Лев Шейнин - Военная тайна
— Да, так он сказал, — согласился Грейвуд. — На самом деле не так.
— Но представитель иранского посольства, которому вы были предъявлены, отказался от вас и заявил, что ваш паспорт подложный. Так?
— Да, так он заявил. На самом деле не так. Я уже дал объяснения по этому вопросу.
— Так вот, мы доставили вас в Берлин для новых очных ставок. Поэтому я спрашиваю в последний раз: признаёте ли вы, что являетесь полковником Грейвудом?
— Ни в коем случае, — улыбнулся Грейвуд, продолжая перебирать свои чётки, которые, по его просьбе, были ему оставлены вместе с красной феской.
Малинин нажал кнопку. Вошёл адъютант.
— Пригласите Наташу Серову, — сказал Малинин. И, обращаясь к Грейвуду, спросил: — Вам знакома эта фамилия, Грейвуд?
— Грейвуду она может быть знакома, мне — нет.
— Это девушка, которая вместе с другими комсомольцами из Ротенбургского лагеря содержалась по вашему приказанию в подвале и сумела с ними бежать оттуда.
— Какой подвал? Какая девушка, какие комсомольцы? — пожал плечами Грейвуд.
В кабинет вошла совсем ещё молоденькая, заметно взволнованная девушка.
— Садитесь, Наташа, — обратился к ней Малинин. — Вам известен этот человек?
— Да, к несчастью… это полковник Грейвуд. По его приказанию я и мои товарищи были арестованы.
— Обвиняемый Грейвуд, — произнёс Ларцев, — вас опознаёт уже третий свидетель. Не хватит ли валять дурака?
Грейвуд опять ухмыльнулся:
— Если меня опознает даже сто ваших свидетелей, то от этого Хаджар не превратится в Грейвуда, — сказал он. — Кроме того, эта свидетельница — женщина. А в коране сказано: “И лучшая из них — тоже змея”.
И снова начав перебирать чётки, он забормотал:
— Нет бога, кроме бога, и Магомет его пророк.
— Вы свободны, Наташа, — обратился Малинин к девушке, и она вышла из кабинета.
— Послушайте, Грейвуд, — снова начал Ларцев, — ссылки на Магомета не имеют юридического значения, тем более что при судебно-медицинском осмотре вы оказались, увы, не правоверным.
Грейвуд улыбнулся:
— Эта мелкая деталь, господа, ещё не повод для обвинения в шпионаже, — произнёс он. — Единственный вывод, который вы можете из этого сделать, — это то, что мой отец был плохим мусульманином. Если это наказуемо по советским законам — судите его, а не меня.
— О, вы ещё в состоянии острить, — сказал Ларцев. — Ну что ж, если вам не нравятся женщины-свидетели, пойдём вам навстречу. Мы предъявим вас сейчас господину Винкелю, которого мы пригласили из американской зоны.
Тут Малинин нажал кнопку звонка, и в кабинет вошёл Винкель.
— Честь имею, господа, — галантно произнёс он. — Чем могу служить?
— Господин Винкель, вам известен этот человек? — спросил Малинин.
Винкель повернулся к Грейвуду и радостно воскликнул:
— Всевышний, кого я вижу?! Мистер Грейвуд, такая приятная неожиданность!
— Впервые вижу этого человека, — развёл руками Грейвуд.
— Что? Простите, но ещё ни у кого не было оснований отказываться от знакомства с фирмой Винкель… Всегда вовремя платил по векселям и…
— Он сумасшедший или провокатор, — перебил Винкеля Грейвуд.
— Что! — воскликнул Винкель. — Дорогой — вы действительно дорогой, вы недёшево мне обошлись, но я заплатил вам всё до последнего пфеннига, рассчитался с вами как джентльмен.
— Я не Грейвуд, вы меня с кем-то путаете!..
— Путаю? Когда надо было получать деньги, вы не считали, что я путаю. Что здесь происходит, господа?
— Мистер Грейвуд уверяет, — ответил Ларцев, — что он иранский доктор Али Хаджар, специалист по персидской поэзии.
— Остановитесь, я могу умереть от смеха! — воскликнул Винкель. — Его поэзия обошлась мне в десятки тысяч марок! Как вам нравится такая поэзия, господа? Это скорее похоже на мелодраму! Разрешите мне уйти!
— Вам придётся подождать, пока будет готов протокол, — ответил Малинин.
— Протокол? Я терпеть не могу протоколов, господа.
— Вы подпишете протокол как свидетель, — сказал Малинин.
— Свидетель? Господа, есть слова, от которых я бегу, как от чумы. Например: “наш великий фюрер”, “дранг нах остен”, “мировое господство” и “реванш”… Слово “национализация” тоже не украшает жизнь, между нами говоря… но слово “протокол” безусловно укорачивает её, как я давно заметил.
— Но вы свидетель, вам придётся подписать, — улыбнулся Малинин.
