Роман Светлов - Сон Брахмы
Египтянин набросил на голову капюшон, чтобы его бритая голова – знак жреца Исиды – не привлекала к себе внимания. Он смешался с толпой праздного народа, которая брела вслед за преступниками, тащившими длинные брусья на своих спинах. По пыльной дороге они взбирались на холм, именуемый Голгофой, чтобы их пригвоздили к тем же деревяшкам, которые несчастные волочили на себе. Любопытствующих было немало, но в основном вокруг римских легионеров, устало отгонявших зевак от преступников, кружились мальчишки из бедных предместий, нищие, как всегда радовавшиеся чужой беде, и родственники тех, кто погиб от рук разбойников.
Однако один из казнимых разбойником не был. Его называли «царь иудейский», и в него кидали камни и навозные лепешки чаще, чем в других. Может быть, потому, что меньше боялись – после разбойников оставались сообщники, те, кто будет пытаться отомстить за них. А может быть, потому, что полагали этого человека сумасшедшим и потому безответным и слабым. Такие люди неуместны, от них хочется избавиться, выместить на них все свое недовольство жизнью. Больше всего бесило их то, что он не боялся никого – ни мучителей, ни зевак. В чем его вина, доподлинно знали немногие, остальные питались слухами, в том числе самыми невероятными. Некоторые говорили, что он назвал себя сыном Бога и заставлял всех поклоняться себе как мессии. Другие утверждали, будто он обещал извести ворожбой всех новорожденных Иерусалима. Третьи видели, как безумец гнал из Храма побирушек и торговцев – как будто сам не был побирушкой, странствовавшим по дорогам Израиля.
Кожа на голове «царя иудейского» была превращена в лохмотья венком из колючего терновника, щеки покрывали запекшиеся потеки крови, и египтянин не смог различить черт его лица. В Фивах египтянину показывали изображения Последнего из умерших, запечатленные божественной рукой самого царя-бога Дхутмаси (которого греки и римляне называли Тутмосом), но сейчас невозможно было различить ни характерного росчерка скул, ни внимательного прищура иссиня-черных глаз, окруженных глубокими морщинами, которые так точно прорисовало перо божественного художника.
Впрочем, все сходилось. Время, место, даже имя казнимого. В Палестине его называли Иешуа, а в Египте, куда он был увезен родителями в детстве, Иешуа получил второе имя – Татенен, что значит «Поднимающаяся земля». Так во времена великой древности египтяне звали бога – хозяина земли, который рождает животных и растения, дарит людям месторождения золота и серебра. По ночам в его покоях гостит Солнце, а ночью к нему спускаются Луна и звезды. Когда Татенен умрет, земля перестанет рождать, небо расколется и обрушится на людей.
И вот Иешуа-Татенена готовились распять. Позади группы зевак брели две плачущие женщины в окружении нескольких последователей Иешуа. По обычаю женщин Ханаана они до крови царапали себе щеки, подбирали с земли прах и сыпали на головы, покрытые черными платками. Из их уст доносились стоны и призывы к тому новому богу, которого проповедовал Иешуа. Одна женщина была матерью казнимого – еще не старая, из той породы женщин, которые до могилы сохраняют отблеск девичьей миловидности. Впрочем, она была раздавлена обрушившимся на ее сына несчастьем, ее отчаяние, казалось, не знало границ. Вторая была молода и статна, в ее жилах явно имелась примесь персидской или греческой крови. Одни называли ее блудницей, которую Иешуа пожалел и прикормил, а другие считали женой мессии. Она поддерживала мать Иешуа, но и ее ноги подкашивались, так что ученикам мессии приходилось подхватывать обеих женщин и почти на руках поднимать их на холм.
Последователи Иешуа были растеряны и подавлены; они совсем не ожидали такого конца для своего учителя. Похоже, казнимый нашел отклик и среди бродяг, и между зажиточными людьми. По крайней мере, один из них был одет в богатый плащ, а пальцы его украшали перстни. Зато других египтянин без труда мог представить на месте казнимых разбойников; их лица не вызывали у него доверия. Так выглядели израильские повстанцы, нападавшие на римских чиновников, патрули вспомогательных войск и те из иудеев, которые подчеркивали свою преданность римскому императору. Египтянин подумал даже, не попытаются ли эти люди освободить Татенена? Впрочем, римская стража была достаточно многочисленна, чтобы воспрепятствовать этому.
