Владимир Ераносян - Крестная мать
— Может, отрядить Буба в Киев на гастроли? — насупившись, пробурчал Хватов.
— Ваня, Ваня, ты, я гляжу, лихач, ну, тогда сходи заодно в погребальную контору, закажи катафалк для нас с тобой. Вступить в прения с Родионовой — все равно что объявить войну Украине. Если хочешь, я закажу тебе место в севастопольском эфире для объявления войны.
Казалось, даже складки на лбу Хватова приняли очертания вопросительного знака.
— Тут, брат, политика. Открой свои глаза. Этот Шарун с первого своего шага дул в одну дудку с представителем президента, ему на все зеленый свет. Лицензия на вывоз цветных металлов — пожалуйста, акционировать центральный универмаг — можно, выкупить двести га городских угодий с постройками — а как же. Нет, браток, об этот орешек пусть Бейсик свои зубки ломает. Наше дело нейтралитет. Мы никому не мешаем, всем улыбаемся, живем потихоньку, занимаемся легальным бизнесом. Ну и так, между делом, собираем дань с лоховистых. Это твое направление, Ваня, сейчас тебе полегче будет. Молодняк мы прищучили. Кого — мы, а кого — и не мы. Кстати, завтрашнюю сходку ты откроешь, сынок.
— Я? — поперхнулся Хватов.
— Кому как не тебе? Ведь ты теперь, Ваня, хозяин в городе. Тебе и спич толкать, — ухмыльнулся Цезарь. — Привыкай.
— А что говорить-то? — запаниковал Хватов.
— Начнешь с того, что предложишь всем встать. Почтить минутой молчания память трагически погибшего Арсена. Ну, а дальше, что посчитаешь нужным. — Цезарь зевнул, что означало окончание разговора.
Сортировочная в ушах Хватова определила последние слова Папы в разряд приказа. Ночью перед сходкой Хватов сочинял спич. Сочинял не один, отобрал трех человек, самых смышленных из своих громил. Вариантов предлагалось множество, но нужно было остановиться на одном. Наконец, Хватов утвердил текст, состоящий из десяти предложений, и долго заучивал его наизусть. Но всю ночь он не мог уснуть, его тревожила одна мысль: понравится ли его спич Папе?
* * *Цезарь долго думал, прежде чем отвел себе незавидную роль Труфальдино, мечущегося меж двух хозяев. Хозяев? Да нет, конечно нет. Цезарь был сам себе хозяин. И лишь потому, что его поджали внутренние распри в своем хозяйстве, он прикинулся сговорчивым. Цезарь хотел навести порядок, но он с одинаковым настороженным прищуром смотрел и на москвичей, и на киевлян. Для него и те, и другие были чужаками.
В памяти Цезаря были свежи воспоминания о том, как совсем недавно его пытались сковырнуть, ругая Москвой. Был звонок из Белокаменной, шугнули: рот закрой!.. Благо, разобрался с молокососом, наказал щенка, доказал, что настолько прирос к трону, что тщетны любые попытки его подсидеть. Цезарь тогда немало поволновался. Тот звонок навел шухер на душу. Он вычленил из этой истории главный вывод — с Москвой надо дружить. Дружи, но не прислуживай. Так будет спокойнее. Но в разрешающемся конфликте он мог стать заложником обстоятельств. Парни из Киева были такие же серьезные, как и москвичи. А его окоп волею судьбы был вырыт в самом центре предполагаемого поля битвы.
Был способ не превратить окоп в воронку — не высовываться вовсе. Но это равнозначно добровольному отречению от престола. А вступать в конфликт третьей силой влекло за собой одно из двух — либо ссориться с Киевом, либо препираться с Москвой. И то, и другое Цезарь посчитал величайшей глупостью, на которую мог отважиться только дождавшийся роковой минуты член клуба самоубийц. Цезарь хотел пожить. И поэтому пошел другим путем. Меж двух огней он выбрал стратегию ласкового теленка.
Киевские банки с твердолобым упорством ставили в Крыму свои филиалы. Дорога им была расчищена режимом наибольшего благоприятствия для украинского бизнеса в Крыму. Из четырех вариантов поведения — не мешать, мешать, помогать или договариваться — Цезарь остановился на последнем. Он следовал выбранной линии. Он имел с этого гораздо меньше, чем в другом случае, сохрани он в Крыму монополию, но гораздо меньше и терял. Вступая в открытую войну с пришлыми людьми — потерял бы все, что имел. Арсен уже поплатился: с государством шутки плохи. Но в то же время Цезарь знал, что были в Крыму дельцы иного склада, которые делали ставку на сепаратизм, не жалели денег на финансирование русского движения. Их присутствие в Крыму было настолько ощутимо, что Цезарь ни на минуту не сомневался, что рука Москвы действует эффективно и что указательным пальцем этой руки является Бейсик.
