Гордон Рис - Мыши
— Я ухожу, — сказал он.
Но не двинулся с места. Он все раскачивался, стоя перед нами, а его веки уже знакомо дрогнули, и глаза закатились, как у эпилептика перед приступом. Он уронил голову на грудь и сам, медленно-медленно, начал заваливаться. Звук упавшей на пол сумки оказался запоздалым и не успел остановить силу, толкавшую его вперед. Он тяжело рухнул прямо на нас. Прижался ко мне своим сальным лицом, и мне в нос ударил тошнотворный запах зловонного дыхания. Он тихо засмеялся, явно наслаждаясь страхом и отвращением, которое вызвал во мне. Я крепко сцепила руки, моля о том, чтобы он не заметил, что мне удалось развязать их.
— Хочешь, поцелуемся? — сказал он.
Я зажмурилась и стиснула зубы, готовясь к омерзительному прикосновению. Но его не последовало. Он резко отстранился и встал.
— Я не хочу тебя целовать, — сказал он. — Ты уродина.
Я чуть приоткрыла глаза и различила его силуэт, теперь маячивший слева.
— Что все это значит, — скорчил он гримасу, — что за гадость на твоем лице?
Я онемела. Все это время я пребывала в глубоком страхе и чувствовала, что больше не выдержу. У меня было такое ощущение, что мое отчаянно бьющееся сердце вот-вот откажет и я умру от страха. Я слышала, так погибают затравленные животные, не дожидаясь, пока охотничья собака вопьется в них своими челюстями.
— Что это, а?
Молчание. Долгое и неуютное молчание.
— Что это, я спрашиваю?
— Несчастный случай в школе, — поспешно ответила мама.
Со скоростью, которой я никак от него не ожидала, он развернулся и со всего размаха ударил ее по лицу. Я почувствовала, как ее тело содрогнулось на стуле у меня за спиной.
— Я не спрашивал тебя! — закричал он.
— Извините, — сказала мама, даже в состоянии шока не утратившая способности рассуждать здраво. Она пыталась вызвать в нем жалость, остановить его от дальнейших вспышек гнева и непредсказуемых демаршей.
— У меня был несчастный случай в школе! — крикнула я, чтобы вновь обратить его внимание на себя и отвлечь от мамы, поскольку он вновь занес руку для удара. — Я пострадала в огне! Вот откуда эти шрамы! Теперь я на всю жизнь изуродована!
Он разжал кулак и опустил руку:
— Да уж… действительно без слез не взглянешь.
— Я знаю, — сказала я, пытаясь вовлечь его в разговор, завладеть его вниманием.
— Твоя старушка куда симпатичнее, чем ты. — Он снова отрыгнул кислятиной.
Он поднял красную сумку и нетвердой походкой направился к двери. Проходя мимо ножа на столе, он даже не обратил на него внимания и скрылся на кухне.
Долгое время не было слышно ни звука.
— Я думаю, он ушел, — прошептала мама.
И, словно восприняв это как намек, он вернулся в гостиную, держа в руках большую коробку, упакованную в подарочную бумагу. Коробку украшал ярко-красный бант, а под ним скрывался розовый конверт, на котором маминым каллиграфическим почерком было выведено мое имя.
— Что это? — спросил он.
— Это подарок на день рождения моей дочери, — холодно произнесла мама.
— Что там?
— Компьютер, портативный компьютер.
— Отлично! — восторженно воскликнул он, как будто подарок предназначался ему. — Теперь я ухожу. Не советую вам звонить в полицию, иначе я вернусь.
Он закрыл глаза, и неясная улыбка пробежала по его лицу, словно он ухмылялся одному ему известной шутке. Глаза снова открылись, но лишь едва, будто силились приподнять веки, ставшие невыносимо тяжелыми. Он огляделся вокруг, словно пытаясь вспомнить, где находится и о чем говорил.
— Да, именно так, — растягивая слова, произнес он. — Я вернусь и прикончу вас. Поняли?
— Да, мы поняли, — ответила мама. — Мы не будем звать полицию. Мы обещаем.
Он долго стоял, будто прирос к полу, затерявшись в лабиринтах своего маршрута. Потом он что-то пробормотал себе под нос и попытался отрыгнуть, но отрыжка не получилась. Его глаза закрылись, и я уже решила, что он снова погрузился в очередной транс, когда вдруг они распахнулись, как у куклы. Он в упор уставился на меня таким холодным, пронзительным и убийственным взглядом, что мне пришлось отвернуться. Сейчас начнется кровопролитие, сейчас начнется кровопролитие, а мы-то подумали, что он ушел и оставил нас в покое! Оказывается, самое страшное впереди…
Он качнулся вперед, и розовый конверт слетел с коробки на пол. От этого звука он резко выпрямился, громко причмокнул губами и облизнулся.
