Нельсон Демилль - В никуда
Я вернулся к чтению письма.
Расскажу тебе об интересном и странном случае, который наблюдал вчера. Я лежал на втором этаже правительственного здания в Цитадели. Меня ранило осколками снаряда, который убил двух моих товарищей. В полу была дыра, и я в нее заглянул, надеясь увидеть своих однополчан. И в этот момент увидел, как в дом вошли два американца. Я схватился за автомат, но, не зная, сколько с ними еще человек, решил не стрелять.
Эти два американца не стали обыскивать полуразрушенное здание, а заговорили друг с другом. По знакам различия на касках я понял, что один из них капитан, а другой лейтенант. Два офицера! Какая добыча! Но я сдержался. По нашивкам понял, что это вертолетная кавалерия – таких здесь много, хотя в городе я ни разу их не видел.
Я глядел на них, готовый убить, если американцы меня заметят, но они стали спорить между собой. Лейтенант без уважения обращался с вышестоящим офицером, и тот на него разозлился. Они ругались две-три минуты, потом лейтенант повернулся к капитану спиной и направился к пролому, через который они вошли.
Тогда капитан выхватил пистолет и что-то крикнул лейтенанту. Тот обернулся. Не говоря ни слова, капитан выстрелил лейтенанту в лоб. Каска отлетела в сторону, и лейтенант замертво рухнул в развалины.
Я был так удивлен, что никак не поступил, когда капитан выбежал из здания. Я боялся, как бы враги не сбежались на пистолетный выстрел, но кругом все и без того грохотало, и на выстрел не обратили внимания.
Так я и лежал и смотрел сквозь дыру, пока не наступила ночь. Тогда я спустился по лестнице и подошел к трупу убитого американца. Взял у него фляжку с водой, несколько консервных банок, винтовку, пистолет и кое-что еще. У него были прекрасные часы; я их взял, но, как тебе известно, если бы меня с ними схватили или еще с чем-то американским, то сразу бы расстреляли. Так что пришлось решать, что делать со всеми этими вещами.
Я подумал, что тебя заинтересует этот случай, хотя сам я не вижу в нем никакого смысла.
Что ты знаешь о наших родителях и сестре? У меня от них уже два месяца ничего из Тамки. А кузен Льем писал, что видел грузовики с ранеными и колонны наших солдат, которые шли на юг освобождать родину от американцев и их сайгонских марионеток. Льем говорит, что американские бомбардировщики усилили в том районе активность, и я, естественно, беспокоюсь о нашей семье. Он сообщает, что еды в Тамки достаточно, но не много. Апрельский урожай риса будет хорошим и должен обеспечить деревню пищей.
Май мне тоже не писала, но я знаю, что она уехала в Ханой ухаживать за больными и ранеными. Надеюсь, что ей там не грозят американские бомбы. Я бы предпочел, чтобы она осталась в Тамки, но Май очень патриотична и спешит туда, где в ней есть нужда.
Брат мой, оставайся целым и здоровым, и пусть это мое письмо доберется до тебя, а потом – до наших родных. И если его будут читать наши мать, отец и сестра, шлю им свои поздравления и любовь. Я верю, что через день-другой выберусь из Куангчи в безопасное место и там окончательно поправлюсь. А потом вернусь в строй и буду продолжать освобождать страну. Напиши мне, как дела у тебя и у твоих товарищей.
Любящий тебя брат Вин.
Я сложил листки и задумался. Письмо человеку, который вскоре умрет, заставило меня по-иному взглянуть на войну. Несмотря на корявый перевод и патриотические перепевы, я чувствовал, что точно такое письмо мог написать американский рядовой; между строк – одиночество, усталость, страх, тревога за родных и едва скрываемая озабоченность по поводу Май, которая, как я понял, была подружкой автора. В военных госпиталях по всему миру раненые заигрывали с девчонками. Я улыбнулся.
Мне казалось, что я могу кое-что рассказать о Тран Ван Вине. Мы воевали в одном и том же месте в одно и то же время. И если бы я его встретил, не исключено, что он бы мне понравился. Но если бы я встретил его в 68-м, то, конечно, убил бы.
И с Ли наши дорожки могли пересечься. После февральской операции под Куангчи наш батальон Первой воздушно-кавалерийской дивизии был в апреле переброшен по воздуху в осажденный Кесанг, а затем, в мае, в долину Ашау. Мы были мобильным подразделением; это означало, что, если где-то заваривалось очередное дерьмо, мы неслись туда на вертолетах. Вот такое везение у этого Ли.
