Роберт Кормер - Герои
«Да, не было никакой телеграммы», — насмехался мистер Лурье. — «Это был чокнутый Джо Турейн. Он пытался остыть после жаркого дня…»
Ночью я не смог спать. Лежа на кровати, я смотрел в потолок, довольствуясь жарой, которая была настолько жуткой, что казалась исчадьем ада — тем, что я так заслужил.
* * *Наконец, на четвертый день, я увидел, как она появилась на ступеньках, ведущих на веранду первого этажа.
Она остановилась, когда я вошел во двор.
— Николь, — позвал ее я.
Она увидела меня сверху, сделала шаг назад, затем замерла, словно наблюдала за мной прежде, чем подпустить ближе.
— Николь… — сломался мой голос, но не так, как в те дни, когда меня при виде ее мучила застенчивость, а потому что мое сердце было настолько разбито, что ее имя разрушилось, когда я только попытался его выговорить.
Ее глаза встретились с моими. Она долго молчала, и когда, наконец, заговорила, ее голос был острее ножа:
— Ты там был все время.
Я молчал, мне нечего было найти в свое оправдание, потому что мне и не было никакого оправдания.
— И ты ничего не делал.
Обвинение в ее голосе было еще хуже, чем острота в нем.
— Я знаю, — и не был уверен, сказал ли это я или только подумал.
— Ты знал, что он делал, не так ли?
Мое сердце, так тяжело налилось кровью, что я смог только кивнуть, соглашаясь с ее словами.
Прислонившись к перилам, она спросила:
— Почему ты ничего не предпринял, не остановил его, не позвал на помощь? Не сделал хоть что-нибудь?
— Мне жаль, — сказал я, зная, как жалко должны звучать мои слова, обращенные к ней.
Она качнула головой и отвернулась, но я не мог дать ей так просто уйти.
— Ты… — начал я спрашивать, но заколебался, поскольку она повернулась обратно и снова посмотрела мне в глаза. Какое слово я смог бы использовать? «Ты цела?» или «Разорвана ли ты на части?» — С тобой все в порядке? — спросил я, наконец.
— Нет, я не в порядке, — ответила она, и в ее глазах высветился гнев. — Я ранена. Я вся донельзя изранена изнутри.
Мог ли я там стоять и всего лишь молчать, словно все мои грехи были на лицо, и не было за них никакого прощения.
Наконец, я спросил:
— Что же мне делать?
— Бедный Френсис, — сказала она, наконец, но безо всякой жалости в голосе, возможно, с презрением. Ее глаза оглядели меня с ног до головы. Она махнула рукой, прогоняя меня прочь. — Уйди, Френсис, — сказала она. — Всего лишь уйди.
И она не спеша пошла, оттолкнулась от перил, вошла в прихожую. Край ее платья порхнул следом, словно повторив жест ее руки. Дверь закрылась.
Я снова ждал ее появления, ждал длинные, наполненные пустотой минуты.
Где-то хлопнула дверь… потом залаяла собака… проехала машина…
Наконец я ушел.
* * *Позже, через неделю я пошел в церковь. После ужина и сна во время проповеди Отца Балтазара я дождался, пока швейцар, мистер Будрё закрыл все двери на ночь. Наконец, я вошел в туман старого знакомого запаха расплавленного воска и ладана, и прошел сквозь тьму в подсобные помещения церкви. По лестнице поднялся на эстакаду хора и открыл дверь, ведущую в помещение самого высокого шпиля. Когда-то мне ее показал Отец Балтазар, когда еще я служил мальчиком при алтаре.
Я начал подниматься в темноте по крутым ступеням, по которым ходили только рабочие, когда они ремонтировали шпиль. Стало жарче, а лестница стала уже. Я поднимался наверх и слышал тяжелое биение своего сердца, свое дыхание — хриплое и прерывистое, напоминающее звук разрывающейся ткани.
Я остановился, чтобы собраться с силами и подождать, пока сердце и легкие немного успокоятся, и долго искал на ощупь тяжелую каменную дверь, выводящую на лесенку, ведущую по внешней стороне шпиля. Мои пальцы нащупали ее. Хрипя и задыхаясь, я смотрел на расстелившийся подо мной Френчтаун. Темные фигурки деревянных трехэтажек, затемненные улицы, звезды, висящие так низко, что мне казалось, что могу до какой-нибудь из них дотянуться рукой.