Российским политикам Крым был нужен, как Курилы Японии, как Фолкленды Великобритании, как извечная тема российского менталитета, а кое-кто утверждает, что в период безвластия в России крымский вопрос обречен стать тем локальным конфликтом, той маленькой победоносной войной, благодаря которой власть расправляется оппозицией, насаждая политику военного времени, политику сильной руки.
В Крыму должно было что-то произойти. Очевидна была заинтересованность московских банкиров. И хотя Цезарь недолюбливал москвичей и говаривал про них: "Москвичам в Крыму нужны только наши фрукты, наше море и наши девки", хотя знал, что оттяпают москвичи жирный ломоть от этого пирога, он протянул руку Бейсику: ха! Не протянул бы он руку Бейсику — нет худа без добра — Цезарь смотрел вперед: союз с Москвой давал ему возможность упрочить свой подорванный авторитет, укрепить единоличную власть на полуострове.
Повиснув в воздухе между двумя силами, Цезарь берег свои силы. События в Крыму разворачивались стремительно. Выгоднее всего было ждать. И Цезарь ждал, чем обернется сыр-бор. Но ожидать не означало бездействовать. Политическая возня интересовала его меньше всего, потому что он знал наверняка: абсолютной легитимностью в этом мире обладают только деньги. Его волновали внутренние проблемы. Он принялся их решать, как только заручился поддержкой Бейсика.
* * *Сейчас, когда в воздухе запахло порохом, Цезарь с особой болезненностью осознавал утрату своего былого могущества, непререкаемого и неоспоримого. Сынки, которые работали раньше на него, оперились, сколотили собственные бригады и заботились теперь лишь о том, как бы не переборщить с почитанием своего бывшего Папы.
Цезарь поднял их всех — Минца, Арсена, Кота. Все они начинали под его крылом. Но Цезарь никогда не был сторонником диктата.
И вот к чему привела его лояльность. Он должен был предвидеть людскую неблагодарность.
Молодые завели свои дела. Цезарь воспринял это как должное, как понятное человеческое стремление к обретению самостоятельности и не ставил им палки в колеса. До тех пор, пока не стало очевидным, что сосунки стали забываться.
Молодые выпендривались друг перед другом, состязаясь в своей независимости от Папы, они верили в себя и уже сомневались в силе Папы, их глаза затуманил собственный гонор, азарт помутил их разум.
Нельзя сказать, что не было проку в их нахрапе. Весь средний бизнес просил крыши у молодых. Дельцы считали, что у Цезаря и так дел по горло, да и далеко было до его бунгало. А эти стриженные бандюги всегда крутились под боком, поближе к массам. Они представляли собой демонстративную силу. Кто же откажется от дружбы с шайкой мордоворотов?
Убийство Арсена послужило толчком. Цезарь начал действовать. Карточный домик разрушился, и Папа вновь собирал колоду, чтобы воздвигнуть новый. Цезарь из всего мог извлечь выгоду. Его устраивало, что Арсена рубанули киевские гастролеры. Если бы это не сделали киевляне, он бы сам что-нибудь придумал. Арсен посягнул на его власть в городе. А так все складывалось как нельзя лучше. Все достаточно быстро переигралось.
Цезарь, человек мобильный в поступках, повел себя неожиданно даже для своего окружения. Он не стал утихомиривать жаждущих мести громил Арсена, смекнув, что Бейсик, возможно, подумает: именно он, Цезарь, не дает киевлянам жизни в Крыму. В то же время Родионова в Киеве будет наверняка знать, что Цезарь тут ни при чем. Пусть Родионова доконает группировку Арсена. Единственное, что он может сделать для этих ублюдков, так это выразить им свое искреннее соболезнование по поводу безвременной кончины его друга и партнера Арсена, хотя… Быть может, они сгодятся для его планов. Ну, а пока Цезарь решил заняться вторым самозванцем — Гошей Минцем.
Цезарю донесли, что Минц зашел даже дальше, чем Арсен в своем желании свалить Папу. Гоша имел контакт с братьями Каблуками. Цезарь воспылал такой ненавистью к Гоше, что готов был немедленно отпустить с поводка и наслать на Минца своего исполнителя по кличке Буб. Но принял решение после того, как немного поостыл от охватившего гнева. По замыслу Цезаря, Гоша должен был остаться живым. Гоше повезло только потому, что дядюшка Цезарь считал его умным мальчиком.
