Майкл Маршалл - Земля будет вам прахом
— Не страшно, — сказал я. — Я сам решил приехать — так, ни с того ни с сего.
Человек понимающе кивнул, хотя, судя по его виду, сам он в последний раз делал что-то ни с того ни с сего лет пять или шесть назад, и, скорее всего, это «ни с того ни с сего» было аккуратно рассчитано и касалось перемещения незначительных сумм из одного сверхнадежного фонда в другой.
— Честно говоря, я и сам приглядывался к этому домику, — сказал он. — Место прекрасное, хотя дом для нас маловат. Прямой выход к озеру. Впрочем, Боб наверняка вам рассказывал.
— И что — дом давно выставлен на продажу?
— А вы не знаете? — удивился человек и выставил локоть в окно.
Он расположился поудобнее, чтобы приступить к рассказу. На нем был плотный черный свитер со стоячим воротом, по внешнему виду казалось, что этот человек никогда не мерзнет.
— Боб вам, конечно, все сам расскажет, потому что он никогда ничего не скрывает, но дом пустует уже два… нет, три года. Тут случилась одна штука, и новенькие, которые сюда потом въехали, не прижились, и вот уже два года не могут его продать. — Он подмигнул. — Я хочу сказать, что Боб, вероятно, согласится сделать скидочку, хотя я вам этого не говорил.
— А что за штука-то?
— Что?
— Вы говорите, тут случилась какая-то штука. До того, как нынешние владельцы приобрели дом.
— Понимаете… — сказал человек.
Он замолчал, осознав, видимо, что сболтнул лишнее и теперь рискует хорошими отношениями с риелтором Бобом, с которым наверняка время от времени сталкивался в шефферском магазине и обменивался парой фраз. Но также он понимал, что уже не может промолчать, не выставив себя грубияном.
— Ну, если в двух словах, то тут кое-кто умер. Парнишка. Совсем маленький.
Я кивнул, не понимая толком, зачем ввязался в разговор:
— Ну и дела.
— Угу. И знаете, насколько мне известно, никто так и не разобрался, что тут случилось. По-моему, никому из членов семьи обвинений не предъявили, но… я слышал, мальчонка отлично плавал, но при этом почему-то утонул, когда вокруг не было никого, кроме его родителей, а при таких обстоятельствах у людей, естественно, возникают вопросы.
— Ну да, — мрачно признал я. — Наверное, должны возникать.
— Но уже три года прошло. А дом — это ведь дом, самое надежное вложение. Глядя на вас, не скажешь, что вы боитесь призраков.
— Пожалуй, — ответил я и широко улыбнулся.
Видимо, что-то с моей улыбкой было не так, потому что человек убрал локоть.
— Немного информации никому не повредит, — настороженно заметил он. — Но вы это узнали…
— …не от вас. Все ясно.
— О'кей. Ну, рад был познакомиться.
— Взаимно. Да, кстати, у вас один стоп-сигнал не горит. Наверное, лучше заменить лампочку.
— Да-да, — сказал он, смерив меня напоследок любопытным взглядом, после чего стекло поползло вверх.
Я стоял, глядя на удаляющуюся машину. Когда она скрылась за поворотом, я подошел к воротам и перелез через них.
Идя по подъездной дорожке, я спрашивал себя, делал ли я это раньше. Нет, конечно. Ты здесь ездишь — отсюда и название «подъездная». Поэтому я не замечал, что дорожка неуклонно идет вверх на протяжении всех тех пяти минут, что я шел от ворот. Когда я сделал последний поворот, передо мной внезапно открылся слишком знакомый вид, словно сцена из сна, который я видел прошлой ночью.
Только теперь все было по-другому.
Вокруг дома выросла высокая трава, а березы по другую сторону словно стали ближе, среди них появились ольха и кизиловые деревья. Когда я шел вниз по склону к центру лужайки, мокрая трава хлестала меня по джинсам. Потом я повернул к дому.
Создавалось впечатление, будто он спит. Окна были закрыты ставнями, большие наклейки предупреждали о включенной сигнализации. Если отсутствующие хозяева, в отличие от Теда, продолжали платить за нее, то стоит открыть окно или дверь, как охранная компания в Кле-Элуме получит сигнал. Но у вандалов хватит времени, чтобы скрыться. У кого угодно хватит времени.
Я стоял, глядя на треугольный силуэт дома на фоне деревьев и вечернего неба, и в груди у меня неожиданно защемило, шея напряглась, отчего связки мучительно натянулись.