— Я вернусь и прикончу вас, — повторил он, но уже еле слышно.
Он неуклюже переложил коробку с лэптопом под левую подмышку. От этих манипуляций красивый красный бант отклеился и, кружась, неслышно опустился на пол, как осенний лист на землю. Он медленно вернулся в гостиную. Задержался у стола, и я была уверена, что на этот раз он схватит нож. Но он, казалось, посмотрел сквозь него, словно нож был невидимкой или галлюцинацией в его воспаленном сознании, после чего бросился обратно на кухню и исчез из виду.
Я слышала, как он на кухне пытается выбраться с компьютером, зажатым под мышкой, и красной сумкой в другой руке. В наркотическом угаре он явно не мог сообразить, что нужно поставить поклажу на пол и открыть дверь свободной рукой.
— Все кончено, — сказала мама. — Он действительно уходит. Я же говорила тебе, что он нас не тронет.
Да, на этот раз все действительно было кончено. Он уходил, прихватив мой подарок на шестнадцатилетие, прижимая его к своей вонючей куртке. Подарок, который мама так заботливо упаковала и украсила красным бантом, а вчера вечером, перед отходом ко сну, выставила его на кухонный стол, чтобы я, спустившись наутро к завтраку, обнаружила этот восхитительный сюрприз. Материнское чутье подсказало ей, что именно лэптоп я хочу получить в подарок, и, хотя для нее такая трата была непозволительной, она решила, что я непременно должна получить его, пусть даже для этого ей придется вывернуться наизнанку.
Он уходил — оставляя на щеке мамы зубчатую отметину от своего увесистого кольца с печаткой и расплывающийся вокруг правого глаза сизый синяк. Он уходил — оставляя позади себя двух беззащитных женщин, которых нещадно унижал, мучил и оскорблял, как будто это было в порядке вещей, как будто имел на это право.
Даже сегодня я не могу точно сказать, что заставило меня сделать то, что я сделала в следующий момент. Возможно, меня подтолкнуло зрелище этого гнусного ничтожества, уносящего мой подарок, символ моих надежд на будущее; возможно, мною двигало возмущение тем, что он сделал с мамой, или то, что он назвал меня уродиной; возможно, все дело в том, что у каждого из нас есть свой порог терпения — даже у мышей, — и, когда этот предел превышен, что-то внутри щелкает и открывает затвор. А может, на меня подействовало то, как медленно и трогательно опускался на землю красивый красный бант, повязанный мамой…
Я разорвала оставшиеся на ногах веревки, схватила с обеденного стола нож и выбежала в сад следом за ним.
15
Он успел сделать всего несколько шагов вдоль патио, и его силуэт хорошо просматривался в полоске света, пробивавшегося с кухни. Он почувствовал мое приближение и обернулся через плечо, прежде чем невозмутимо продолжил свой путь, как будто увидел кошку, которая отправилась из дома по своим кошачьим делам, а вовсе не орущую девчонку, бежавшую за ним с ножом.
Со всей силой, на какую была способна, я вонзила нож ему в спину, прямо между лопаток.
Я и представить не могла, какой твердой окажется его спина. Ударить по ней оказалось все равно что ударить в ствол дерева. Нож вонзился почти по самую рукоятку, и лишь ценой неимоверных усилий мне удалось вытащить его из раны. Он испустил громкий вздох и выронил из рук лэптоп и сумку. Потом согнулся, словно его ранили в живот, и вполоборота взглянул на меня с выражением оскорбленной невинности на лице.
— Зачем ты это сделала? — застонал он, как будто я сыграла с ним неуместную злую шутку.
Я снова ударила его ножом, а потом била еще и еще, прикрыв глаза, чтобы не видеть ран, которые наносила, не видеть крови.
Согнувшись пополам, словно солдат под снайперским обстрелом, он повернул обратно к кухне, поднятой левой рукой пытаясь оградить себя от моих ударов. Я подумала: Отлично! Я загоню тебя в дом! Ты не уйдешь от меня!
Он зашел на кухню и попытался закрыть за собой дверь, но ему не хватило скорости, и я успела протиснуться в щель. Он проковылял к кладовке, пытаясь отгородиться от меня кухонным столом, но опять проиграл в скорости. Я подбежала к нему и продолжила колоть его ножом, как пикадор раззадоривает быка, тыча копьем в его окровавленные бока. Он ходил вокруг стола, а я преследовала его и била, била, била.
— А теперь играем в «музыкальные стулья»! — кричала я. — Играем в «музыкальные стулья»!
