Питер Страуб - Обитель теней
Тут заговорил Дэл:
– Отец принца заставляет ее поведать свою историю перед камином, а сам подслушивает через дымоход и таким образом узнает, кто она на самом деле.
– Да, но что его побудило к этому?
– Фалада, – ответил уже Том Фланаген.
– Правильно, Фалада. Лошадь, подаренная ей матерью.
– Это волшебство, магия, – с улыбкой пояснил Дэл. – Она вновь обрела собственную личность при помощи магии.
– Ты далеко пойдешь, – заметил Фитцхаллен. – Точно, здесь имело место волшебство. Злая служанка приказала отрубить Фаладе голову и, словно охотничий трофей, повесить ее на стену. Как-то раз Конрад, тот самый, что пас гусей, услышал, как его помощница заговорила с лошадиной головой и та ответила ей: "О, моя несчастная принцесса, если б королева-мать узнала про твою беду, сердце ее разбилось бы навеки". Таким образом, то, что нам знакомо и привычно – здравый смысл, признаки, характеризующие социальное положение, и тому подобное, – здесь обращается в ничто, и мы вступаем в некий потусторонний, волшебный мир, мир, в котором невозможного нет. Помните начало сказки? "В некотором царстве, в некотором государстве…" Неважно, что за этим последует: слова эти уже сами по себе дают понять, что перед вами – необыкновенный мир, где общепринятые правила не действуют. Здесь звери говорят, а люди превращаются в зверей – в общем, все становится с ног на голову.
Но в конце концов…
Он вопросительно взглянул на нас.
– В конце концов все возвращается на свои места, – сказал Дэл. – Разумеется, волшебным образом, иначе говоря, с помощью магии.
– Временами, Найтингейл, твоя голова работает просто великолепно, – поставил точку мистер Фитцхаллен.
***Звонок возвестил окончание урока. Я в очередной раз восхитился чувством времени, которым обладал мистер Фигцхаллен. Оно представлялось частью того мира, что мы сейчас обсуждали, а вовсе не обыкновенного школьного мирка.
Мистер Фитцхаллен и мальчики принялись складывать книги, как вдруг сидевший со мной Том Фланаген что-то проворчал себе под нос, скорее рассерженно, чем изумленно.
А изумиться было чему: карандаш его парил в воздухе, примерно в футе от тетрадки. Том тут же схватил его, причем, как мне показалось, сделал это с некоторым усилием, словно карандаш приклеился к тому месту, где завис.
Слегка смутившись, Фланаген быстро сунул карандаш в карман рубашки, пожал плечами и буркнул в мою сторону:
– Ну что ты так уставился? Что-нибудь забавное увидел, да?
В конце концов я решил, что Том просто проделал нелепый, хоть и ловкий трюк: подбросил карандаш, а я взглянул на него как раз в тот миг, когда он, достигнув верхней точки траектории, должен был упасть.
Глава 19
Половина третьего ночи. Внезапно и бесповоротно пробудившийся Скелет Ридпэт скинул с себя одеяло: в доме было безумно жарко. Из за стены доносился громкий храп отца вперемежку с постаныванием и всхлипами – от этих звуков Скелета передернуло. Скорчив гримасу, он потянулся к выключателю.
И тут же едва не завопил: прямо над головой, футах в восьми от его глаз, зависло то самое видение, из-за которого он и проснулся, – громадная серая птица с распростертыми крыльями и растопыренными когтями. И все же птица была не совсем та: сейчас он видел орла, а это чудище из сна…
Нет, то был определенно не орел. Птица билась крыльями об оконную раму снаружи, приказывала впустить ее, и пробудился он как раз от ужаса, представив себе, что произойдет, если он повинуется настойчивым командам жуткой говорящей твари. Теперь он понимал, что принял за ее голос отвратительный отцовский храп.
Сделав над собой усилие, чтобы успокоиться и прогнать кошмарное видение, он окинул взглядом картинки – или, как он говорил, "штуковины" – вокруг фотографии парящего орла: орудия, ведущие огонь по неведомым целям, окровавленные тела, младенец, поднятый в воздух на острие копья.
Изображения рукотворных ужасов сменялись городскими пейзажами, роскошными автомобилями и фотографиями шикарных женщин, которым на место лиц он приклеил головы животных, главным образом шакалов и человекообразных обезьян.