Я не хотел подходить ближе к дому, но все же сделал еще несколько шагов в направлении ступенек террасы. Мне вовсе не хотелось, вернувшись в Орегон после такой долгой дороги, жалеть о том, что я не прошел еще несколько ярдов. Это было глупо, ведь после того несчастья мы три месяца прожили в доме, однако, поднимаясь по ступенькам, я почти верил, что чувствую, как струи воздуха обдувают меня, когда я, на три года моложе, бегу искать потерявшегося мальчика. Но это был, конечно, простой ветерок — ничего больше. Я медленно прошел по террасе, на ходу поглядывая на законопаченные окна и двери. Кто-то хорошо поработал, консервируя дом, хотя в таком виде продать его становилось труднее. Панорама из окон и была изюминкой дома, а представить это не каждому хватит воображения, когда стоишь в гробу, пусть и довольно просторном. Я размышлял о финансовых возможностях семьи, которая готова купить такой дом, съехать и два года держать его выставленным на продажу. Еще меня интересовало, почему они не остались здесь. Когда-то я любил этот дом. В каждой его комнате было что-то особенное (в ее виде, форме или расположении), заставлявшее замедлить шаг.
Может, проблема хозяев состояла не в самом доме, а в местных жителях, которые явно начали смаковать скандальные подробности произошедшего: Скотт у них выступал в роли Джон Беннет Рэмси,[3] а мы с Кэрол воплощали избежавших наказания преступников, виновных в небрежении, если не в чем похуже. Почему им нравилось мусолить эту историю, для меня загадка, но именно об этом и вел речь водитель внедорожника. Да, кстати, на обратном пути не стоит совершать ностальгические экскурсии в Рослин или Шеффер, а то узнает кто-нибудь да скажет что-то такое, о чем потом будет жалеть.
Я обошел дом и обнаружил одно-единственное окно, на котором были видны следы попытки взлома. Кто-то отогнул доски с одного угла — и на этом остановился. По ту сторону находилась маленькая кладовка, и я мысленным взором увидел это помещение изнутри. Полки, уставленные всякими банками из местных магазинов. Запас батареек и питьевой воды — Кэрол была убеждена, что до крушения цивилизации остались считаные дни и лучше подготовиться к нему заранее. Запах сушащихся простыней.
Обойдя дом кругом, я замер на террасе в том месте перед парадной дверью, где прежде любил стоять в конце рабочего дня или с утренней чашечкой кофе. На том самом месте, кстати, я и спросил у Кэрол, куда делся Скотт.
Оказавшись здесь, я, наверное, должен был испытать прилив эмоций, но этого не произошло. Одна печаль. Газон внизу зарос и выглядел заброшенным. Садовая мебель отсутствовала, а я не мог вспомнить, то ли ее увезла жена, то ли мы оставили ее в наследство новым хозяевам. Скорее второе, подумал я. В любом случае мебели во дворе не было.
Я скользнул взглядом по лесу, вспомнив, что тем днем заметил: тропинки начали зарастать. Теперь они совсем заросли, всюду торчал папоротник. Ярдах в шестидесяти от дома стояли жалкие останки когда-то прочной хижины — напоминание о днях освоения Запада. Я понимал, что если дом надолго оставить без присмотра, то он исчезнет еще быстрее, чем эта хижина, и от этой мысли мне сделалось грустно.
Я сошел по ступенькам и отправился к последнему месту, которое должен был посетить. Вечерний свет отражался от озера, превращая его в мерцающую сине-белую полосу. Я сдерживал дрожь, спускаясь на пристань, потом прошел по ней до самого конца и остановился. Здесь почти все сохранилось в прежнем виде. Передо мной лежало озеро Г-образной формы, его правая оконечность терялась вдали. На этом краю озера не было других домов, кроме нашего. По берегам деревья подступали к самой воде, а дно на мелководье устилали опавшие листья: коричневые, темно-зеленые, золотые.
Стоя там, я понял, что из всех мест на земле именно здесь я, скорее всего, мог бы потерять контроль над собой. Ведь именно здесь мой сын произнес свои последние слова, вздохнул в последний раз, это место последним из всех видело его живым. Но со мной ничего не случилось. Я чувствовал себя несчастным, но мои глаза оставались сухими.
О том дне я могу вспоминать только в третьем лице. Я не говорю: я сделал это или почувствовал то, и, несмотря на расстояние, которым я пытался отделить себя от всего случившегося, мои воспоминания заперты в настоящем времени. Все как будто происходит в моем воображении снова и снова. Может, это защитный механизм, способ относиться к этому как к фантазии, непрерывно проигрывающейся в голове, а не как к реальному событию.
К сожалению, все, что случилось, — правда. Три года назад был день, когда мой сын умер у меня на глазах, я тогда нырнул в воду, а потом стоял на том самом месте, где и сейчас, держа у себя на руках то, для чего четыре часа назад готовил сэндвич. Когда я стоял, зная, что человечек, для которого я раскладывал кусочки колбасы и сыра, прижимал их сверху еще одним куском булки, а затем придавал этому сооружению излюбленную треугольную форму… что этот человечек ушел и его больше нет, а то мокрое и тяжелое, что осталось, вовсе не он, а обман.
