению к отцу воспринимается у них дома как пренебрежение к себе самому.) — Сейчас надо думать о твоем образовании. Ты учишься в отличной школе, и хорошо учишься. Мы не можем рисковать. Отец прав: значение имеет только твое будущее. С твоим умом ты сможешь заработать кучу денег.
— Да ладно тебе, мам. Устроилась бы на работу. У тебя же диплом бухгалтера.
— Сейчас важно только одно — ты, наша звездочка. Ты завоюешь этот мир, заработаешь свой первый миллион еще до тридцати. Уж я-то знаю. Так что давай заканчивай свои уроки. А после обеда все вместе пойдем есть мороженое.
— И папа тоже?
— Конечно. Отец обожает ореховое. — Она притягивает его к себе и, требуя согласия и поддержки, старается заглянуть ему в глаза. — А ты знаешь, что в клубах Гарварда каждый вечер подают мороженое?
Свет тускнеет. Звуки с Атлантик-авеню уносят его в летнюю ночь. Из музыкального автомата доносится «Билли Джин» Майкла Джексона. На улице, с криками и визгом, дети играют в уличный бейсбол. Где-то вдали раздается рев сирены. На экране разгораются страсти сериала «Даллас».
— Кем ты хочешь быть, сынок? — спрашивает его отец. — Ну, когда школу закончишь.
— В полицию пойду.
— Что? Полицейским? Издеваешься?
Эту мысль Чапел вынашивал уже около года.
— Да, буду детективом. Хочу помогать людям.
Утешительная улыбка заблудшему.
— Знаешь, сколько коп зарабатывает в год? Двадцать пять тысяч долларов. Как ты собираешься содержать семью на такие деньги? На что ты будешь покупать своему сыну крутые бейсбольные перчатки фирмы «Роллинг-Рэгги-Джексон»? Или плеер фирмы «Сони»? А рубашку поло?.. Всякие шмотки от Ральфа Лорана, которые мать пытается покупать тебе на распродажах?
— Я справлюсь. Кроме того, я не собираюсь жениться. А работа в полиции мне нравится: там интересно. Служишь обществу, распутываешь преступления, убийства и все такое. У меня это здорово получится.
— Не пойдет. Это дурацкая затея. Никаких денег. Живут подачками да смотрят, как бы подработать на стороне. Шпана…
— Но, пап…
— Адам, ты когда-нибудь видел, какую обувь носит полицейский? В лучшем случае «Флоршейм». Грубые башмаки на резиновом ходу, со стельками доктора Шолла, которые окончательно загубят твои ноги. Нет, так не пойдет. Это не для тебя. Твой удел — носить обувь от Лобба. От Джона Лобба с Джермин-стрит в Лондоне. На всей планете ты не сыщешь ничего лучше: и на ноге сидят идеально, и кожа самая качественная. Везде прошиты. Мягкие, как попка младенца. В них хоть кто будет выглядеть на миллион баксов.
— Пап, полицейским нужна практичная обувь, они же все время на ногах. Башмаки от Лобба — это, конечно, классно, но они враз износятся. Полицейским нужны…
— Ну, все, хватит! — Отец, брызгая слюной, переходит на крик. От него разит сигаретами «Мальборо» и маалоксом от изжоги. — Ты… ты должен заниматься бизнесом. Слышишь? Не как я — жить на крохи с продаж. Нет уж, Уолл-стрит, и не меньше! С твоими-то мозгами… да ты сразу пойдешь вверх. Не успеешь оглянуться, как станешь легко зарабатывать миллион в год, легко! Твое место рядом с такими, как банкир Феликс Рохатин.
— Деньги еще не всё. Есть и другие…
Словно ниоткуда он получает затрещину в ухо.
— Что ты можешь знать о деньгах? Ничего. Просто ни-че-го. Слушай меня. Деньги в жизни — это всё. Ничего важнее нет. Жена, семья, друзья — потом. Правильно расставляй приоритеты. Мой сын не станет полицейским. Усвоил?
— Да, сэр.
— Ну вот и молодец. Так кем ты хочешь быть?
— Бизнесменом. — Адам тут же быстро поправляется: — То есть банкиром.
— А каким банкиром?
— По инвестициям.
— Вот правильный выбор. Это твое. — Роберт Чапел нежно дотрагивается до красного пятна, полыхающего на месте, куда пришлась затрещина. — Тебе бы еще вес немного сбросить. Много ты видел толстомясых среди преуспевающих молодых людей в дорогих костюмах? То-то. Неудивительно, что твои дружки постоянно насмехаются над тобой. — Он потрепал сына по щеке. — Кто знает? Может, и на свидание надо бы сходить.
