Алексей Шведов - Голова-гнездо
Вчера сестра застукала меня за этим занятием — я лежал голый, а она вошла. Она была шокирована, а мне же всё было безразлично. Что в этом такого? Русаков и Люси не звонят и не приходят (правда, позавчера я говорил по телефону с Толстым), так что же мне остаётся делать? Короче, Маринка выбежала из комнаты, а я кончил, и тут у меня возникла кое–какая идейка.
Перечитал всё, посмеялся. Писал быстро, и некоторые предложения не очень грамотно построены. Ну и чёрт с ним, не экзамен же сдаю.
<…>
15.06.96.
Чего мы только не делали за эти четыре дня. Брат и сестра. Муж и жена. Противоестественно? Я так не считаю. Главное, чтобы тебе было хорошо.
Сейчас она работает. Сегодня обещал позвонить Толстый. Наверное, я ему обо всём расскажу. Как они там сейчас без меня обходятся, интересно? Толстый говорил, что сценарии теперь Люси пишет — мол, талант у неё литературный открылся. Надеюсь, у неё хорошо получается.
Какая–то зацепка? (2)
Сидя в своём кабинете, Юрий радовался, что сегодня выходной и его никто не беспокоит. Итак, он был твёрдо намерен произвести обыск в квартире Лаховских — санкция лежала во внутреннем кармане его пиджака, рядом с блокнотом. Так, сейчас половина первого, до назначенного Мариной срока ещё целых полтора часа. Найдёт ли он что–нибудь полезное для следствия? Сдвинется ли оно наконец с мёртвой точки? Переспит ли он с Мариной?
Подперев голову руками, Юрий начал размышлять. Проклятый убийца, чёртов маньяк, трахнутый пидор! Да, этот парень — стопроцентный гомик, к тому же и с уклоном в некрофилию. Надо же додуматься — трахнуть мужика возле могилы, а потом ещё его и убить. Хорошо хоть, что не наоборот.
Возле могилы. Котов В. В., одноклассник Лаховского. Дерьмо-о! Всё так перекручено, сдуреть можно. Лучше бы это дело поручили кому–нибудь другому, не ему. Как бы у самого крыша не поехала после всех этих психушек.
Юрий не понимал, как у одного мужчины может встать на другого мужчину. Бр-р. А у того придурка встал, как получается. Он, используя какую–то смазку, трахнул Лаховского, а потом стукнул его чем–то по голове. И был таков. А все имеющиеся следы смыл дождь.
Зазвонил телефон. Удивившись, Юрий снял трубку.
— Следователь Бушминкин слушает.
— Здравствуйте, — послышался взволнованный женский голос. — Как хорошо, что я вас застала. Вы мне оставили ваш телефон…
Марина?!
— Марина, это вы?
Оказалось, что нет.
— Это Нина, Нина Русакова. Вы приходили к нам вчера.
А, вот кто это. Беременная сука.
— Я вас слушаю.
— Дело в том… вы не могли бы ко мне приехать? Я…
Что она, рожает, что ли? Или плачет?
— Это как–то связано с убийством Лаховского? — осторожно поинтересовался Юрий.
— Да. Вернее, нет… но я думаю, что знаю, кто его убил.
Юрий так и подскочил. Неужели какая–то зацепка?
— Хорошо, я сейчас буду!
На всякий случай он захватил пистолет.
Поэзия санитара
После телефонного разговора с Мариной, Русаков вновь вернулся на балкон, где уже стоял, облокотившись на перила, восемнадцатилетний наркоман Гера. Как следовало из его истории болезни (санитар был с ней знаком), после приёма каких–то галлюциногенов у парня теперь наблюдались эффекты типа «флэшбэк». Иными словами говоря, изредка к нему возвращались ощущения и переживания, подобные которым он испытал впервые непосредственно при употреблении наркотика. К тому же Гера (его фамилии Русаков не помнил) ещё страдал от частых приступов deja vu, за что санитар был ему благодарен — всё это породило стихотворение «Эхо будущей смерти»:
«Как страшно бывает, когда, понимаю,
Что я у обрыва на самом краю.
Я к смерти готов, но вот только не знаю,
Когда меня в спину толкнёт дежа вю.
Я все эти речи давно уже слышал,
И даже их выучил все наизусть.
Возможно, всё бред, но дарованный свыше,
Я этого бреда ужасно боюсь.
Дрожит моя воля в невольных рыданьях,
Струятся потоки невидимых слез.
