У меня к вам несколько вопросов - Маккай Ребекка

Я поддерживала разговор с мистером Левиным, но хочу вам сказать: Дориан проделывал это прямо в классе, господи боже. Однажды, вскоре после того как он начал прикалываться надо мной, я пришла на всемирную историю, а на доске было написано: «Я вся мокрая от тебя, Дориан — БК».

«Боди! — сказал он мне. — Боди, зачем ты это делаешь? Ты же знаешь, что могла бы просто сунуть записку мне в рюкзак. Я чувствую себя обесчещенным, Боди». Когда же пришел мистер Дар, Дориан сказал: «Мистер Дар, Боди домогается меня. Смотрите, что она написала».

По его голосу было понятно, что он шутит, поэтому мистер Дар только усмехнулся и не стал трогать надпись, пока ему не понадобилось что-то написать о Сулеймане Великолепном. Он повернулся ко мне, с губкой в руке, и сказал: «Не возражаете, если мы сотрем ваше любовное послание, мисс Кейн?» Я уже не помню, как отреагировала — надела улыбку и подняла большой палец? — но помню, что надпись все равно проглядывала этаким скабрезным призраком сквозь исторические заметки.

Мистер Левин подтвердил, что приемные требования в Грэнби повысились.

— Лучшие ребята всегда были умничками, — сказал он. — Как ты. Но худшие… какие-то ребята шли на дно.

Он по доброте своей забыл, что однажды я чуть не завалила геометрию; я печатала задачи на своем TI-81 [20] и передавала Джеффу Ричлеру, словно ему понадобился мой калькулятор, а он печатал решение и отдавал мне.

Если вы не помните, Джефф был тем парнем, который вставал на коллоквиуме и жонглировал апельсинами, делая объявления о ежегоднике, не обращая внимания на свист. Невысокий, с веснушками и густой щетиной на подбородке к третьему курсу, которую он называл «подарком от моих семитских и доисторических праотцов». Его папа был значительно старше мамы (у Джеффа были сводные братья и сестры, годившиеся ему в родители), и после того, как Джеффа сбагрили в Грэнби, они перебрались из Нью-Йорка в поселок для богатых пенсионеров в Бока-Ратоне. Джефф, похоже, слегка комплексовал из-за этого, хотя он и разыгрывал сценки о светских мероприятиях в четыре пополудни, скучных барбекю с древними соседями. Летом он подносил клюшки и мячи гольфистам и писал шедевральные письма друзьям по Грэнби, с карикатурами на полях.

Поскольку мне на ум пришел Джефф, я спросила мистера Левина, помнит ли он его. Я назвала его отчасти как антидот от Дориана Каллера, желая напомнить себе, что не все мальчишки в Грэнби были придурками.

— Мы вместе одолевали геометрию, — сказала я, хотя на самом деле Джефф получил высший балл, несмотря на нашу переписку, и стал известным экономистом.

В Грэнби Джефф практически не вылезал из темной комнаты. Ближайшая аптека «Здравая помощь» была в Керне, так что Джефф не только обрабатывал пленку для ежегодника и «Стража», но и халтурил для ребят, хотевших себе личные фотки. Даже тем, кто ходил в класс по фотографии, приходилось записываться в темную комнату, но Джефф получил ключ с правом неограниченного доступа в обмен на техподдержку. Я заставала его там в свободное время или после ужина. Я стояла, привалившись к столу, и мы разговаривали, а красный свет подсвечивал наши лица, словно костер.

Мистер Левин сказал:

— Я помню каждого ученика. Вы, может, думаете, у меня уже мозг переполнился за тридцать лет, но нет.

— Я не помню учеников даже с прошлого года, — сказала Фрэн.

— Проверьте его! — воскликнула одна из молодых учительниц с края стола. — Надо пойти взять ежегодник, типа за семидесятый!

Мистер Левин прокашлялся и спросил, сколько же ему, по их мнению, лет. Все стали пересмеиваться и перешучиваться. Мистер Левин родился в 1962-м.

Одна женщина за столом была спортивным тренером и пришла в восторг, узнав, что я занималась греблей.

— Вот бы вы приехали сюда в теплое время! — сказала она. — Мы бы взяли вас с собой!

