Татьяна Степанова - Три богини судьбы
Человек на фоне белой стены… Человек за стеклом.
В первую секунду у Кати поползли по спине мурашки. Но потом… буквально через минуту, приглядевшись, освоившись, она снова была жестоко разочарована.
И это – ОН? Это и есть арбатский убийца?
Роман Пепеляев стоял у стены, привалившись к ней плечом. На нем была серая больничная пижама – брюки явно велики, они висели, куртка с закатанными рукавами. Левая его рука была забинтована целиком, так что вместо кисти торчала белая культя из марли и ваты. На правой руке бинты были на запястье.
Он был самый обычный на вид – такого встретишь на улице или в метро и сразу отвернешься, потому что ничто не зацепит глаз – белесые волосы, стриженные ежиком, угловатая фигура. На фоне стены Кате был виден его профиль – худое лицо, скулы, обтянутые кожей, нос с горбинкой. Хотя он не лежал и не сидел на кушетке, а стоял, на лице его было какое-то сонливое выражение. Глаза полузакрыты – он или дремал, вот так, привалившись боком к стене, или о чем-то настолько глубоко задумался, что, казалось, не замечал ничего вокруг.
Они с Геворкяном стояли, отделенные от него лишь стеклом, а он даже не повернул головы – сонный, онемелый, полумертвый в своем стерильном аквариуме.
Внезапно дверь – боковая (Катя ее не сразу и заметила среди этой режущей глаз белизны) – бесшумно отворилась, и в бокс зашел пожилой врач, коллега Геворкяна. Геворкян нажал на стене какую-то кнопку, и Катя услышала шипение во вделанном в стену динамике:
– Ну, Роман Григорьевич, как мы сегодня?
Сонное выражение на лице человека за стеклом не изменилось. Но в динамике прозвучал его негромкий ответ:
– Сносно. Жив.
И голос у него тоже был совсем обычный. Мужской молодой баритон, только по этому голосу и можно было определить его возраст. Катя вспомнила – Пепеляеву ведь всего тридцать два года, но выглядит он сейчас… на сколько же он выглядит? На сорок? На сорок пять? На пятьдесят? И лишь этот голос – безликий, лишенный эмоций, относительно еще молодой.
– Поработаем сейчас с вами, не возражаете? Это тест, похожий на тот, что был в прошлый раз. Попрошу вас сесть и выбрать среди этих изображений то, что, по вашему мнению, наиболее точно соответствует понятиям: «дом», «судьба», «здоровье». – врач достал из мягкой папки несколько тонких листов бумаги и разложил на кушетке.
Катя поняла, что в этих стенах плотная бумага и папки с «углами» были запрещены.
– В ходе прошлого теста знаете какую он выбрал ассоциацию понятию «равнодушие»? – сказал Геворкян. – Рисунок с краном, из которого капает вода.
Катя была поглощена тем, что происходило за стеклом. Что хочет этим сказать доктор Геворкян? Что психбольной не проявил бы вот так свое ассоциативное мышление?
Пепеляев отделился от стены и медленно приблизился к кушетке. Он никак не реагировал на тех, кто за ним наблюдал, и Катя про себя решила: он их просто не видит. Это стекло, наверное, так устроено – можно видеть только то, что происходит внутри бокса. В этом разгадка полного ЕГО безразличия.
Внезапно со стороны входа послышался шум, голоса и… Ну конечно же, это были студенты. Их привели в отделение продемонстрировать, как психиатр работает с арбатским убийцей.
Сразу стало как-то тесно и жарко. Катю и Геворкяна окружили любопытные личности в белых халатах, дышавшие мятной резинкой, заглушающей вчерашнее пивное амбре, и все пялились жадно туда, за стекло.
– Больной поступил на экспертизу четыре дня назад, – голос куратора-лектора нарушил тишину. – С обстоятельствами, предшествующими поступлению, вы ознакомлены. Перед нами поставлен ряд вопросов. В том числе и о вменяемости на момент совершения им…
Пепеляев, который до этого, стоя возле кушетки, пристально и послушно разглядывал рисунки, обернулся.
Движение было резким, стремительным. Оно совершенно не вязалось с прежней его сонной расслабленной позой. И обернулся он не на звук чужого голоса, нет. Слышать то, что говорилось за пределами бокса, он не мог.
ЗНАЧИТ, СТЕКЛО ТУТ НИ ПРИ ЧЕМ. ОН ЧТО-ТО УВИДЕЛ.
Это промелькнуло в голове Кати как молния, совершенно импульсивно, неосознанно.
ОН УВИДЕЛ…
Листы бумаги упали на пол, не обращая внимания на врача, Пепеляев двинулся вперед, прямо к стеклу. Взгляд его был прикован к студентам, облепившим стекло, как белые мухи.
– Боже мой, вы заметили? Смотрите, какой он, неужели вы ничего не замечаете?!