Образ отца исчезает. Звуки затихают.
В сознании Адама возникает новый образ… Одиночный выстрел пронзает темноту.
Адам видит развалившегося в кресле человека: ноги расставлены, лоферы от Лобба начищены до блеска, и сквозь запах пороха и крови он чувствует, как воняет кремом для обуви «Киви», которым пользовался его отец.
Это день, когда Адам Чапел стал партнером в «Прайс Уотерхаус».
Воспоминания улетучились. Прошлое исчезло.
С ненавистью к себе за то, что всегда старался быть таким, каким его хотел видеть отец, Чапел позволил себе плыть к исцеляющему свету.
Теперь было только настоящее.
— Месье Чапел, просыпайтесь, пожалуйста. Просыпайтесь. Пора проверить, как у вас дела. — Чья-то рука легко касается его щеки. — Как вы себя чувствуете?
Адам открыл глаза и увидел женщину-врача.
— Да вроде ничего, — ответил он, пытаясь сесть.
— Нет-нет, лучше еще немного полежите. Меня зовут доктор Бак. Я обрабатывала ваши раны, когда вы поступили вчера днем. Ваши ребра, там сплошные гематомы. Если бы были переломы, вы бы чувствовали боль, даже несмотря на лекарства.
Пытаясь вернуться в реальность, он обратил внимание, что доктор Бак хорошенькая, хотя больше похожа на сотрудницу научной лаборатории: никакой косметики, очки без оправы, бледная кожа и, если с больничными врачами здесь дело обстоит так же, как в Америке, уставшая от сверхурочной работы. На ней были синие джинсы и фиолетовая блузка, на ногах — белые босоножки. Если бы не стетоскоп на шее, он бы принял ее за активистку какой-нибудь политической группы, но никак не за своего лечащего врача.
Наклонившись над ним, она нажала на кнопку, и изголовье кровати немного приподнялось. В ожидании боли Адам затаил дыхание, но, к счастью, почувствовал только общую разбитость, будто накануне много и тяжело работал.
— Если не возражаете… — Доктор Бак раскрыла у него на груди халат и приложила стетоскоп к груди. — Хорошо, — негромко проговорила она и взяла его запястье. — Пульс у вас сорок четыре. Занимаетесь спортом?
— Бегаю немножко. Плаваю. Ну, еще велосипед. Все как у всех.
— Занимаетесь триатлоном? Неделю назад в Ницце проходили соревнования.
— Да так, для себя. Не слишком много свободного времени. А почему спрашиваете? Тоже бегаете?
В ответ доктор Бак лишь сдержанно улыбнулась:
— Я бегаю от пациента к пациенту. Удивительно, но форму это поддерживает просто отлично.
Чапел хотел рассмеяться, но заметил в ее взгляде облачко тревоги.
— Как у вас со слухом? — спросила она. — Звон в ушах есть?
— Больше похоже на сирену.
— У вас повреждена барабанная перепонка. Повезло, что вообще слышите. Еще сильный ожог плеча, в основном второй степени, но есть небольшой участок в очень плачевном состоянии.
Адам пришел в себя, когда его везли на каталке в палату интенсивной терапии. Приподняв голову, он, с удивлением пьяного, заметил, что взрывом с него сорвало почти всю одежду. Одна штанина его джинсов попросту исчезла, другая превратилась в лохмотья, словно кто-то старательно разрезал ее ножом на тонкие горизонтальные полоски. Рубашки на нем не было, за исключением одной манжеты — на правой руке. С трудом он опустил руку ниже пояса, проверяя, все ли там цело, и только тогда заметил, что плечо превратилось в один сплошной красный волдырь. В следующую секунду кто-то — может, и доктор Бак — сделал ему укол, и больше он ничего не помнил. Сейчас часы на стене показывали 9.15. Прошло уже часов восемнадцать.
— Простите, — задержал ее руку Чапел.
— Что такое?
— А как остальные? Кек? Гомес? Бабтист? Это люди, с которыми я был там. Они тоже в этой больнице?
Придвинув к кровати табурет, доктор Бак села.
— Мистер Чапел, вы находились в одном помещении с человеком, взорвавшим на себе около половины килограмма пластиковой взрывчатки. Вы же полицейский? Наверняка знаете, что при этом происходит. Если такой взрыв ограничен четырьмя стенами, то его сила увеличивается в десять раз.
— А Кармине Сантини? Такой здоровяк… лысина уже появилась… да и похудеть ему не мешало бы… — Она ничего не ответила, и он продолжил: — А Кек? Худощавый, светловолосый, совсем как мальчишка на вид.