Франк Тилье - Головокружение
Я откусил кусочек апельсиновой кожуры, положил его на язык и, поморщившись, поднялся. Мои брюки, с вечера повешенные на поперечину палатки, чтобы не соприкасались с землей, все равно замерзли и захолодели. У меня мелькнула мысль засунуть их в спальник и согреть, но одно прикосновение к ним уже леденило кровь. Стиснув зубы, я в них кое-как влез, а потом натянул свитер и пуховик, которые так и оставались скрученными возле цепи на руке.
Прежде чем выйти, я бросил взгляд на моего милого Желанного Гостя. С прошлого раза он даже лапкой не пошевельнул. Резким движением я поднял стакан, паук почувствовал струю воздуха и встрепенулся. Он был вполне реальным, настоящим одушевленным существом, в нем присутствовало очарование. Он ухитрялся выживать в таких жестоких условиях. Я с ним немного поиграл, то выпуская, то снова накрывая стаканом, он бегал по моей руке, танцевал на своих тонких лапках. У меня создалось впечатление, что он меня приветствовал в голубоватом свете горелки и даже аплодировал. Тут я поймал себя на том, что говорю сам с собой, и понял, насколько ситуация опасна. Это недобрый знак, и хуже всего то, что я это осознаю. Со мной что-то не то, мне дурно. Тут же пришли мысли о дочери в опасности, о Франсуазе, которая борется с болезнью. Я видел, как у нее прядями выпадали волосы, и она их тайком засовывала в дырку в раковине, я слышал по ночам приглушенные звуки рвоты. Ну да, с этого все и началось, со рвоты. Весь этот долгий кошмар…
Имею ли я право дать слабину, когда где-то меня наверняка ждет дочь? Когда моя жена борется за жизнь? Когда ее тело кромсают лучи, которые вроде бы призваны лечить?
Неловким жестом я снова накрыл паука стаканом и решил, что пора сделать еще одну зарубку камешком.
III
Всего три дня. Так мне казалось.
Еще столько же – и Франсуаза отправится на операционный стол для трансплантации. А я-то где буду через три дня? И прежде всего – в каком состоянии? Смогу ли я держаться на ногах? Это было так жестоко, что мне захотелось выть.
Я вышел из палатки.
Внизу, возле края пропасти, теплился огонек фонаря. Я энергично растер себе плечи и осторожно пошел вперед. Рукавиц я не надел. Ноги плохо слушались, мышцы одеревенели. В полный рост поднялся враг, с которым трудно бороться: недостаток физической активности. Мы все оказались под угрозой рахита. Свет – одна из главных жизненных составляющих, без него начинается распад и угасание. Я отдавал себе отчет, до какой степени мне сейчас не хватает тепла солнечного луча, тепла улыбки.
Передо мной все мгновенно пришло в движение. Белый шлем покатился по земле, свет фонаря заметался, тени выгнулись высокими арками, и раздалось злобное ворчание. Фарид и Мишель дрались, причем Мишель уже подмял противника. Я подбежал и растащил их, рванув Мишеля на себя. Тяжелый, черт! У Фарида была разбита губа. Оба тяжело дышали, но соблюдали дистанцию. Я спросил Мишеля:
– Что случилось?
– Этот маленький гаденыш насмехался над нами с самого начала.
Я повернулся к Фариду. Тот ощупал губу кончиками пальцев, потом сплюнул на землю сгусток крови и отвел глаза. Судя по всему, досталось ему здорово. Мишель схватил меня за руку и потащил к пропасти. Хватка у него была железная.
– Он потихоньку поднялся, видно, думал, что мы спим. Вы храпели, а я свернулся у самого входа и не шевелился. Он что-то пошептал, наверное, чтобы проверить, не проснемся ли мы. Я не ответил. Тогда он потихоньку оделся в темноте, взял шлем, баллончик и пошел к леднику. Не знаю, что он там делал, но он светил себе фонарем, как будто что-то искал. Оттуда он пошел к тому месту, где мы его нашли. Я вышел из палатки и видел, как он взобрался на карниз, а потом спустился. За пазухой у него было что-то спрятано. Что-то большое.
Фарид угрожающе ткнул в Мишеля пальцем:
– Что ты несешь!
Потом взглянул на меня, пытаясь оправдаться:
– Я захотел пописать и решил отойти как можно дальше, чтобы не пачкать там, где мы живем. Поначалу я собирался помочиться на ледник, но потом сообразил, что это не лучшая идея: мы ведь пьем эту воду. Тогда я пошел к тому месту, где прикреплена моя цепь. В отместку нашему палачу, вот, мол, тебе, и пошел ты… Но честное слово, я не лазил наверх, я…
– Заткнись, паршивец! Он сразу же рванул к леднику, стараясь не производить шума. А я спрятался и все видел. Он наклонился над пропастью, достал что-то из-за пазухи и выбросил туда. Вон доказательство, глядите!