Это потрясенно прошептал Геворкян, и Катя… Если бы он этого не произнес вслух, она бы подумала, что ей все померещилось, что это обман зрения. В чертах лица человека за стеклом проступило нечто… Это было как будто другое лицо… нет маска… нет, зыбкий призрачный слепок… что-то чужое…
Выразить эту мгновенную метаморфозу было невозможно словами, но она напугала Катю и всех присутствующих возле бокса до смерти.
Но это продолжалось лишь мгновение, лицо Пепеляева обрело свой прежний вид, и только глаза… Хищный блеск, что-то пристальное и тяжелое… И одновременно неясное, замутненное – то ли бельмом, то ли бешенством…
Человек за стеклом повернул голову направо, налево – он словно искал, высматривал кого-то там, за стеклом. И сердце Кати сжалось в груди – вот сейчас он увидит, отыщет ее, и тогда…
Не издавая ни звука, огромным прыжком Пепеляев покрыл расстояние, отделявшее его от стекла, метнулся влево, где стояли трое студентов. Кате были видны только их спины, русые затылки.
Пепеляев с силой ударил кулаком в стекло – короткий страшный удар, которым учат в карате, способный пробить кирпичную стену, пропоров ее насквозь.
Стекло выдержало, а вот звукоизоляция, хваленая звукоизоляция – нет.
– А-А-А-А-А-А-А-А-А!!!
Его крик… Не переставая кричать, нет, выть, как воют звери, он снова ударил в стекло, пытаясь сокрушить эту преграду. И опять, и опять… И снова, пока в бокс не ворвались санитары.
Глава 12
БАЛЕТ «КОРСАР»
Нет, они не пригласили врача к младшей сестре.
– Это припадок, – Руфина повторяла это как заклинание. – С ней снова случился припадок.
Прием клиентов, назначенный на вечер и на следующий день, был полностью отменен.
– Ей нужен покой, полный покой, и все образуется, – Руфина не разрешала горничной входить в комнату, стоя на лестнице, принимала у нее чистые стопки постельного белья. Младшей сестре Нике всю ночь она меняла белье сама, потому что у той внезапно обострился ее давний, еще детский недуг – недержание мочи.
Под утро старшие сестры снова, в который уж раз, поднялись в комнату младшей сестры. Ника лежала поперек широкой кровати, ее волосы разметались по сиреневому одеялу.
– Неудобно лежит, я помогу ей, – Августа сунулась было к кровати.
– Не трогай ее, кажется, она уснула, успокоилась.
Ника, победительница Ника, крылатое вещее существо… Сумерки цвета маренго в комнате, шум тополей за окном, терпкий запах мочи… Как в детстве, как в далеком, забытом детстве…
Августа отвернулась от постели. Как бьется сердце…
Они с сестрой Руфиной встретили рассвет в зале, пили горчайший крепкий кофе.
– Как назло, у нас все эти дни расписаны, столько народа на прием, – Руфина держала на коленях ноутбук. – И надо же такому было случиться именно сейчас.
– Ей мужик нужен, – Августа пила кофе. – Из дома мы ее никуда не выпускаем, и тут ты не разрешаешь мне… нам… А ей нужен мужик. Регулярный секс, и все с ней будет нормально.
– С ней никогда уже ничего не будет нормально, – ответила Руфина. – Оргий в доме я не потерплю.
– Тогда пусть это будет трахальщик по вызову, ну не знаю… стриптизер из клуба, позвони, вон предложений сколько на последней странице, – Августа раздраженно швырнула сестре газету. – В Интернете телефоны… Потрудись, помоги сестренке.
– Оргий в доме я не потерплю, – повторила Руфина. – Не забывай, мы сейчас на виду, о нас вон опять стали писать, о матери нашей покойной… Если что-то выплывет, нам же будет хуже.
– Я все устраивала, и никто ничего не знал, – Августа покачала чашку, на дне остался толстый слой кофейной гущи. – И не было никаких припадков, никаких истерических выходок во время сеанса. Интересно, что о нас подумала та кекелка… как там ее звали – Лариса? Понесет теперь по всем углам – мол, какие они медиумы, ясновидящие, дуры набитые, а сестра у них ненормальная.
– О, я помню, как ты это устраивала…
Руфина от волнения поперхнулась кофе. Тот сросшийся сиамский близнец, которого тайно доставляла к ним в дом его сердобольная мать, был не единственной находкой Августы. Уроды и калеки не переводились в их доме – например, стокилограммовый олигофрен, которого тоже к ним привозили его сердобольные родственники… Кажется, Августа дала ему прозвище Терминатор. Ему было двадцать, и тестостерон в его крови давно зашкаливал. Все эти бедные, обделенные богом создания тоже ведь были мужиками, и они хотели… Как же страстно они хотели…
