Лайонел Дэвидсон - Ночь святого Вацлава
– Так значит, вам, в Праге, недостаточно того, что мы так повысили производительность труда?
– Для начала это неплохо, – отвечал Влачек, подмигивая мне и вставляя в мундштук новую сигарету. – Повышение производительности труда на двести тридцать процентов за четыре года – безусловно неплохое начало.
Такая же точно веселая перебранка по поводу процентов и производительности труда была и вчера – видимо, у них такая манера ведения переговоров. Но Влачек уж слишком нажимал на то, что все это якобы шутка. Галушка размяк и сидел, улыбаясь своими разнокалиберными глазками и странным ртом. На нем был легкий серый костюм, сандалии и темно-синяя нейлоновая рубашка, застегнутая на все пуговицы, но без галстука. Вероятно, так у них одеваются ответственные работники. На Свободе вчера тоже были сандалии и рубашка без галстука, хотя он, как мне показалось, испытывал от этого неловкость. Его свита была одета куда более формально.
Галушка разглядывал меня очень внимательно.
– Как бы то ни было, Павелков завод меняется исключительно к лучшему. Иногда я вспоминаю, что когда-то он так назывался. Я много лет проработал со стариной Павелкой и очень сомневаюсь, что он узнал бы теперь свой завод. Мы очень разрослись за эти годы. Конечно, такое могло бы произойти и в его времена, поставь он во главу угла интересы производства.
– Судя по рассказам, он был хороший хозяин и передовой фабрикант, – разминая в пальцах сигарету, как-то смущенно сказал Влачек.
– А как же, прямо отец родной! – тут же отпарировал Галушка.
Разговор явно приобретал нехороший оборот, и я перепугался до смерти. Мне вовсе не хотелось обсуждать Павелку. Я старался только не глядеть на «Норстранд». В голову вдруг закралось страшное подозрение, что Галушка все знает и играет со мной в кошки-мышки.
– Я только хотел подчеркнуть, пан Вистлер, что нам для нормальной работы Павелкова завода никакой Павелка не нужен. Многие из тех, что работали тогда, работают и сейчас, и еще во сто раз лучше! И качество продукции у нас ничуть не снизилось. Очень важно, чтобы вы это поняли, и тогда мы с вами найдем общий язык.
Перед этим глаза его бегали по моему путеводителю, но, говоря это, он поднял их на меня. И улыбнулся далеко не дружелюбно.
Потом начались наконец пресловутые переговоры. Канлиф снабдил меня перечнем вопросов, и я стал их задавать, подсовывая в дополнение те крохи информации, которых нахватался вчера. К счастью, Галушка был буквально одержим своим заводом: как только он заговорил о стекле и разных технических тонкостях, он тут же переменился к лучшему. У него был легкий сдвиг на почве листового стекла, и он без конца восхвалял какой-то английский завод, вроде бы в Сант-Элен, в Ланкастере, который этим занимался. Коротышка Влачек был очень доволен и все время одобрительно кивал головой.
Ну а я маялся из-за «Норстранда», который вызывающе лежал на столе, и глаза Галушки все время по нему рыскали. Когда, демонстрируя какую? то сложность, связанную с эластичностью стекла, он взял его в руки и стал сгибать то так, то эдак, я почувствовал, что у меня прямо замерло сердце. Но потом он снова небрежно кинул его на стол.
Много часов спустя – так, по крайней мере, мне показалось – Влачек заерзал на стуле, и Галушка, взглянув на часы, стал извиняться:
– Пан Вистлер задает вопросы, не могу же я на них не ответить! Но мы, товарищи, рискуем пропустить обед. Пошли, продолжим разговор за столом. Я надеюсь, пан Вистлер, вам удалось получить некоторое представление о том, как мы здесь работаем. Я сказал, что удалось.
Он встал. Все мы встали. Один «Норстранд» продолжал вызывающе лежать на столе. И мы ушли.
«Эй, вы, как вас там, хватайте же его, – думал я. – хватайте его поскорее!»
Мы обедали в обществе трех руководителей отделов, которые уже дожидались нас за круглым столом в отдельном уголке зала. В центре стола в качестве украшения стояли два скрещенных флажка – британский и чешский.
Я чувствовал, что пью еще больше, чем вчера. Это хоть и не успокаивало нервы, но все же помогало протолкнуть в себя немного пищи. Меня мутило, и голова была легкая, как орех. И ноги под столом дрожали. Галушка витийствовал, все время возвращаясь к трудностям, связанным с производством листового стекла, – наверно, чтобы сделать мне приятное.
Выяснилось, что завод в Сант-Элен недавно внедрил у себя новый прокатный стан непрерывного действия, и это вызвало восторг во всем мире. Один из начальников поинтересовался, успел ли я его осмотреть. Я тоскливо ответил что еще нет.
