Дэн Симмонс - Террор
— Нет, спасибо, капитан.
— Вы твердо решили, мистер Блэнки? В смысле, остаться здесь? — спросил капитан Крозье. — Если бы вы продержались… с нами… всего еще неделю-другую, ваши знания могли бы очень пригодиться нам. Кто знает, какими окажутся ледовые условия в двадцати милях к востоку отсюда?
Блэнки улыбнулся.
— Не будь с вами мистера Рейда, я бы принял ваши слова близко к сердцу, капитан. Честное слово. Но лучшего ледового лоцмана, чем он, и желать нельзя. В качестве запасного, я имею в виду.
Крозье и Хани пожали Бланки руку. Потом они повернулись и торопливо двинулись прочь, спеша догнать последние сани, уже скрывавшиеся за возвышенностью вдали.
Было за полночь, когда оно пришло.
У Бланки уже много часов назад кончился табак и вода замерзла, когда он неосмотрительно оставил бутылку на соседнем валуне. Он чувствовал боль, но не хотел спать.
В сумеречном небе показались редкие звезды. Поднялся северо-западный ветер, как обычно по ночам, и температура воздуха опустилась градусов на сорок ниже дневного максимума.
Бланки положил сломанный протез, чашу и пристежные ремни на соседний валун. Хотя у него дергало пораженную гангреной культю и мучительно крутило желудок от голода, сильнее всего сегодня болела нога ниже колена — отсутствующая нога.
Внезапно существо словно возникло из пустоты.
Оно смутно вырисовывалось в темноте всего шагах в тридцати от него, если не меньше.
«Должно быть, оно вылезло из какой-то невидимой дыры во льду», — подумал Бланки. Ему вспомнилась ярмарка в Танбридж-Уаллсе, которую он видел в детстве, с хлипкой дощатой сценой и фокусником в пурпурных шелках и высоком остроконечном колпаке с вышитыми на нем планетами и звездами. Тот мужчина появился точно так же — выскочил из люка под изумленные охи и ахи деревенских зрителей.
— Добро пожаловать, — сказал Томас Бланки, обращаясь к темной фигуре на льду.
Существо поднялось на задние лапы — мохнатое, мускулистое, с окрашенными в красноватые тона заката когтями и тускло поблескивающими клыками, не похожее ни на одного хищного зверя, сохранившегося в памяти человечества. Бланки прикинул, что ростом оно более двенадцати футов — возможно, все четырнадцать.
В глазах его — угольно-черных на фоне черного силуэта — не отражался свет угасающего солнца.
— Запаздываешь, — сказал Блэнки. — Я уже давно жду тебя.
Он швырнул в фигуру свою деревянную ногу.
Существо не попыталось увернуться от примитивного снаряда. Несколько долгих мгновений оно стояло неподвижно, а потом стремительно бросилось вперед, точно призрак, даже не отталкиваясь от льда ногами, надвигаясь на ледового лоцмана с разведенными в стороны передними лапами, заполняя своей темной плотной массой все поле зрения.
Томас Блэнки ухмыльнулся и крепко стиснул зубами черенок трубки.
46. Крозье
Неизвестная широта, неизвестная долгота
4 июля 1848 г.
Единственное, что заставляло Френсиса Родона Мойру Крозье идти вперед на десятой неделе похода, это голубое пламя, пылавшее в груди. Чем более усталым, опустошенным, больным и разбитым становилось тело, тем жарче и яростнее горело пламя. Капитан знал, что это не просто некая метафора, символизирующая его решимость. И не просто оптимизм как таковой. Голубое пламя в его груди подбиралось к сердцу, точно некая чуждая сущность, не отпускало, точно затяжная болезнь, гнездилось в нем, точно убежденность, что он сделает все возможное для того, чтобы выжить.
Временами Крозье был готов молить Бога о том, чтобы голубое пламя просто погасло и он смог смириться с неизбежным, лечь и накрыться с головой промерзлой тундрой, словно ребенок, укладывающийся сладко вздремнуть под одеялом.
Сегодня утром они не снялись со стоянки — впервые за месяц не двинулись дальше с санями и лодками. И они распаковали и кое-как установили большую лазаретную палатку, хотя большие столовые палатки не стали раскидывать. Мужчины назвали это место у маленькой бухты на южном побережье Кинг-Уильяма, во всех прочих отношениях ничем не примечательное, Госпитальным лагерем.
За последние две недели они пересекли труднопроходимые льды огромного залива, глубоко вдававшегося у основания в широкий мыс, который в течение нескольких недель, что они брели вдоль него на юго-запад, казался бесконечным. Но теперь они снова собирались двинуться на юго-восток вдоль береговой линии в основании мыса и дальше — верное направление, коли они хотят добраться до реки Бака.
Крозье взял в поход секстант и теодолит, и лейтенант Литтл тоже имел в своем распоряжении секстант, но ни один, ни другой офицер уже несколько недель не пользовался приборами, чтобы определить местоположение отряда по солнцу или звездам. Если Кинг-Уильям является полуостровом — как считало большинство полярных исследователей, включая бывшего командира Крозье, Джеймса Кларка Росса, — значит, береговая линия приведет их к устью реки. Если же островом — как предполагал лейтенант Гор и подозревал Крозье, — значит, они скоро увидят материк к югу от них, пересекут пролив — по всей вероятности, очень узкий — и выйдут к реке.
В любом случае, по оценке Крозье — довольствовавшегося необходимостью двигаться вдоль береговой линии за неимением другого выбора и до поры до времени пользоваться счислением пути, — сейчас они находились примерно в девяноста милях от устья.
В этом походе они преодолевали в среднем всего лишь немногим более мили в день. В иные дни они проходили по три или четыре мили, что заставляло Крозье вспоминать фантастическую скорость, с какой они совершали переход от кораблей к лагерю по проложенной через замерзшее море широкой ледяной дороге, но в другие разы — когда им приходилось тащить сани больше по камням, чем по льду, переходить вброд потоки, а однажды и настоящую реку, выходить на неровный морской лед в случае, если берег становился слишком каменистым; когда дул крепкий встречный ветер; когда число больных и немощных, неспособных идти в упряжи, возрастало против обычного, и в конечном счете они сами ехали в лодках, вынуждая тащить дополнительный груз своих товарищей, которые оставались на ногах по шестнадцать часов в день, перетаскивая сначала четыре вельбота и тендер, а потом возвращаясь за остальными тремя тендерами и двумя полубаркасами, — они удалялись всего на несколько сотен ярдов от места ночной стоянки.
1 июля, после многих недель теплой погоды, ударили сильные морозы. С юго-востока налетела пурга, бившая прямо в лицо людям в упряжах. Мужчины достали с саней тюки с зимней одеждой, извлекли «уэльские парики» из своих сумок и мешков. К весу саней и лодок теперь прибавились сотни фунтов веса снега. Тяжелобольные, которых приходилось везти в лодках, уложив на груды припасов, снаряжения и свернутых палаток, прятались под парусиновыми лодочными чехлами.
Люди с трудом продвигались вперед три дня непрерывной пурги, наступавшей с востока и юго-востока. По ночам молнии с треском распарывали небо, и мужчины в страхе жались к парусиновому полу палаток.
Сегодня они остановились, поскольку количество больных значительно возросло и Гудсер хотел заняться ими, а Крозье хотел отправить вперед малочисленные разведывательные отряды и послать несколько более крупных охотничьих отрядов на север, в глубь острова, и на юг, на морской лед.
Они крайне нуждались в пище.
Хорошая новость и плохая новость заключалась в том, что они наконец доели последние голднеровские консервы. Когда стюард Эйлмор, по приказу Крозье продолжавший питаться консервированными продуктами и толстеть, не умер ужасной скоропостижной смертью, постигшей капитана Фицджеймса, — хотя двое других мужчин, которым не полагалось есть консервы, скончались в страшных муках, — все снова включили Голднеровские консервы в свой рацион в качестве дополнения к жалким остаткам соленой свинины, трески и галет.
Еще один мужчина умер, исходя беззвучными криками и корчась от жестокой боли в желудке и последующего паралича, — опытный двадцативосьмилетний матрос Билл Клоссон, — но доктор Гудсер понятия не имел, чем он мог отравиться, пока один из товарищей покойного, Том Макконвей, не признался, что тот украл и съел банку голднеровских персиков, которые больше никто не пробовал.
Во время очень короткой панихиды по Клоссону — чье тело упокоилось под грудой камней даже не зашитым в парусиновый саван, поскольку парусный мастер Мюррей умер от цинги и в любом случае лишней парусины не осталось, — капитан Крозье произнес слова не из знакомой людям Библии, а из своей легендарной Книги Левиафана.
— Жизнь у человека одна, и она несчастна, убога, мерзка, жестока и коротка, — нараспев произнес он. — И похоже, всего короче она у тех, кто крадет еду у своих товарищей.