Винкель подошёл к Грейвуду:
— Вот видите, мистер Грейвуд, из-за того, что вы, американский полковник, морочите головы этим советским полковникам, вашим бывшим союзникам, мне, вашему бывшему противнику, приходится подписывать протокол… как свидетелю… Я далёк от политики, господа, но хочу на прощанье дать вам один совет, мистер Грейвуд, как ваш бывший компаньон…
— Я не был вашим компаньоном! — закричал Грейвуд.
— Нет, фактически были, но уже не будете, судя по протоколу, который мне предстоит подписать. История опять повторяется, мистер Грейвуд! Гитлер полез в Россию, и это кончилось протоколом о капитуляции Германии. Теперь полезли вы, и это кончается протоколом, который я подпишу как свидетель. Не пора ли прекратить эту дурацкую погоню за протоколами?.. Не пора ли всем подписать единственный и последний протокол — ни за что и ни к кому не лезть, особенно не лезть в Россию, поскольку это всегда кончается протоколом… Я буду ждать в приёмной, господа.
Когда Винкель вышел, Малинин обратился к Грейвуду:
— Ну, что вы скажете о свидетеле-мужчине?
Грейвуд снял с головы феску, бросил её на стол и, встав, произнёс подчёркнуто твёрдо:
— Господа, мы все — седые люди, полковники. Мы отлично понимаем друг друга. Если даже сам американский президент опознает меня как Грейвуда, я буду это отрицать! Бессмысленно тратить время на эти очные ставки, джентльмены!
— Да, я тоже так думаю, Грейвуд, — сказал Ларцев. — Мы действительно с первого момента прекрасно понимаем друг друга. Вот только одного я не могу понять: у вас в Чикаго семья — мать, жена, двое детей. Через несколько дней после того, как вас арестовали в Москве, в американских газетах был опубликован некролог.
— Некролог? — удивился Грейвуд. — О ком?
— О полковнике Джеймсе Грейвуде, погибшем при авиационной катастрофе. Вот американские газеты с этим некрологом, Грейвуд.
И Ларцев протянул Грейвуду газету.
Грейвуд с улыбкой прочёл некролог.
— Даже семьи вашей не пожалели, Грейвуд, — заметил Малинин.
— Вы любите свою мать? — спросил Ларцев.
— Очень, — ответил Грейвуд.
— Тогда прочтите: этот некролог убил вашу мать… — и Ларцев протянул Грейвуду другую американскую газету, в которой было опубликовано траурное извещение о смерти его матери.
Грейвуд судорожно схватил газету, прочёл извещение. Лицо его исказилось, он опустил голову.
В комнате было очень тихо, и только низкий бой башенных часов неожиданно донёсся с улицы и медленно расходился под потолком.
— Проклятье!.. Мерзавцы!.. — пролепетал Грейвуд.
— Я понимаю вас: мать есть мать, — тихо сказал Ларцев.
— Негодяи! Изверги! — с полными слёз глазами бормотал Грейвуд.
В этот момент в кабинет вошёл адъютант Малинина и шепнул ему:
— С прощальным визитом приехал генерал Маккензи.
Ларцев и Малинин переглянулись, а потом Ларцев снова обратился к Грейвуду:
— Среди лиц, подписавших некролог, ваш старый друг генерал Маккензи.
— Друг, будь он проклят! — воскликнул Грейвуд. — С каким наслаждением я плюнул бы ему в лицо!.. Ведь это он послал меня в Москву… Он!.. Я не хотел, поверьте…
— Я знаю, я всё знаю, Грейвуд, — ответил Ларцев. — Кстати, генерал Маккензи сейчас явился сюда с прощальным визитом. Он возвращается в Америку. Я могу устроить вам встречу с ним, если вы этого, конечно, хотите.
— Хочу!..
— В таком случае, сначала пройдём в другую комнату, — сказал Ларцев.
Грейвуд встал и вместе с Ларцевым вышел из кабинета.
Вслед за ними, в другую дверь, вышел Малинин, чтобы встретить Маккензи. Через минуту Маккензи и Малинин вошли в кабинет. Маккензи был в парадной форме, при всех регалиях.
Адъютант вкатил вслед за ними столик с вином и закусками. И в этот момент из другой двери в кабинет вошёл Ларцев.
— Здравствуйте, джентльмены! — весело сказал Маккензи. — Я всегда рад вас видеть.
— Мы тоже, генерал Маккензи, — ответил Малинин. — Прошу садиться.
— Если НКВД говорит — садитесь, как-то неудобно стоять… — усмехнулся Маккензи и сел к столу. — Коллеги, друзья, я хочу сегодня, под этим серым берлинским небом, видевшим нашу общую победу, выпить за братство по оружию, за дружбу, господа!
— Прекрасный тост, — произнёс Лардев.
Все выпили.
После небольшой паузы Малинин сказал:
— Генерал, самые лучшие тосты не могут ответить на ряд вопросов, возникших в последнее время.
— Какие вопросы, полковник? — насторожился Маккензи.
