Дерек Картун - Летучая мышь
— Возможно. Но не хотелось бы делать достоянием публики то, чего не могу подтвердить фактами. Если Андре Маршан покончил с собой, стало быть, были серьезные причины. Он никогда не делал ничего без достаточных к тому оснований, действовать вслепую или сгоряча было ему несвойственно.
— Охотно верю, — согласился я. — Но какие это причины?
Вместо ответа мой собеседник поднялся, давая понять, что аудиенция окончена.
— Я вдвойне благодарен вам за эту беседу, господин де Монтан, — сказал я, тоже вставая. — Вас наверняка предостерегали от подобных встреч с журналистами.
— Я сам распоряжаюсь собой, — ответил хозяин, не отрицая моей догадки и не подтверждая её. Мы направились к выходу, но он внезапно остановился.
— Когда Андре Маршан был жив, я не мог понять, что им движет, произнес он, — Когда умер — тоже. Я достаточно стар, чтобы разбираться в людях и осмысливать их поведение. Так вот — Маршан, как политик, не руководствовался ни одним из обычных мотивов: ни амбициями, ни жадностью, ни альтруизмом, ни патриотизмом. Даже особого стремления к власти у него не было. Другое что-то им управляло, — он помолчал, слегка покачивая головой. И вежливо проводил меня до самой двери.
По дороге от дома Монтана к Елисейским полям, где предстояла следующая встреча, я купил маленький атлас и, раскрыв его на карте округа Авейрон, погрузился в её изучение.
…Она, должно быть, только что пришла в "Колизей" — чуть раньше назначенного срока. И сидела в своем красном пальто за угловым столиком, лицом к двери. Очень прямая, тонкое лицо, впалые щеки, черные волосы подобраны в узел. Все соответствовало хрипловатому голосу в телефонной трубке. Пока я шел к ней, она пристально смотрела на меня и ни тени одобрения не прочел я в её взгляде. Женщина за пятьдесят, для которой общение с людьми — проблема.
— Я Джордж Пэррот. Спасибо, что пришли. Простите, что заставил вас ждать. Недолго, надеюсь?
— Ничего страшного, — её рукопожатие было вялым, глаза на миг встретились с моими, и тут же взгляд ускользнул. Она успела заказать рюмку анисовой водки и уже выпила. Я сел за столик, попросил принести чаю для себя и ещё одну рюмку для дамы и послал ей неотразимую, как я надеялся, улыбку. Анни Дюпюи не улыбнулась в ответ. Вытряхнула из пачки сигарету жестом заядлого курильщика, для которого норма — три пачки в день и закурила. Нервная кошка, видавшая на своем веку много зла от людей.
— Уверен, что вас предостерегали от встречи со мной, — я взял быка за рога.
— А вы как думали?
— Почему власти не хотят обсуждать самоубийство Маршана?
В душе сидевшей напротив женщины бушевали страсти — я сразу это почувствовал. Она была накалена до предела, слова вырывались у неё с трудом, будто под давлением в дюжину атмосфер, в голосе клокотали боль и ярость.
— Им правда не нужна, они её боятся, — слово "они" она будто выплюнула. Чистая истерика — неужели эта женщина живет в таком напряжении постоянно?
— Какая правда?
— Такая правда, что министр был после войны самой яркой политической фигурой. Ему следовало стать премьер-министром или даже президентом республики. Но им не нужен был честный человек, не запятнанный коррупцией, который никогда не стал бы заигрывать с левыми.
Она придавила в пепельнице едва начатую сигарету и тут же закурила следующую.
— "Они" — это кто?
— Вся эта банда. Голлисты, конечно. И коммунисты тоже. Министр часто мне повторял: "Морис Торез и мафия объявили мне войну, они меня когда-нибудь прикончат". И прикончили — сами видите.
— Но он совершил самоубийство, мадемуазель, разве это не так?
— А! Самоубийство самоубийству рознь. Допустим даже, что он это сделал — так спросите себя, почему столь блестящий, столь удачливый человек пошел на такое? Вы задавали себе этот вопрос?
Она допила вторую рюмку. Я выбрал из скупой закуски, которую поставил передо мной официант, маслину и предложил ей закусить, но она отказалась.
— Может, сердечные неурядицы? — сделал я ход конем.
— Ну уж нет! — почти выкрикнула она.
— Откуда такая уверенность?
— Знаю — и все!
Я спросил, когда она в последний раз видела министра, но вопрос как бы не был услышан. Однако я не сдался:
— Вы встречались с ним после 1962 года, когда перестали работать у него?
— Конечно, — сказала она, в голосе мне почудилось легкое колебание.
— Позвольте вас спросить — почему после девяти лет работы с ним вы уволились?
— У нас были… другие отношения.
— Тем более вы могли бы знать причину, побудившую его свести счеты с жизнью.
