Максим Михайлов - Дикие нравы
Сам поезд, называемый мотовозом тоже был невероятно колоритен. Тягаемый двумя маленькими локомотивами, которые железные дорожники отчего-то зовут «маневровыми», он насчитывал восемнадцать купейных вагонов набитых военнослужащими и гражданским персоналом буквально под завязку. В купе, к которому был приписан Максим, должно было ездить ни много, ни мало, четырнадцать человек. Спасало только то, что все вместе эти четырнадцать не оказывались в мотовозе практически никогда: люди ходили в наряды и отпуска, болели, уезжали в командировки. Однако даже вдесятером в одном купе ездить достаточно некомфортно. Особенно в зимнюю стужу, когда проводницы экономящие уголь для продажи налево в прилегающих селах, просто поддерживают в вагоне температуру чуть отличную от нуля, заставляя этот десяток ехать, не снимая бушлатов и верхней одежды, вжимаясь друг в друга на узких полках. Особенно, в летнюю жару, когда традиционно не работает кондиционер, а из снятого в отчаянии полностью окна дует сухой и жаркий как из пылающей печи степной ветер, когда раздетые до пояса, лоснящиеся от текущего пота тела, мерзко скользят, упираясь в чужие плечи. Особенно в осеннюю слякоть, когда жидкая грязь смачно чавкает в коридоре и туалетах, а промозглый стылый ветер забирается в щели, гудит за окном, рассыпая мелкий бисер дождя по стеклу. Весной хорошо ездить, распахнул двери в тамбуре и дыши полной грудью наливающейся жизненными соками, покрытой зеленью степью, лови лицом первые ласковые лучи окрепшего солнца. Вот только быстро проходит в этих краях весна, сменяясь испепеляющим летним жаром, пара недель и все…
Пятьдесят километров мотовоз преодолевает за рекордное время, от двух до трех часов. Вызвано это тем, что рельсовый путь давно уже пришел в негодность, а менять его некому и не на что. Денег нету у государства, деньги у Абрамовича и т. д., смотри выше. Но проблему же как-то надо решать? А то! Решение простое, как колумбово яйцо, но действенное. Снизить максимальную скорость движения мотовоза до двадцати километров в час, на отдельных, особо опасных участках до десяти! Все! Даже если слетит колесо с разъехавшихся в стороны, выдравших с мясом крепления рельс, или лопнет, вырывая кусок полотна, давно прогнившая шпала, на таких скоростях никто не убьется и не покалечится. Езди, не хочу! Не хотят. Но ездят. Порой наматывают за годы службы расстояние равное десятку экваторов. Десять раз вокруг света в компании лучших друзей! Где вы такое еще испытаете?! Поэтому я выбираю службу по контракту!
Картина навсегда: один из испытателей, грешным делом о себе возомнивший, пожелал стать кандидатом технических наук. На экзамене кандидатского минимума по иностранному языку, молоденькая «англичанка» кокетливо строя глазки симпатичному майору, попросила его рассказать о своей службе. Экзамен, естественно, проходил не на полигоне, а в одном из научных центров новой России, на полигоне диссертационных советов, экзаменационных комиссий и прочей аналогичной живности отродясь не водилось, не климат, там для них. Далековато от столицы, да и вообще в воинских частях научных деятелей особо не привечают. Тк что обстоятельства службы «настоящего живого офицера» да еще без обручального кольца на соответствующем пальце «англичанку» интересовали вполне искреннее. Вот она и спросила, пользуясь, так сказать, служебным положением. Парень долго объяснял про испытания ракет, но, конечно, не смог обойти столь впечатляющей детали своей жизни, как ежедневные пять-шесть часов в мотовозе. Вот только он не знал, как мотовоз звучит по-английски, в конце концов, с отчаяния обозвал его просто «military train». Бедная «англичанка» в удивлении вытаращила глаза: «Бронепоезд?! Вы служите на бронепоезде?!» «Yes», — обреченно кивнул будущий кандидат технических наук, а что ему еще оставалось?
Рампа меж тем быстро заполнялась одетыми в одинаковую пятнистую форму фигурами. Прибывшие раньше других уже неспешно разбирались по подразделениям, привычно выстраиваясь в колонны, толкаясь и переругиваясь, норовя выпихнуть в первые ряды тех, кто помоложе, или просто не станет лишний раз нарываться на скандал. Остающиеся позади, чувствовали себя гораздо свободнее, чем те, кто вынужден стоять перед глазами начальства. В конце строя вполне можно втихую покурить, обсудить с соседями последние новости, поделиться свежим анекдотом или последними сплетнями. Словом, там гораздо веселее, чем в первых рядах.
Перед формирующимся строем ПВОшного центра, важно заложив руки за спину, неспешно прохаживался заместитель командира части полковник Катков Петр Валерьевич. С первого взгляда на его кряжистую фигуру возникало ощущение крестьянской основательности и честного пролетарского происхождения. Впечатление отнюдь не было обманчивым, полковник происходил родом из глухой сибирской деревушки, в общении был прост и незамысловат, зато предельно конкретен. С десяток лет назад, пока еще не набрал пришедшей с возрастом солидности и матерости, он мог, к примеру, не чинясь и не мудрствуя, зарядить с размаху поросшим рыжей щетиной кулаком прямо в душу слишком тупому или чрезмерно борзому бойцу, а то и офицеру. Но с тех пор много воды уже утекло, погузнел полковник, заматерел, порастратил склонность к резким движением. К тому же и последние армейские веяния лишней фамильярности с личным составом отнюдь не способствовали, слишком грамотными стали в свете многочисленных военных реформ подчиненные, чуть что прокурору пожаловаться норовят. Расхлебывай потом…
Сейчас Петр Валерьевич задумчиво расхаживал перед строем, делая вид, что больше всего его интересует поскрипывающий под ногами мелкий снежок, за ночь покрывший рампу невесомой белой взвесью. Но обмануться отстраненным видом полковника мог лишь человек полностью несведущий, и в замкнутый мирок испытательного центра попавший впервые. Чубукова с Борисовым к таковым отнести было нельзя ни в коей мере, потому, остро глянув на часы и четко уяснив для себя, что к месту построения они опоздали уже на полторы минуты, оба офицера предприняв хитрый обходной маневр, подкрались к шумно гомонящей толпе сослуживцев с тыла. Вроде бы и вовсе не прячась, но, тем не менее, двигаясь так, чтобы торчащие в разные стороны, подернутые инеем ветви росшего вдоль рампы кустарника, постоянно прикрывали их от разгуливающего перед линией построения полковника. Ни к чему лишний раз рисоваться, мы не гордые и с тылу в строй встанем. Несколько опухший после вчерашнего похода за пивком Борисов, в силу похмельного синдрома мыслящий несколько нестандартно, в дополнение к уже принятым мерам предосторожности, облизал указательный палец и почти безошибочно определил направление ветра.
— От него к нам тянет, — заговорщицки сообщил он о результатах своих исследований Максиму. — Не почует!
Чубуков лишь выразительно на него глянул, не сочтя нужным на это отвечать. Уже через минуту они, старательно делая вид, что всю сознательную жизнь тут и были, стояли в задней шеренге коробки научного управления, перемигиваясь с соседями и пожимая протянутые в приветствии руки.
Подполковник Афанасьев, уже год как временно исполнявший должность начальника их отдела, скорчил опоздавшим офицерам страшную рожу и свистящим шепотом сообщил:
— Ненавижу опоздунов!
— Опозданцев, Петрович, — невинно хлопая глазами, поправил его Максим. — Мы больше не будем…
— Ага, как же! Так я вам и поверил! — пробурчал Петрович, исподтишка показывая Борисову кулак.
— Есть, шеф! — гаркнул тот, вытягиваясь в струнку. — Разрешите искупить кровью?!
— Разговоры, там! — делая страшное лицо, обернулся стоящий на правом фланге начальник научного управления полковник Мордашка.
— Есть, разговоры… — нарочито удивленно протянул в ответ кто-то из середины строя, кто конкретно, естественно было не разобрать.
Решив не связываться, полковник, еще раз, для профилактики грозно нахмурив брови, отвернулся.
— Становись, — лениво скомандовал Катков. — Разберитесь, наконец, там, господа охфицера!
Гомон и шевеление в рядах под пристальным взглядом полковника постепенно прекратились.
— Равняйсь! Смирно!
Дождавшись полной тишины, гаркнул тот и, удовлетворенно обозрев замерший в молчании перед ним строй, уже на пол тона тише подал следующую команду:
— Вольно! Командирам подразделений доложить о наличии личного состава!
— Раз, два, три… — пошел вглубь строя Мордашка, отсчитывая враз изломавшиеся шеренги научного управления. — Разберитесь, что, до трех считать не умеете? Четыре, пять, шесть, семь, восемь…
«Много нас, однако, сегодня набралось», — удивленно подумал про себя Максим, прислушиваясь к подсчету. Обычно на службу за один раз появлялось не больше двух десятков наукообразных, как их за глаза, да и в глаза называли в части. Сегодня, видимо, по случаю начинающихся учений, явка была практически сто процентной. Реально научное управление состояло по списку из сорока девяти офицеров, в основном старших, капитаны были чрезвычайно редки, а лейтенанты каким-то образом затесавшиеся в стройные ряды научных кадров вообще считались явлением уникальным. Наверное, это было правильно. Считалось, что прежде чем начать двигать вперед отечественную военную мысль, офицер должен был доказать, что этого достоин. Почему доказывать приходилось не созданием научных трудов, или каких-нибудь там изобретений, а, исполняя роль надсмотрщика при бойцах испытательных групп, уборщика закрепленной территории, мастера по всевозможным ремонтам монтажно-испытательных корпусов и тому подобными бытовыми подвигами, Максим понять не мог. Но наверняка, как и во всех необъяснимых, с точки зрения логики, проявлениях закостеневшей военной мысли, какой-то непостижимый резон во всем этом был. «А у меня здесь вообще много чего есть неподвластного обычному разуму!» — эту фразу культового киногероя вполне можно было бы вложить в уста министру обороны, и для любого кадрового военнослужащего она звучала бы вполне органично. В результате пополнением научных отделов оказывались обычно люди, поднаторевшие во всевозможных авралах, ремонтах, изготовлении стендов и документации установленного образца и прочей характерной для любой военной среды «борьбы за живучесть», но абсолютно не сведущие в таких мелких и малоинтересных материях, как научный анализ и теория стрельбы зенитными ракетами. Эти мелочи, если и изучались когда-то в училищах за время конкурсного отбора, показавшего их нулевую практическую ценность, были прочно забыты. Зато было четкое ощущение собственной значимости и заслуженности, а как же, они добились своего, выиграли конкурс на перевод «в науку» дальше служба должна была катиться сама, доставляя служивому одну лишь радость и всевозможные приятные ощущения, впереди был только отдых. Еще бы, ведь в научном управлении напрочь отсутствует уже вусмерть задолбавший личный состав по призыву, который, как известно «куда не целуй, всюду будет задница». В науке только стол, стул и иногда сейф с документами. Все! Зато должности начиная с категории «майор», зато тарифные разряды выше на три-четыре позиции. Лафа! Молочные реки и кисельные берега! Переломить подобный настрой и заставить новое приобретение работать, порой, было задачей титанической, а иногда и вовсе невыполнимой.
![Генри Каттнер - Жил-был гном [= Здесь был гном]](/uploads/posts/books/145963/145963.jpg)