Каждый участок стен занимали "штуковины", подобранные по какой-то определенной теме, причем вся эта на первый взгляд беспорядочная мозаика создавала единую картину, одну общую "штуковину". Так оно и было задумано давным-давно, много лет назад, когда он бросил все прочие увлечения и стал обклеивать картинками стены комнаты. Еще в то время он предвидел, что однажды все эти картинки, повинуясь мощному импульсу, сформируют единое грандиозное эпическое полотно.
Начал он с собирания изображений того, что искренне и глубоко ненавидел, – символов так называемого образа жизни Карсона: новеньких автомобилей, громадных холодильников, набитых едой, красиво одетых женщин, футбольных "звезд".
Все, что отец и коллеги отца возвели в ранг жизненных ценностей, что в своей совокупности составляло тот мир, который он мечтал взорвать, все это доставляло ему некое болезненно-извращенное наслаждение: он обожал смотреть на то, что было ему так ненавистно. Он аккуратно вырезал все комично-жуткие изображения, попадавшие на глаза, и вклеивал эти кошмарики среди столь презираемых атрибутов "образа жизни Карсона". Таким образом создавался безумный коллаж, в отдельных местах доходивший до четырех слоев наклеенных одна на другую "штуковин", и постепенно наверху оказывалось то, что, по мнению Скелета, и составляло истинную сущность этого мира.
Год назад его приятно поразило неожиданное осознание того, что своеобразная картина мироздания, создаваемая им на стенах комнаты, есть зеркальное отражение его собственной натуры. К такому выводу он пришел за завтраком, с отвращением прожевывая безвкусный бифштекс под неизменную отцовскую нотацию о пользе занятий спортом, и эта мысль настолько потрясла его, что он уронил стакан с "кока-колой".
Однако следующим летом мысль эта оказалась вытесненной другой, еще более ошеломляющей и угрожающей настолько, что он не позволял себе в нее углубляться. Тем не менее она упрямо сверлила его мозг всякий раз, когда он закрывал за собой дверь собственной спальни.
То, что он создал на стенах этой комнаты, отнюдь не являлось отражением его внутреннего мира.
Это было не зеркало, а окно.
Окно, которое открывалось не внутрь, а наружу.
Причем открывалось оно не сразу: то, что в действительности лежало там, снаружи, представало перед его взором постепенно, фрагментарно.
В последнее время на стене стали появляться изображения человека в длинном черном плаще, который вызывал ассоциации со злыми королями и кровожадными волками из сказок Фитцхаллена. Как он отыскал того, кто ему был нужен? Или, быть может, тот нашел его? Так или иначе, именно этот человек с его широкополой шляпой и указующим перстом должен помочь ему составить из фрагментов мозаики единую картину, которая и будет окончательной.
Скелет спрыгнул с постели и принялся лихорадочно копаться в куче иллюстрированных журналов.
***– У нашей школы существовала своя тайна, – говорил мне Том. – И то ужасное происшествие во время нашего с Дэлом представления, или, если хочешь, магического действа, лишь поставило финальную точку в этой тайне, однако не дало разгадки. Разгадку эту следует искать в Обители Теней, точнее, сама Обитель Теней является разгадкой.
Во сне Скелету являлся человек в длинном плаще и широкополой шляпе. Являлся он и мне. Разумеется, я ничего не знал про видения Скелета – а если б даже знал, какой в том прок ?
Ты видел на уроке у Фитцхаллена, как мой карандаш внезапно завис в воздухе, и, как я понимаю, решил, что это некий обман зрения. Я и сам на твоем месте сделал бы аналогичный вывод: в конце концов, человеку свойственно искать рациональное объяснение явлениям, кажущимся сверхъестественными. Например, когда Ури Геллер проделывает свои трюки, люди предпочитают не верить собственным глазам.
Однако ты заметил мое смущение – я даже покраснел. Со мной творилось тогда нечто странное. Выражение «кошмары во сне» вряд ли подойдет, скорее – «кошмары наяву»… В любом случае никто не знал, что со мной происходило, даже Дэл. Случалось, я проводил целые дни так, как будто и не просыпался: в школе и после занятий меня продолжали преследовать неясные, но страшные видения, предзнаменования…
Хочешь примеры? Во-первых, временами мне мерещились птицы – будто они наблюдают за мной, выслеживают меня.
Так, однажды по пути домой на обед я обратил внимание на стайку воробьев: каждый из них сверлил меня своими глазками-бусинками. Дома я выглянул в окно гостиной и увидел на газоне малиновку, которая тут же обернулась и уставилась на меня через стекло, словно хотела что-то мне сказать. И так было несчетное число раз… Сначала я перепугался – думал, что у меня крыша поехала, однако потом мне это стало даже нравиться.