Осколки разбитых надежд и желаний
Вонзаются в мозг, порождая психоз»
Но теперь этот наркоман с внешностью заученного интеллектуала несколько мешал Русакову. Отвлекал его. Итак, Мариша согласилась с ним встретиться — это прекрасно. Кто знает, может, с её помощью он и сумеет разыскать эту чёртову записную книжку, если она, конечно, до сих пор существует. А Терехин — мудак чокнутый. Что он ей там наплёл про какого–то Астронавта? Запудрил мозги бедной Марише. Но, в любом случае, даже несмотря на свой психоз, толстяк на его стороне. Но что, если и к нему придёт ебучий следователь, и он всё ему выложит? Тем более, он у них уже на подозрении (о чем сам пока не знает). Нет, нет, не должен. Как–никак, он тоже замешан в этом, и, выдав Русакова, Терехин тем самым выдаст и себя. Хотя жирному придурку насрать на ментов — его всё равно ни к какой ответственности не привлекут, ведь он психически неполноценен. Так что вся тяжесть вины ляжет единственно на плечи Русакова.
Твою мать!
— Извините, у вас сигаретки не будет?
Санитар окинул юного наркомана презрительным взглядом.
— Я не курю.
Парень помолчал чуть–чуть, потом поинтересовался:
— Как вы думаете, параллельные миры существуют?
Русаков, усмехнувшись, провёл рукой по вспотевшему лбу. М-да, жарковато сегодня. Параллельные миры? Да каждый человек — это отдельный мир! Каждый человек, можно сказать, параллелен другому.
— А как насчёт перпендикулярных? — вопросом на вопрос ответил он. Наркоман оживился.
— Перпендикулярные? Это получается…
— Хочешь, я прочту тебе своё стихотворение? — перебил его санитар. Глаза парня расширились. Он ахнул.
— Вы же мне это уже когда–то говорили!
Русаков вновь усмехнулся. Опять у пацана приступ ложных воспоминаний. Интересный типчик, интересный…
— Ну так как?
— Насчёт чего?
— Насчёт стихотворения! — процедил Русаков сквозь зубы. — Хочешь, чтобы я тебе что–нибудь прочитал?
— А вы пишите стихи?
Санитар кивнул и вдруг ему снова показалось, что сзади кто–то стоит. Он резко обернулся. Никого нет. Блин, это уже на паранойю смахивает.
— Что там? — поинтересовался наркоман.
— Ничего. Ладно, слушай. Стих называется «Глаза».
— «Глаза»?
— Ты что, плохо слышишь?
Возможно, во взгляде Русакова, парень увидел нечто, что его напугало, поэтому он успокаивающе замахал перед собой руками и воскликнул:
— Да ладно, ладно! Я просто переспросил…
«Надо будет ему как–нибудь всё объяснить, — подумал Русаков. — Предложить наркоты, а там… Наверное, лучше будет, если его агитацией займётся всё–таки Люси. Скучновато здесь стало без Толстого и Фантазёра. А этот нарик вроде как ничего, да и мозги работают. Плохо, конечно, что Люси уже не простая сестра, а секретарша. Всё изменилось, проклятье! Поневоле и самому меняться приходится…»
— «Глаза»! — повторно объявил он, грозно сверля парня взглядом. — Одно из лучших моих стихотворений; по крайней мере, я так считаю. Сочинено три года назад. Слушай. «Мне нравится смотреть в твои глаза…»
— Эй, вы только на меня так не смотрите!
Русаков схватил его за левую руку и, притянув к себе, прошипел:
— Не перебивать, ты! Хочешь, чтобы я тебе торазин или галоперидол прописал?
— Всё, всё, я молчу!
Русаков отпустил его и начал сначала:
«Мне нравится смотреть в твои глаза,
Когда с Луной сливается Венера.
Они чисты, как план миссионера,
И драгоценны, словно бирюза.
О, этот сумрак, скованный в зрачках,
О, этот цвет, небесно–голубой!
Я так люблю держать в своих руках
Последний взгляд, оставленный тобой»
Всё. Ну как тебе?
— Ну ничё. Нормально. А он что, у девушки глаза вытащил?
Губы санитара расплылись в улыбке, и он несколько раз энергично кивнул. Молодец, парень! Врубается. Надо всё же как–нибудь заняться его воспитанием — ему ведь ещё долго придётся здесь пробыть
Небольшая проблемка
Беременная женщина имела вид крайне взволнованный, и Юрий понял, что его ждёт какой–то сюрприз. Но что может быть ей известно? Неужели она и правда знает, кто убийца?
— Проходите, проходите, — быстро забормотала Русакова/экс-Голикова. — Только ненадолго — он должен скоро прийти на обед.
Держа в левой руке свою папку, Юрий быстро развязал шнурки ботинок и был очень удивлён, когда хозяйка квартиры, открыв дверь в ванную, пригласила его войти туда.