Для казнимых путь на Голгофу был мучительным, но слишком быстрым. Оказавшись на вершине, они не сразу сбросили с плеч деревянные брусья, на которых спустя короткое время должны были повиснуть в ожидании смерти-утешительницы.
Пока солдаты сооружали из брусьев грубые подобия египетских тау-крестов, жрец Исиды сел на камень и стал смотреть на небо. Он был одним из немногих Знающих, хранивших истину о прошлом и будущем, которую, согласно тайному преданию, его предки получили много тысячелетий назад – в те времена, когда за Геракловыми Столпами находился обширный остров, населенный чародеями, а на севере, за Рипейскими горами, жило племя бессмертных, называвших себя детьми звезд. Когда чародеи и дети звезд смешались с остальными народами, Египет остался единственным местом, где сохранялось старое Знание, и тысячелетия он гордо возвышался над всеми живущими – как до сих пор возвышаются пирамиды над долиной Нила. Вокруг росли и рушились царства, на Египет, который называли еще Страной Живых Богов, нападали дикие племена, приходили времена засухи и упадка. Но всякий раз Египет возрождался, неколебимо уверенный в своем предназначении и в своей правоте.
Однако все в мире кончается; вот и в Стране Живых Богов на смену Знанию пришло Забвение. Все меньше людей понимали старую письменность, и все больше египтян вместо правильного поклонения богам и умершим занимались стяжанием богатств и славы. Национальных фараонов сменили пришлые – эфиопы, ассирийцы, персы, македоняне, теперь – римляне. Их, Знающих, осталось несколько человек. Он был самым молодым из них, и потому именно его они направили в Иерусалим, чтобы увидеть, как боги начертают последние письмена на свитке земной истории. Если верно предсказание, что души Знающих сохранятся в огне мирового пожара, он поведает своим учителям, как все происходило.
Небо казалось чистым и ясным. Но именно казалось. Солнце было каким-то блеклым, свет его скрадывал краски, даже ярко начищенные умбоны на щитах римской стражи не отбрасывали бликов. Тени становились прозрачными и бледными, а воздух едва заметно дрожал, размывая четкость предметов. Звуки стали глухими и нечеткими – как это бывает в последние мгновения перед обмороком.
Но вот послышались тяжелые удары молотка и вой, мало походящий на человеческий: первому из разбойников пригвоздили ладонь к поперечному брусу креста.
* * *Владимир Николаевич и Сергей Сергеевич, задумчиво поджав губы, читали странички, распечатанные им Шереметьевым. Матвей сидел с равнодушным видом, скрывая неожиданное волнение. Все утро он шлифовал свои мысли, и в конечном итоге текст показался ему идеально точным. В конце концов, это не статья, и от него не требуется занимательности. Нужны факты, еще раз факты и мысли по их поводу. Однако теперь ему вдруг показалось, что Компетентные люди не оценят результатов его поисков. Наверное, они ждали чего-то другого…
– Понятно, – отдавая последний листок Сергею Сергеевичу, проговорил Владимир Николаевич. – Стандартная история Смутного времени – это история Минина и Пожарского. Вы предлагаете внести в политические святцы еще и Скопина.
– Я предлагаю вообще больше говорить о Смутном времени. Всем понятно, что мы переживаем – или совсем недавно перестали переживать – нечто подобное. Это называется «системный кризис», так? А посмотрите, что получилось в итоге – спустя какую-то сотню лет Россия превратилась в империю, в государство мировых масштабов. Сейчас история бежит быстрее, так что, наверное, сотню лет не нужно будет ждать…
– Мысль понятна, – согласился Сергей Сергеевич. – Россия тогда действительно возродилась из праха. Правда, потом было длительное «похмелье». Сколько лет прошло до Петра?
– Много. Кстати, тогдашнему «похмелью» вовсе не обязательно подражать. Да и было ли похмелье? В семнадцатом веке отвоевали Смоленск, присоединили Украину, добрались до Берингова пролива, западные инженеры, архитекторы, военспецы поднимали армию и экономику. Это мы сейчас все с временем Петра сравниваем… А Скопин? Петр до Петра! Так о нем и надо говорить.
Чекисты вызвали референта, через несколько минут он принес том Советской исторической энциклопедии на букву «С». Владимир Николаевич и Сергей Сергеевич прочитали коротенькую статью о Скопине-Шуйском и начали скептически разглядывать его портрет. Владимир Николаевич даже достал из стола лупу и стал, щурясь, вглядываться в какие-то ему одному ведомые детали маленькой репродукции.
– Лицо не впечатляет, – пожал плечами Сергей Сергеевич.