Я перечитал письмо и стал размышлять о деталях и обстоятельствах предполагаемого убийства. Во-первых, все в самом деле выглядело как убийство, хотя многое зависело от того, о чем шел спор. Во-вторых, случай был в самом деле странный и интересный, как выразился сержант Тран Ван Вин.
Я вернулся к началу письма. Правительственное здание внутри Цитадели. Многие вьетнамские города имеют крепости, которые построили главным образом французы. Цитадель – это укрепленный и обнесенный стенами центр города, где находятся правительственные службы, школы, больницы, военные штабы и даже жилые кварталы. Я знал крепость Куангчи, потому что в июле был командирован на церемонию награждения и прошел парадом по тому месту, где вьетнамское правительство раздавало американским солдатам медали за участие в боях. Цитадель была полуразрушена, и теперь я понял, что стоял неподалеку от того места, где за шесть месяцев до этого произошел описанный в письме эпизод. Сам я заработал вьетнамский крест "За отвагу". На мою беду, пришпиливавший мне орден сайгонский полковник был воспитан французами и расцеловал меня в обе щеки. Я чуть было не предложил ему поцеловать меня в зад, но вовремя вспомнил: не его вина, что меня сюда загнали.
Таким образом, я мог представить, где все произошло. И попытался вообразить двух американских офицеров, которые вошли в полуразрушенное здание в крепости, а вокруг продолжал бушевать бой. В это время Тран Ван Вин лежал наверху, держал зудящий палец на спусковом крючке "АК-47" и исходил кровью после взрыва американского снаряда.
Офицеры были явно не с передовой, иначе при них находились бы подчиненные. Вероятно, из каких-то тыловых служб – скорее всего военные советники, штаб которых, как я помнил, располагался где-то в крепости. Но где же часть, к которой они были прикомандированы? Потерялись сами или вьетнамцы, как это случалось, рванули с позиций? Догадки, догадки... Но они давали логическое объяснение, почему два американских офицера оказались одни, без солдат, в городе, где стояли только вьетнамцы. Они попали в клинч между частями северных и южных вьетнамцев и, оказавшись в смертельной зоне, нашли время затеять ругань, в результате чего один из них ухлопал другого. Странно. Я был полностью согласен с Тран Ван Вином. Ни малейшего смысла. Но у меня возникло ощущение, что все дело в предмете их спора. Я снова заглянул в письмо: капитан выбежал из здания. А Тран Ван Вин всеми силами старался выжить и без движения лежал дотемна. А потом спустился вниз и забрал у мертвого лейтенанта воду – самое насущное. Затем сухой паек, винтовку, пистолет – наверное, «кольт-45», – бумажник и «кое-что еще». Что за «кое-что еще»? Наверняка личный жетон. Жетон – желанная добыча для противника, доказательство, что удалось убить американца, за это полагалась награда: кусок рыбы или что-нибудь другое. Но, как заметил сержант Тран Ван Вин, попадись он с принадлежавшими американцу вещами, его непременно бы расстреляли и никакая бы Женевская конвенция не помогла. Так что ему пришлось решать, что делать с вещами лейтенанта – его военными трофеями.
Возможно, он их оставил и, возможно, если только жив, до сих пор с гордостью демонстрирует в своей крохотной семейной хижине неизвестно где. Возможно.
Что же в таком случае пропущено в переводе письма? Скорее всего слова "кое-что еще" вставлены вместо других, настоящих.
Однако я слишком много вижу между строк. Наверное, стал подозрительнее, чем нужно. Немного подозрительности и толкований – это хорошо. Но когда хватаешь через край, можешь перехитрить самого себя.
Я заметил, что мы почти приземлились. Через несколько секунд 747-й коснулся колесами бетонки, пробежал по полосе и подрулил к терминалу.
* * *Я быстро прошел паспортный и таможенный контроль в одном из двух терминалов сеульского аэропорта Кимпо.
Двадцать лет назад я провел в Сеуле шесть месяцев. Хорошее задание: корейцам, пожалуй, нравились их американские союзники, и американцы отвечали тем, что вели себя вполне прилично. За весь мой срок всего одно убийство корейца, три изнасилования, а в основном – пьянство и дебоширство. Недурно, если учесть, что пятьдесят тысяч наших парней находились там, где им вовсе не хотелось находиться.