Несмотря на спокойствие летней ночи, порыв ветра застал меня врасплох, охладив пот на моем лбу и лице. Я затаил дыхание, купаясь во внезапном дуновении прохлады. И, вытянув шею, снова взглянул вниз, на бетонный тротуар, опоясавший церковь. Каким долгим должен быть полет до него? Продолжая смотреть вниз, начал читать молитву по-французски: «Vieux Notre Pere…» — так, как учили это делать монахини в «Сент Джуд», и остановился, испугавшись того, что я делал. Я читал молитву перед тем, как совершить самый страшный грех из всех: впасть в отчаяние. И подумал о кладбище Святого Джуда, о жалкой кучке могил в стороне от всех остальных, где были захоронены те, кто покончил жизнь самоубийством и не мог быть похоронен в освященной земле. Я подумал о матери и отце. Как смог бы я опозорить их имена? «Вы слышали, что сын Лефти вытворил вчера вечером? Он прыгнул со шпиля «Сент Джуд» и убился…»
Я не мог так умереть. Солдаты умирали на войне смертью храбрых во всех точках земного шара. Благородная смерть. Смерть героев. И можно ли было так умереть, прыгнув со шпиля?
На следующий день я сел в автобус, который отвез меня на Форт Дельта. В моем кармане лежало свидетельство о рождении, в котором я подделал дату, чтобы стать старше, и призвался в ряды вооруженных сил США.
---------
Я всегда думал, что узнаю Лэрри ЛаСейла, идущего по Третьей Стрит, по его знаменитой походке Фреда Астера и замечательной улыбке кинозвезды. Я собирался незаметно проследовать за ним до его дома, запомнить адрес и позже, вернуться с пистолетом в кармане, хорошо подготовившись к своей миссии.
Вместо этого, я пытаюсь узнать, когда он вернется домой — у кого угодно. Может, у миссис Беландер? И возвращаюсь с еще одного круга по улицам Френчтауна.
Подслушиваю ее разговор с соседкой. Они стоят у черного входа. Миссис Беландер снимает одежду с веревки, протянутой почти до двери черного входа следующего подъезда. Она разговаривает с миссис Агнё, большой тучной женщиной со всегда ярко полыхающими щеками и выпученными глазами. Они говорят по-французски, и я, замирая, прислушиваюсь, почти как шпион. Они не знают, что я понимаю большую часть того, о чем они говорят. И они говорят о погоде, затем о старом мистере Тардлере, который любит ущипнуть «за толстую попку» проходящую мимо женщину.
Я ошеломлен, когда слышу имя Лэрри ЛаСейла, произнесенное миссис Агнё.
Канадский французский быстро соскакивает с их языков. Он напоминает быструю ритмичную музыку. И иногда, рассыпаясь каскадом в воздухе, слова теряются. Я приближаюсь ближе, чтобы поймать каждый слог и не пропустить ничего, но услышанного достаточно для того, чтобы мое сердце погнало по телу кровь, и мне стало жарко. Я слушаю настолько сосредоточенно, что от этого начинает болеть голова. Боль пульсирует у меня над глазами.
Быстрый язык миссис Агнё доносит до меня то, что Лэрри ЛаСейл возвратился во Френчтаун, он медленно ходит, похоже, у него повреждены ноги, он снимает квартиру на втором этаже трехэтажки, принадлежащей кому-то… я не различаю имя, на углу Девятой и Спрус-Стрит.
— На каком углу? — спрашивает госпожа Беландер, я благословлю ее за вопрос — тот, который хочу задать сам.
— Зеленый дом, выкрашенный дешевой краской, купленной по скидке, такую уже не купишь…
Но я уже не слышу продолжения описания по-французски.
Услышанного достаточно.
Лэрри ЛаСейл возвратился во Френчтаун, и я знаю, где его найти.
---------
Пистолет. Он словно опухоль на моем бедре. Я иду по утренним улицам. Ветер дует мне навстречу, и он никогда не утихнет. Апрельское солнце жалит меня в глаза, но ветер тут же забирает его жар, гремя окнами магазинов и пиная мусор по углам и водостокам.
Останавливаюсь на углу Девятой и Спрус-Стрит, и смотрю на окна второго этажа трехэтажного дома, где мог бы быть Лэрри ЛаСейл. Подозревает ли он мое присутствие у своего дома? И знает ли он, что у него есть лишь несколько минут, оставшихся для его жизни?
Я спокоен. Сердце бьется ровно. Что значит еще одна смерть после всего, что я видел на полях и в деревнях Франции? Невинные лица двух молодых немцев всплывают в моей памяти, но Лэрри ЛаСейл ни в чем не невиноват.
Ступеньки, ведущие на второй этаж, сильно изношены. Много лет их не заменяли, и думаю о тех, кому приходится по ним подниматься после тяжелого рабочего дня на заводе или на фабрике. Останавливаюсь у двери квартиры, снимаемой Лэрри ЛаСейлом, опускаю руку в карман и касаюсь ствола, чтобы убедиться в наличии оружия. Долго стучу в дверь. Удары эхом отзываются в тихой прихожей.
Никакого ответа. Я жду. Снова стучу, на сей раз кулаком.
«Входите, дверь не заперта», — наконец, отвечает Лэрри ЛаСейл. Без сомнений это его голос — немного ослабший, но все же еще тот его голос, который приветствовал нас во Врик-Центре.
