Алекс Адамс - Еще жива
— Расклеивай их повсюду. Клей сверху на другие объявления о потерянных животных, если больше некуда.
Он уходит, чтобы совать свои объявления каждому встречному. Сиреневые бумажки летят на землю, но Бен не замечает, что люди принимают его за очередного надоедливого бездельника, раздающего рекламу.
Я отправляюсь в другую сторону, развешивая объявления с мордой Стиффи на стенах и столбах, как это более принято. Я улыбаюсь каким-то встречным, но они отводят взгляд, сосредоточившись на собственных проблемах. В конце квартала я поворачиваю назад. Именно таков наш уговор. Бен и я встречаемся на середине пути, около нашего дома.
Его верхняя губа дергается под шелушащимся носом. Я спрашиваю, как он, и Бен пожимает плечами.
— Холодно, — говорит он. — И, думаю, я, наверное, беременный, потому что постоянно блюю в туалете. Или думаю об этом.
Его смех похож на гусиное гоготанье.
— Но все равно теперь я рад, потому что кто-нибудь найдет Стиффи. К этому вечеру он будет дома, я это знаю.
Он ошибается. Объявления не дали ничего, кроме того, что несколько человек звонили и грубили, а один с корейским акцентом расспрашивал про работу. Стиффи объявился через неделю, тощий, растрепанный и грязный после каких-то одному ему известных приключений. Он вальяжно вошел через мое окно со своим обычным безразличием ко всему и уселся напротив вазы.
Нечто холодное и скользкое шевельнулось у меня внутри.
— Стиффи.
Обычно кот поднимает на меня глаза, трется о ноги, издает звуки, означающие, что он не прочь поесть. Но на этот раз он меня как будто не слышит. Когда я подхожу к нему, Стиффи шипит, отскакивает в сторону, совсем не как тот кот, которого я знала. Я закрываю окно и звоню Бену. Телефонные звонки раздаются в режиме стерео: сквозь пол и у меня в ухе. Девять гудков. Я набираю снова. Еще три, и он наконец берет трубку.
— Не клади трубку.
Из его горла вырываются такие звуки, будто он пытается откашлять ком шерсти.
— Не могу остановить рвоту.
Но ему все же удается это, когда я сообщаю, что его кот у меня.
Через минуту Бен уже вваливается ко мне в двери, бледный, как воск, со смрадным дыханием.
— Стиффи!
Он кидается обнять своего кота.
Бен уходит пружинящей походкой. Последнее, что я вижу, прежде чем они скрываются, — это немигающие, широко открытые глаза мармеладного кота, который смотрит на вазу через плечо своего хозяина.
Глава 6
Новая физиология повлекла за собой изменения, затронувшие все стороны жизни. Человеческие существа, зараженные «конем белым», мутировали непредсказуемым образом. Девяносто процентов умерли. Из оставшихся десяти половина, вероятно, была невосприимчива к заболеванию. Мутации остальной части оказались совместимы с жизнью. Если только человека не вынуждают карьерные устремления или другие стимулы, такие как жгучее желание выйти на следующий уровень в компьютерной игре, люди по-прежнему ведут дневной образ жизни. Нет, мы, конечно, можем стать ночными существами, но это не идет ни в какое сравнение с удовольствием от ночного сна.
Но в этом остатке мира некоторые представители задыхающегося в предсмертных судорогах человечества теперь охотятся по ночам. А это значит, что днем они спят…
Существо, бывшее когда-то женщиной, подергивается во сне, как спящая собака. Достаточно ли в ней осталось человеческого, чтобы ей снился умопомрачительный шоп-тур в Милан, или же ее сознание откатилось до первичного бульона, где ее одноклеточное тело продвигается с помощью жгутиков к очередной порции пищи?
Все шестеро спят, напоминая уродливых, до отвала накормленных детенышей животных в своем гнезде, устроенном из соломы. Их рты причмокивают во сне, но это только до тех пор, пока швейцарец не поднимет этот амбар на воздух. Эти камни пережили землетрясения, погодные катаклизмы и войны, но они рухнут в противостоянии с пластичной взрывчаткой.
Лиза. Я должна вытащить ее отсюда. Я не могу оставить ее здесь.
Она сидит скрючившись на том же пересечении деревянных балок, прижав колени к груди, словно эта поза — щит, который убережет ее от монстров, как натянутое на голову одеяло спасет от бури.
Я продвигаюсь на несколько дюймов влево, чтобы лучше было видно, что находится внутри амбара, и Лиза поднимает голову, будто замечает меня. Но это обман. Ее глаза пусты и безжизненны. Она оставила надежду. Скорее всего, бедняжка думает, что я мертва или в таком же безвыходном положении, как и она сама.