Фарид запротестовал и что-то возбужденно заговорил по-арабски, и этот выход за пределы языкового барьера меня напугал. Я взял фонарь и направил луч света в пропасть. Внизу, метрах примерно в десяти, я увидел узкий карниз. На нем что-то лежало: то ли кусок черной ткани, то ли черный мусорный мешок. Света было мало, к тому же луч сильно дрожал.
Мишель поднял палец:
– Вы видели? Я думаю, то, что он выбросил, осталось на карнизе.
Я повернулся к арабу:
– Это правда, все, что он говорит?
– Да нет же. Полный бред. Пакет на карнизе, скорее всего, там и лежал. Наверняка это шмотки, которые мертвяк выкинул перед тем, как себя укокошить. Не забывайте, что он был совершенно голый. Я понятия не имею, с чего железная рожа на меня так напустился. Ерунда, чушь собачья. Просто зло срывает, и все.
– Согласись, это по меньшей мере странно. Зачем Мишелю врать?
– Зачем? Да потому, что он врун и делает все, чтобы нас поссорить, ты все еще не понял? А кто тебе сказал, что он сам не спрятал этот мешок у себя в галерее, чтобы потом выбросить?
Мишель пожал плечами и нагнулся:
– Вам бы надо заглянуть в пакет.
Я внимательно оглядел мрачные стены, гладкие и скользкие, как каток.
– Невозможно, тут ни одной зацепки, очень скользко. И я уже много лет не лазил. Это равносильно самоубийству.
Он приподнял мою цепь:
– А это? У нее достаточно длины, чтобы послужить веревкой. Вы никуда не упадете.
От одной мысли о том, что мне придется повиснуть над этой воющей пропастью на конце собственной цепи, меня затошнило.
– А зачем Фариду понадобилось нас тут держать? Это действительно ерунда какая-то. Он ведь больше всех страдает от холода.
Араб убежденно подхватил:
– Да, зачем? Ты совсем больной на голову? Ты что, хочешь меня со смеху уморить? У тебя не только маска железная, но и мозги тоже.
Я подошел к нему:
– Ты говоришь, пописал? Показать можешь?
Фарид взял сигарету и прикурил от горелки. Когда он натягивал перчатки, пальцы его сильно дрожали.
– Ну вот ты мне тоже не веришь? А я думал, ты не такой, как он…
– Наоборот, я очень хочу тебе верить. Пошли.
Он пожал плечами:
– Идите сами проверяйте, а я пошел домой. У меня ноги как ледышки, и никакой массаж не помогает. Я сдохну от холода скорее, чем с голоду.
Он сделал несколько шагов и исчез в темноте. Вскоре в палатке затеплился огонек. Фарид включил горелку на полную мощность. Черт побери, они будут слушать, что им говорят, или нет?
Нахлобучив каску с баллончиком, я двинулся к стене и замер, когда вдруг раскатились хриплые звуки:
I see trees of green, red roses too
I see them bloom, for me and you
And I think to myself, what a wonderful world.
У меня на глаза навернулись слезы, Мишель застыл на месте. Непостижимый, божественный тембр Луи Армстронга. Песня напомнила мне мать в кресле-качалке, со спицами в руках… Сейчас она начнет вязать очередной ужасный шерстяной свитер. Какой чудный мир…
Справа от меня Мишель зашептал:
– Я чувствую, что за мальчишкой кое-что водится. Да хотя бы увеличенное фото и история с охотником и пилой. А теперь еще и это…
– А если он прав? И сверток на карнизе уже лежал раньше? Может, вы себе напридумывали. У нас уже мозги отказывают, и рассудок мог вас подвести.
– Мальчишке нельзя доверять, он нас водит за нос.
Я указал ему на лужицу мочи неподалеку от ниши в стене. Она еще не успела замерзнуть.
– Это потому, что в нашей ситуации вам очень хочется найти виноватого?
– Ну ладно, он действительно вышел помочиться, но я повторяю, он…
– Да я скорее буду доверять ему, чем эгоисту, который мало того что подкрепляется в галерее, еще и позволил себе сожрать наш скудный запас.
– Но я же оставил вам второй апельсин?
– Да бросьте вы! Я полезу осмотрю, что там наверху…
Подпрыгнув, я ухватился за край ниши и вышел наверх на руках, используя как дополнительную опору крепление цепи Фарида. Ниша на двухметровой высоте, в которой очнулся юный араб, была пуста.
– Тут ничего нет.
– Тут больше ничего нет, вы хотите сказать. Надо было раньше подумать и посмотреть.
Я в последний раз осмотрел нишу: небольшая, но вполне пригодная, чтобы в ней улечься. На спуске важно было не вывихнуть лодыжку. Старые драные ботинки мало подходили для лазания.
Мишель уселся напротив меня:
