Игорь Сахновский - Человек, который знал все
Устремляясь к выходу, Шимкевич опять столкнулся с дрожащей полуодетой Ириной, чуть не сбил ее с ног – и вот тут, за время короткой тишины, произошло то, о чем потом Безукладников поведал мне морщась, как от сердечной боли, но так и не смог внятно растолковать, и я теперь в меру своего разумения пытаюсь разглядеть причину случившегося. А случилось то, что Ирина очень скоро сделалась женщиной Шимкевича, его полной физической собственностью, причем без малейших мужских усилий с его стороны.
Я могу только представить первобытную, темную покорность в ее глазах, готовность подчиниться силе насильника, и, кажется, в этом чувстве была некая тошнотворная сладость.
– Позвонишь, – сказал Шимкевич, отводя взгляд и вытягивая из кармана визитную карточку.
Она сидела, рыдая, больше часа на краю ванны, мотала растрепанной головой, как полоумная, а потом позвонила Шимкевичу и сказала глухим, треснувшим голосом: "Я твоя сучка".
Глава девятая
Вот какой утренний телефонный разговор довелось выслушать полковнику Стефанову по долгу службы.
Очевидно, странноватый диалог двух бывших супругов не был самым захватывающим звуковым "документом" в полковничьей коллекции. Но именно эта прослушка фактически перевернула судьбу Стефанова и довела его до таких поступков, о которых стефановские коллеги в погонах всегда с пафосным отвращением говорили: "Измена Родине". И с восхищением присовокупляли два-три нецензурных слова.
Паузы в разговоре иногда были настолько тихи, что полковник начинал сомневаться в исправности аппаратуры.
– Ирина, это я. Не удивляйся.
– Как ты меня нашел?
– Так… Случайно.
– Не звони сюда больше.
– Ирина, девочка моя, зачем ты сидишь на этой даче? Зачем ты его ждешь?
– Откуда ты знаешь? Следишь за мной?
– Я не слежу. Я прошу тебя – возвращайся! Прошу тебя. У нас теперь есть деньги, сколько угодно.
– Ты что, занялся бизнесом?
– Могу заняться, если тебе так нравится… Давай я за тобой сейчас приеду?
– Сюда не пустят. Здесь охрана.
(Пауза.)
– Саша, я, наверно, сошла с ума. Но я уже не могу без этого человека.
– Ты хоть знаешь, с кем связалась? Он бандит. Реальный убийца. Он людей заказывает.
– Что ты несешь?!
– Сейчас, например, готовит покушение на губернатора.
(Пауза.)
– Откуда ты это взял?
– Тебе я скажу. Хотя ты все равно не поверишь. В общем, я могу теперь узнавать все, что мне нужно. В любой момент.
– Прямо все-все?
– Абсолютно.
– Откуда?
– Просто само в голову приходит.
(Долгая пауза.)
– Саш, ты, наверно, тоже с ума сошел?
– Ну хорошо. Спроси меня что угодно! Что тебя сейчас интересует больше всего?
(Пауза.)
– Меня интересует, когда он приедет. Когда он сюда приедет?
– Завтра вечером.
– А сегодня??
– Только завтра. И знаешь… Он тебя снова будет мучить, заставлять унижаться. Он тобой обзавелся, как домашним животным… Тебе этого хочется?
– Мне этого хочется.
(Долгая пауза.)
– Ирина, можно я задам глупый вопрос? Я, конечно, не ангел. Тебе трудно со мной было. Но я, правда, не понимаю – чем он так хорош для тебя?
– Ты серьезно спрашиваешь?
– Я серьезно. Что он может такого, на что я не способен?
– Саша, прости. Я тебе скажу. Он меня может изнасиловать. А ты – нет.
Еще только набирая номер, чтобы сказать: "Прошу тебя -возвращайся!", Безукладников уже точно знал: она не вернется. Но не верил и не верил этому знанию. Его потянуло на улицу – пойти, поехать неважно куда, лишь бы не сидеть в квартире одному.
Во дворе в холодном осеннем воздухе Безукладникову чудилось какое-то гостеприимство, словно бы его тут ждали. Хотя четыре пары следящих глаз, действительно ждавших его – за тонированными стеклами грязно-синей "Тойоты", на скамье у детской площадки, на крыльце соседнего подъезда, – он добросовестно не заметил.
И те, кто потом следовал по городу за праздношатающимся объектом, прилагая неимоверные конспиративные усилия, были сбиты с толку и сражены зашифрованностью его маневров. Надо обладать особо изощренной хитростью, чтобы дойти торопливым шагом до перекрестка, застрять на целых девятнадцать минут под светофором с идиотским выражением лица, якобы заглядевшись на чередующиеся потоки людей и машин, а затем все же тронуться с места – на красный свет. Добраться пешком до неблизкого железнодорожного вокзала, выстоять очередь в кассу для поездов дальнего следования, дважды пересечь привокзальную площадь, взад-вперед, и на ходу выбросить в урну только что купленный билет (одно спальное место в плацкартном вагоне до города Оренбурга). Битый час клеиться к витрине ларька с пиратскими видеокассетами и китайской электроникой, так ничего и не выбрав. Положить две пятидесятидолларовые купюры в пластиковую баночку из-под майонеза – орудие труда молчаливой старухи-нищенки. Приценившись к пахучим шашлыкам, съесть неподалеку два копеечных пирожка с печенью, продаваемых с тележки. Запрыгнуть в троллейбус, доехать до Атриум Палас Отеля, купить в ресторанном баре пачку сигарет "Парламент" (хотя они есть и в любом уличном киоске), выйти на воздух и с ненормальной быстротой выкурить две сигареты подряд. Затем, после коротких блужданий вокруг автостоянки, нерешительно зайти в "Венское кафе", не менее получаса просидеть над бокалом яблочного сока, откровенно робея перед официанткой, помычать под сурдинку, покивать в такт фирменному для этого заведения Моцарту. Уходя, забыть на столе кошелек, возвратиться, забрать, окончательно уйти, направиться в глухую подворотню позади старинной бани. Покрошить носком ботинка серый ледок у подножья водостока, набрести на мерзлую скамейку, примоститься на левом сухом краю – и заплакать.
Домой он вернулся уже затемно. Его немного шатало, болело горло, и было жарко в голове, будто ее наполнили ватой, пропитанной горячей водой. Войдя в квартиру, в свою односпальную крепость, защищенную только хилой дощатой дверью, он сразу включил свет везде, где можно, поставил на плиту чайник, разделся догола, собираясь лечь в ванну, однако передумал. Его уже нешуточно знобило.
Чтобы всласть, как в детстве, поболеть, Безукладникову пришлось наскоро инсценировать заботу родных и близких – он разгладил поверх диванных бугров измученную постель, взбодрил кулаками подушку, придвинул к изголовью стул и выложил на него градусник, хрусткую аспириновую облатку и "Человека-невидимку", зачитанного еще в те годы, когда не надо было ничего инсценировать.
Кипящий чайник напомнил, что больному полагается горячее питье. В шкафчике под кухонным окном отыскалось древнее засахаренное варенье. Он наболтал в литровую банку что-то наподобие морса. Кажется, все. Оставалось возлечь под одеяло. Но как раз в эту минуту Безукладников, совершенно голый, застыл посреди ярко освещенной комнаты – и чуть не выронил банку. На пыльном полу возле шифоньера отпечатались грубые рифленые следы мужских ботинок.
– Кино и немцы! – очень тихо сказал Безукладников. – Цирк с конями.
От растерянности он прикрыл свободной рукой низ живота, будто застигнутый посторонним взглядом.
Квартира перестала быть крепостью или даже простым укрытием. В его отсутствие здесь кто-то хорошо потоптался. Не мешало бы знать – кто? Ответ пришел настолько подробный, что Безукладников почувствовал себя в роли зрителя, которого принудили смотреть нелюбимый детектив.
Он наконец залез в постель и громко вздохнул, обращаясь в пространство прямо перед собой:
– Как же вы мне все надоели!!
Затем встал, осторожно прошелся по квартире, выключая повсюду свет, и снова улегся в постель.
Уже засыпая, он подумал, что надо бы купить себе ночник (редкостная для Безукладникова хозяйственная мысль), и что скорей всего никогда он его не купит, и что человек, проникший среди бела дня в его квартиру, не прятал своих следов и не боялся нарваться на хозяина, он вообще ничего не боялся – ни убить, ни быть убитым, и что слонов считать гораздо легче, когда они сбредаются на водопой к озеру Виктория, чем когда карфагенская слоновья армада несется на римские фаланги, и что он чересчур стремительно лежит, попробуй усни на такой скорости, если еще бросает то в жар, то в холод, но зато тихо – как на государственной границе…
И в этой пограничной тишине, зависая на тонкой поверхности сна, Безукладников вдруг абсолютно внятно услышал металлический звук открываемого замка на входной двери.
Глава десятая
Сорокасемилетний гражданин В.Т. Вторушин с внешностью изнуренного Шварценеггера, сильно траченной фурункулезом и химическими излишествами, проходил по всем досье и базам данных Министерства внутренних дел Российской Федерации под выразительной кличкой Болт. Не исключено, что он успел подзабыть свою фамилию, поскольку очень давно с гордостью и удовольствием сам называл себя Болтом в честь одноименного наркотического продукта, к которому питал особое пристрастие. Имея волчьи челюсти и глаза напуганного мальчика, он был убийственно застенчив, несмотря на свою репутацию беспредельщика, и заикался так, что это уже казалось чертой характера. Внутривенное вливание двух-трех кубов "болта" позволяло одноименному гражданину 15-20 часов подряд чувствовать себя господином судьбы, и фюрером, и половым гигантом.