Пожалуйста, пусть она не шевелится. Пока существа спят, есть хоть какая-то возможность.
Рюкзак сползает у меня со спины. Сделав еще несколько десятков шагов, я бросаю его под дерево. Овощной нож уже у меня в кармане, а через секунду в моей руке появляется мясницкий нож с хорошо сбалансированным весом.
Пожалуйста, пусть у меня не возникнет потребности им воспользоваться. Пусть это мое желание имеет больше чудесной силы, чем молитва.
У амбара только один вход. Раскрытый ржавый замок свисает с такой же щеколды. Это низкое строение с характерной красной крышей, какими пестрит итальянский загородный пейзаж. Три окна, по одному на каждой стене, кроме той, где двери. Все они недостаточно велики, даже если бы и были открыты. Петли настолько старые, что они запоют сопрано от малейшего движения.
Молюсь, чтобы Лиза держалась.
Возвращаюсь к дому. Швейцарец роется в металлическом ящике. Он громко его захлопывает, когда я с молчаливой решительностью прохожу мимо него и направляюсь в крохотную кухню.
— Не повезло?
— Нет.
— Что ты ищешь?
— Ничего.
Вытаскиваю пятилитровую бутыль оливкового масла из-под узкого рабочего стола. Под ним нет дверок, только занавеска скрывает кастрюли, сковороды и прочую кухонную утварь от чужих глаз.
— Оливковое масло?
— В Италии нет кухни, где бы его не оказалось.
— Ты не сможешь ее спасти, — бросает он мне в спину. — Они, наверное, съели все то, что осталось от других жителей деревни. Они не пожалеют и твою глупую подружку.
Не только качество университетского образования снижается по дуге. Человеческая благопристойность тоже имеет колоколообразную форму, и некоторые из нас соскальзывают за края. Святые — с одной стороны, грешники — с другой, если выражаться библейским языком. Нет никакой возможности узнать, насколько пали эти постчеловеческие существа, каково участие личности в управлении их телесной машиной.
Но я не могу играть в эту генетическую лотерею, поскольку речь идет о жизни Лизы. Все мое оружие — мои благие намерения.
Масло течет на дверную петлю, просачиваясь между металлических деталей. Я молюсь Богу, в которого в действительности не верю, просто потому, чтобы не чувствовать себя в одиночестве. Но он не отвечает. Минуты тянутся одна за другой. Я жду до тех пор, пока хватает терпения. Я не знаю, сколько спят послечеловеки. Насколько мне известно, они, подобно собакам, спят, не теряя бдительности, в ожидании пищи, которая упадет на пол в соседней комнате.
Солнце на фоне высоких плотных облаков выглядит чуть более светлым серым пятном. Утро уже в самом разгаре. Света достаточно, чтобы заглянуть в окно и состряпать кое-какой план спасения.
Дверь жалобно, едва слышно скрипит, когда я потихоньку просовываюсь в узкую щель. И вот я среди точно воспроизведенной картины ароматов ада. Церковь была всего лишь разминкой. Эти твари здесь спят, здесь гадят и здесь же едят среди собственных нечистот.
Мои ботинки проваливаются в солому. Я смотрю себе под ноги, так как не хочу вступить в кучу коричневой слякоти, местами толстым слоем устилающей пол. В таком дерганом танце следующих один за другим неуверенных шагов я продвигаюсь к балке, на которой притаилась Лиза.
Одно из существ заерзало.
Задерживаю дыхание и дожидаюсь, когда оно затихнет.
Не дышу.
Давление разрывает грудь. Углекислый газ жжет легкие, но я не осмеливаюсь выдохнуть так скоро.
Не дышу.
Слезы заливают глаза.
Существо на полу амбара снова успокаивается, погружаясь в свои жалкие сновидения.
«Тише», — говорю я Лизе одними губами и сразу же отчитываю себя за забывчивость. Снова произношу это же слово едва слышным выдохом.
Губы Лизы шевельнулись, произнося мое имя.
Спутанные, пропитанные кровью волосы прилипли к ее правому уху. Правый глаз чернеет заплывшей щелью. Они, должно быть, ударами загнали ее туда, хотя я никак не могу понять, почему ее, а не меня. Она, видимо, вышла изучить местность, когда я уснула. Она вылезла, надо полагать, через окно, поскольку дверь была заперта моим спящим телом.
Нет, что-то ее должно было привлечь. Невозможно допустить, чтобы она ушла одна.
