Дуглас Престон - Богохульство
На щеку незнакомке села муха. Девушка приподняла голову, распахнула темно-карие глаза и взглянула прямо на Форда. Он почувствовал себя правонарушителем, застигнутым на месте преступления.
Она покраснела и неловко выползла из-под стола.
– Чего тебе?
– Мне показалось, тебе плохо, – пробормотал Форд.
Ее взгляд потеплел.
– Да, странно, наверное… – смущенно пробормотала она. – Лежу себе на полу… Обычно в это время тут никого. А мне, чтобы взбодриться, достаточно подремать минут десять.
Форд заверил ее, что он всего лишь испугался за ее здоровье. Она, будто между прочим, сказала, что, прежде чем засесть за учебники, сходит и выпьет двойной эспрессо. Он ответил, что тоже не откажется от чашечки. Так и состоялось их первое свидание.
Они были слишком разные. Отчасти поэтому, наверное, и понравились друг другу. Кейт родилась и выросла в небольшом городишке, в небогатой семье. Форд был представителем столичной элиты. Она слушала «Блонди», он любил Баха. Она, бывало, курила марихуану, он не признавал наркотиков. Он был католиком, она – завзятой атеисткой. Он умел быть сдержанным, она слыла бунтарем, даже сорвиголовой. На втором свидании не он, а она первая его поцеловала. И при всем при этом ей среди студентов удавалось быть лучшей из лучших. О ней отзывались почти как о гении. Ее блестящий ум пугал и вместе с тем притягивал Форда. Она была одержима идеей познать суть человеческой природы, смело выступала против несправедливости, участвовала в демонстрациях и писала письма редакторам газет. Порой они спорили на политические или религиозные темы ночь напролет. Кейт с поразительной чуткостью умела разгадывать загадки человеческой психики, хоть и высказывала свою точку зрения излишне эмоционально.
Как только Форд решил работать в ЦРУ, их отношения прекратились. Кейт придерживалась мнения, что даже самые порядочные люди, связавшись с разведывательными службами, автоматически становятся подлецами. ЦРУ она именовала не иначе как «центр распространения ужасов», причем в те минуты, когда старалась не выражаться грубо.
– Почему ты ушел из управления? – спросила Кейт.
– Что? – вздрогнув, переспросил Форд.
– Я спрашиваю, почему ты оставил карьеру разведчика. Что случилось?
Форд хотел бы ответить честно: «Потому что моя жена погибла в машине, в которую встроили взрывное устройство. Мы вместе выполняли секретное задание», – но ушел от прямого ответа.
– Не сложилось.
– Понятно. Но… твои взгляды на это дело остались прежними?
«А твои?» – мысленно спросил Форд. Кейт не изменилась: как и раньше, невзирая ни на что, без обиняков переходила к тому, что ее особенно волновало. Форд любил ее за это и ненавидел.
– Ужин потрясающий, – заметил он, пытаясь сменить тему. – Раньше ты готовила исключительно на скорую руку. Главным образом в микроволновке.
– От пицц и хот-догов я стала полнеть.
Разговор снова прекратился.
Форд почувствовал легкий тычок в ребра с другой стороны. Мелисса Коркоран держала в руке бутылку и предлагала вновь наполнить его бокал. У нее раскраснелись щеки.
– Бифштекс – просто объедение, – пропела она. – Кейт, ты умница!
– Спасибо.
– С кровью. Я такой обожаю. Но… Эй! – воскликнула она, глядя на тарелку Форда. – А ты к своему даже не притронулся!
Форд отрезал кусочек бифштекса и отправил его в рот, но почувствовал, что совсем потерял аппетит.
– Готова поспорить, Кейт тебе объясняет, что такое теория струн. Послушать занятно, однако это чистой воды домыслы.
– Темная энергия, конечно, совсем другое дело, – с нотками сарказма парировала Кейт.
Форд мгновенно почувствовал, что его соседки недолюбливают друг друга.
– Темную энергию, – невозмутимо протянула Коркоран, – открыли экспериментально. Путем наблюдений. А теория струн – это всего-навсего несколько уравнений. В ней невозможно ни что-либо просчитать, ни проверить. По сути, это не наука.
Волконский низко наклонился над столом, и в нос Форду ударил застарелый запах табака.
– Да хватит вам: темная энергия, струны! Кого они волновать? Лучше давайте спрошу, чем занимается антрополог.
Форд обрадовался, что Волконский невольно пришел ему на выручку.
– Обычно мы ездим в разные отдаленные места, поселяемся в каком-нибудь племени и задаем его представителям пропасть глупых вопросов.
– Ха-ха! – засмеялся Волконский. – Может, ты слышать и о том, что сюда, на нашу гору, собираются краснокожие? Надеюсь, они не затеял устроить вечеринку со снятием скальпов? – Он издал индейский вопль и огляделся по сторонам, надеясь, что его выходку одобрят.
– Не вижу в этом ничего смешного, – ядовито заметила Коркоран.
– Да уймись ты, Мелисса. – Волконский внезапно озлобился, вскинул голову и затряс патлами. – И без нотаций!
Коркоран повернулась к Форду:
– Иначе себя вести он не умеет. Докторскую защищал в каком-то там гадючнике.
«И тут распри, – отметил Форд. – Надо быть поосторожнее и побыстрее выяснить, кто как к кому относится».
Волконский объявил:
– По-моему, Мелисса очень уж охотно угостился сегодня вином. Впрочем, как обычно.
– Да, канеш-на, – протяжно произнесла Коркоран, имитируя акцент Волконского. – Зато, в отличие от некоторых, я не глушу на ночь водку! Za vas! – Она подняла бокал и в два счета осушила его.
– Простите, что вмешиваюсь, – профессионально спокойным голосом произнес Иннс. – Но если кому-нибудь нужно прямо теперь излить чувства, я готов предложить…
Хазелиус взмахом руки велел ему умолкнуть и строго посмотрел на Коркоран и Волконского. Воцарилась тишина, которую нарушало лишь потрескивание пламени. Волконский откинулся на спинку стула. Форд заметил, что уголки его губ нервно подрагивают. Коркоран скрестила руки на груди.
Хазелиус выждал минуту и произнес:
– Мы все немного устали и отчаялись. – Его голос звучал тихо и довольно мягко. – Петр?
Волконский не ответил.
– Мелисса?
Лицо Коркоран пылало. Она лишь быстро кивнула на слова Хазелиуса.
– Успокойтесь. – Непродолжительное молчание. – Ничего не принимайте близко к сердцу! – Молчание. – Простите друг друга и постарайтесь быть великодушными. – Молчание. – Ради нашего общего дела.
Говорил Хазелиус утешительно, негромко и гипнотически, как дрессировщик, который работает с норовистой лошадью. Но если Иннс, предлагая свои услуги, как будто делал одолжение, Хазелиус ни на миг не оставлял чисто дружеского тона.
– Правильно! – воскликнул Иннс, врываясь в умиротворение, искусно созданное Хазелиусом, и разрушая его. – Совершенно верно! Настоятельно рекомендую воспользоваться этими советами. Подробнее поговорить о данных методах можно на следующем групповом занятии. И, как я уже сказал, если у кого что наболело, я готов выслушать каждого.
Волконский так резко вскочил, что его стул с грохотом повалился на пол. Скомкав салфетку, он бросил ее на стол и проворчал:
– Пошли они, эти твоя беседы и групповые занятия! У меня море работа.
Он ушел, хлопнув дверью.
Воцарилось молчание, разбавленное шумом перелистываемой страницы: Эдельштайн, покончив с ужином, увлеченно читал «Поминки по Финнегану».
Глава 8
Пастор-миссионер Расс Эдди вышел из трейлера, перекинул полотенце через костлявое плечо и замер посреди двора. Занималась волшебная заря. Восходящее солнце струило прозрачно-лимонный свет на песчаную долину, золотя сухие ветви мертвых тополей у небольшого дома-трейлера. Позади, у самого горизонта, высилась гигантом Ред-Меса – громадная колонна красного пламени в лучах утреннего солнца.
Пастор взглянул на небо, сложил руки перед грудью, склонил голову и произнес высоким громким голосом:
– Благодарю тебя, Господи, за новый день.
Посмаковав благодатную тишь, он отправился к насосу «Ред Джэкет», установленному тут же, во дворе, повесил полотенце на деревянный столбик старой ограды, поработал скрипучей насосной ручкой, и в оцинкованный таз набралась холодная вода. Расс зачерпнул ее сложенными чашкой ладонями, омыл лицо, вспенил кусок мыла, побрился, почистил зубы, помыл руки и шею. Он энергично вытерся полотенцем и изучил свое отражение в зеркале, висевшем на ржавом гвозде на другом столбике забора. У пастора было маленькое невзрачное лицо, его волосы торчали в разные стороны короткими пучками. Он ненавидел свою заморышную наружность. Много лет назад врачи сказали его матери, что у ребенка «заторможенное развитие». Расс до сих пор не мог отделаться от мысли, что в своей физической слабости виноват только он сам.
Старательно зачесав волосы так, чтобы прикрыть уродливые проплешины, бедняга поморщился и рассмотрел в зеркале свои кривые желтые зубы. Вставить новые он не мог из-за крайнего недостатка денег. Ему вдруг вспомнился сын Люк, которому шел двенадцатый год, и на душе стало еще горше. Расс не видел Люка шесть лет и должен был платить алименты, но не имел такой возможности. Перед его глазами возникла картинка: жарким летним днем худышка Люк носился под брызгами водораспылителя. К горлу Расса будто приставили нож. Он почувствовал себя ягненком, которого как-то раз на его глазах зарезала женщина из племени навахо. Из ягнячьей шеи хлестала кровь. Малыш еще жил и вместе с тем был уже мертв.