Тогда Галушка жизнерадостно похлопал меня по плечу и воскликнул:
– Друг мой, вам бы нужно приехать поработать с нами! Здесь есть вещи, которые держатся в секрете. Но при желании можно увидеть и научиться многому. Мне кажется, – продолжал он, насмешливо на меня поглядывая, – что вы сами не очень-то интересуетесь производством фигурного стекла. Я это почувствовал во время нашего разговора. Прав я или нет?
Я понятия не имел, что на это ответить. Влачек, который пил с оглядкой, тут же пришел мне на помощь:
– Мы смущаем пана Вистлера. Ведь, в конце концов, он занимается именно фигурным стеклом. Что же вы хотите, чтобы человек признался, что предмет его занятий ему не интересен?
– Вот вам, пожалуйста! – закивал Галушка своим сотрапезникам. – Это характеризует общество – человек вынужден заниматься вопросами, которые его абсолютно не интересуют! Я думаю, пан Вистлер, – тонко заметил он, – что хоть вы и специалист по фигурному стеклу, но поработай вы здесь, у нас в Кралове, вы бы не упустили случая изучить способ беспрерывного производства листового стекла! А-а, видите! – возликовал он, когда я покорно расплылся в идиотской улыбке, а все его подчиненные восторженно заржали. – Видите? Больше не произнесу ни слова. Ни слова про листовое стекло, товарищи! Это запретная тема.
Я был неописуемо рад это слышать. А вся компания пришла в дикий восторг. Когда обед наконец-то закончился, все стали по очереди пожимать мне руку. Потом руководители вернулись к своему жизненно важному труду. А мы с Влачеком и Галушкой отправились осматривать завод.
6
От этого осмотра старого Павелкова завода у меня осталось в памяти очень мало. Производство стекла дело шумное. Главное предназначение готового продукта – разбиваться вдребезги. Стекло подается в гигантских станах, оно очень твердое по краям, и температура при этом самая разная – от умеренно тропической до запредельной, как в печке. Скажу только, что в полпятого мы наконец-то закруглились.
Галушка сказал, что хочет дать нам кое-какие бумаги. Это меня очень обрадовало, потому что я все время ломал голову, как бы устроить так, чтобы вернуться в его кабинет.
– Конечно, – сказал он, когда мы шли в административный корпус, – у вас сильно сокращенная программа. Вы успели только бегло все осмотреть. Не могли бы вы заглянуть еще раз, перед отъездом?
– Суббота – свободный день, – ввязался Влачек. – Может быть, пан Вистлер захочет воспользоваться этой возможностью?
Я ответил, что очень и очень надеюсь, и пошел за Галушкой в кабинет. Чувствовал я себя абсолютно разбитым. Я думал, что, конечно же, никакого «Норстранда» там не будет, и мне придется спросить, где он. Я так и видел эту картину, как я сижу и тяну резину, пока его проводят по секретным каналам. А может, его вообще не вернут. Может, тот, кто должен был его «начинить», вовремя не управился… Может» ему помешали… Я бредил всякими ужасами и, входя в кабинет, закрыл глаза и коротко помолился. А открыв их, сразу взглянул на стол. Путеводителя не было.
– Если вы готовы минуточку подождать, – говорил тем временем Галушка, нажимая на кнопку селектора, – я покажу вам данные о деформации при растяжении, которые вас так заинтересовали. Мне представляется, что вам также стоит просмотреть документацию о тепловой обработке и отжиге. Товарищ Биронова, – сказал он в селектор, – пожалуйста, принесите мне отчет о…
– Вам нехорошо, пан Вистлер? – спросил встревоженный Влачек. – Посидите немного. Это о¥ жары, с непривычки. Садитесь вот сюда, разрешите, я вам помогу.
Я сел, меня трясло и тошнило. Галушка дал мне стакан воды. Пока они стояли и озабоченно глядели на меня, вошла секретарша, а в руках у нее были какие-то бумаги и «Норстранд».
– Кто-то его передал, – сказала она, – и я подумала, что, может, это английского пана.
Я сказал:
– Да, да, конечно, это мой. Я, наверно, где-то его забыл…
И остался сидеть, слушая, как говорит Галушка и как мой собственный голос очень интеллигентно ему отвечает.
Вскоре я уже ехал обратно в Прагу.
Я хорошенько запер дверь своего номера и растянулся в шезлонге. Взвинчен я не был, даже не нервничал. Но испытывал абсолютное изнеможение – будто много часов подряд рыл канаву или же провел несколько раундов с вертким боксером наилегчайшего веса, не бронебойным, но очень проворным.