— Никто не знает её лучше меня. Ни один человек!
Я старался разговаривать с ней как можно мягче, хотя понимал, что это дикое существо вряд ли можно подкупить лаской или подачками. Она находилась в состоянии ожесточенной войны со всем миром и готова была расцарапать каждого, не разбирая, друг это или враг — лишь бы оказался в пределах досягаемости её когтистых лап.
— Так скажите, мадемуазель, почему умер Андре Маршан?
Еще одна сигарета судорожно потушена, ещё одна закурена. Руки её тряслись, она никак не могла поднести спичку к концу сигареты.
— Возьмите мне, пожалуйста, ещё рюмку, — не попросила, а скорее потребовала она. Заказав выпивку, я помолчал, не решаясь повторить свой вопрос.
— Откуда мне знать — может, вы собираетесь написать о нем очередной пасквиль, облить его грязью?
— Поверьте, это не так, — сказал я. — Меня самого страшно удивила та недоброжелательность, которую высказали по отношению к министру все, с кем мне довелось говорить. Хотелось бы услышать непредвзятое мнение. Я собираюсь рассказать людям правду.
Но и после этих слов Анни Дюпюи продолжала смотреть на меня с подозрением. Вероятно, она больше не верила никому. Скинув пальто с плеч, она повесила его на спинку стула. Ее можно ещё было счесть привлекательной, хотя наверняка она изменилась с тех пор, как министр обратил внимание на эту женщину с огромными голубыми глазами и колючим, непримиримым нравом.
Еще и сейчас его можно было понять.
— Они его довели, — в голосе её прозвучала даже радость какая-то, будто она тысячи раз пыталась про себя решить эту загадку и пришла, наконец, к окончательному выводу.
— Кто довел?
— Коммунисты. Их дружки. У них же всюду дружки, даже в министерстве иностранных дел. Да-да, — кивнула она убежденно, — Министр сам мне говорил.
— А зачем им это было надо?
— Потому что им претит честность и порядочность. Потому что он был для них первейшим врагом.
— Но как им это удалось? Что такого они могли сделать, чтобы заставить его… — я оборвал фразу, опасаясь какой-нибудь вспышки. Она единым глотком осушила рюмку:
— Они распускали о нем всякие слухи. Мерзкие, грязные. — Слезы выступили у неё на глазах, покатились по щекам. Она будто и не заметила этого, замолчала, ушла в себя. Напрасно я ждал продолжения.
— Что они о нем говорили?
— Будто он был коллаборационистом и тайным агентом гестапо. — Эти слова дались ей с немалым трудом.
— Я слышал об этом и ни на минуту не поверил, — сказал я. — Не могу понять, откуда пошла такая молва?
— Да от коммунистов же!
— Но когда газета "Либерасьон" затеяла кампанию против Маршана, "Юманите" её не поддержала. А что им стоило, если они имели против него зуб?
Но таким пустяком, как факт, её нельзя было сбить с придуманной ею версии:
— Они не дураки, эти коммунисты, они предоставили гробокопателям из "Либерасьон" проделать всю грязную работу, а сами вышли чистенькими.
— Слышали вы о Марке Сегюре?
— Еще бы! Кому-то он здорово насолил. Все знали, что его убили. Туда ему и дорога, каналье, избавились, слава Богу.
Не терпящим возражения тоном она потребовала ещё рюмку, и я заказал. Постепенно, с неимоверным трудом, по капле я вытянул из этой издерганной алкоголички все, что она знала или полагала, что знает об Андре Маршане ослепительном герое, который ворвался в жизнь обыкновенной хорошенькой девочки, осветил её на миг своими лучами и оставил во тьме и в руинах.
Она повстречала его впервые, когда работала в министерстве транспорта и это было в пятьдесят третьем, он заметил её, назначил своим личным секретарем. Вот тогда и настал час её славы, её преданного служения хозяину: она угадывала его желания, защищала от ненужных людей, постепенно стала его доверенным лицом, опорой, и в конце концов любовницей. Ему, несомненно, их связь принесла кое-какой комфорт, для неё же была равноценна самой жизни. Теперь уже не узнать, когда Маршан начал уставать от нее. Вероятно, когда она стала слишком требовательной. Неуравновешенность и истеричность, должно быть, проявлялись и в те времена, когда они были вместе, но нетрудно представить, как подобная женщина восприняла первые признаки охлаждения. Наверняка устраивала бурные сцены в кафе или в квартире, где происходили их тайные встречи. Случилось в конце концов неизбежное — Маршан от неё избавился. Безжалостно — это уж точно. Но не так уж грубо, раз она не утратила своей преданности, веры в него, обожания. Их встречи после того, как её в 1968 году уволили — явный вымысел — они наверняка не виделись с тех пор. Возможно, впрочем, что и всю историю она выдумала. Этого я тоже не исключал.