В этой же самой столовой меня допрашивали вскоре после начала занятий Карен Кинг и Лора Тамман. Они спрашивали, сильно ли я выросла с прошлого года. «Не очень», — сказала я, ошеломленная, и они, похоже, остались ужасно довольны. Они спрашивали, считаю ли я себя ведущей или ведомой, жаворонок ли я. Затем Лора сказала: «Ты просто создана для гребли». Я прибыла поздновато для предсезонной подготовки и вместо этого записалась на физру, не зная, что физра — для заядлых курильщиков и ребят с сердечными патологиями, а предсезонка была нужна, чтобы все сплотились и разбились на группы. Я сказала, что сроду не сидела в лодке и руки у меня недостаточно сильные.

Я не стала добавлять, что команда по гребле — это что-то для девочек по имени Эшли. Как и того, что у меня лишний вес (чуть выше нормы, но в моем представлении огромный) и я боюсь, что потоплю лодку.

«Ни у кого нет опыта, — сказала Карен. — В этом вся прелесть».

Она сказала, у меня будет год, чтобы освоиться в гребле — с девушками и против девушек, которые никогда не занимались греблей. Она объяснила, что все дело в сердце и ногах. В тот день она увела меня с физры, чтобы попробовать гребной тренажер, оказавшийся таким же, как в подвале Робсонов. Девчонки из команды были остры на язык и высмеивали те виды спорта, где ты скачешь в коротенькой юбочке.

Не прошло и недели, как я уже могла встать на рассвете и приехать на «Фургоне дракона» к лодочной станции на Тигровой Плети, где река была пошире и поглубже, могла, затаив дыхание, забраться в лодку с восемью другими девушками, думая, много ли нужно, чтобы эта штука перевернулась, могла грести на третьей банке, а затем, когда обнаружилось, что у меня есть ритм, и на четвертой.

Что еще мне нравилось, это возможность вырваться из кампуса. Лодка была тем местом, где никто не мог достать тебя, где перед тобой не мог возникнуть какой-нибудь мальчишка и начать прикалываться. Даже когда мальчишки гребли мимо нас, мы только шумели или скандировали; нам не нужно было все бросать и смотреть на них, что обычно ожидалось от девочек. (Помните, к примеру, подобие Вудстока, которое устроили в школьном дворе Марко Вашингтон и Майк Стайлз? Они притащили диваны из общаги, удлинители для гитар и микрофонные стойки. Я вместе с остальными слушала их кошмарную игру просто потому, что так было принято. Точно так же, как Вечера открытых комнат сводились к тому, что девочки делали вид, будто им интересно смотреть, как мальчики играют в видеоигры. Точно так же, как полные трибуны на спортивных мероприятиях собирали только команды мальчиков. Что меня бесило в те годы, так это идея, что мы должны взирать на этих мальчишек как на звезд и кланяться им в потные ноги. Что меня волнует сейчас, так это то, что мальчики воспринимают девочек как публику, а точнее, как зеркала, чтобы их собственные достижения казались более зримыми.) Но в лодке нам не надо было ни смотреть на мальчиков, ни находиться под их взглядами; там был только звук воды и голос нашей рулевой, требующей поднажать, только жжение в мышцах, только холодный воздух на влажной коже.

К весне я снова записалась на спорт, на этот раз на спринтерский бег, который с тех пор не бросала. По крайней мере, до старшего курса, когда я во всех отношениях сдала — когда я под шумок похудела до 115 фунтов, [21] когда забросила математику, когда выкуривала по десять сигарет в день и начала мешать тайленол с водкой. В ту первую неделю спринтерского сезона я села в лодку и не смогла ничего сделать, буквально не смогла вытянуть свой вес. Я ушла из команды, решив, что уже стара для такого. Но в колледже я иногда участвовала в тренировках, а в Нью-Йорке и Эл-Эй вступала в гребные клубы. Когда я думаю о Грэнби, я прежде всего вижу Тигровую Плеть и Коннектикут, и только потом кампус.

Вижу спину Робин Фейсер и как качается ее коса, когда она гребет. Вижу, как мы празднуем в Стотсбери, что не опозорились, и осыпаем друг дружку «M&M’s» в коридоре отеля.

Тренер, сидевшая рядом со мной, стала называть всех девушек из своей команды, которых видела в столовой.