Елена Костюкович - Цвингер
Бэр еще толкует про Линц. А Виктор заигрался зеркальцами совпадений. Унесся мыслями на Бойню номер пять. Именно в то помещение, куда в феврале загнали Билли Пилигрима. Вот о чем думал Билли в переводе Райт-Ковалевой:
Шествие, хромая, спотыкаясь и сбивая шаг, подошло к воротам дрезденской бойни. Пленных ввели во двор. Бойня уже давно не работала. Весь скот в Германии давно уже был убит, съеден и испражнен человеческими существами, по большей части в военной форме. Такие дела. Перед входом была установлена на массивном гранитном пьедестале бронзовая статуя быка.
Та статуя, которую, рассказывает дед, огибали перед входом на бойню советские солдаты в пилотках, заносившие высокий ящик стоймя. Чтобы разместить «Сикстинскую мадонну», вывели и отпустили пленных американцев. Получается, что Курта Воннегута выпустил, освобождая место Рафаэлю, именно Жалусский. Узнал ли Воннегут, для какой прекрасной дамы освобождал помещение?
Если сделаем сборник, ответим на многие вопросы. Дедушка обо всем, что произошло потом, прикусил язык.
Что в армии делали со спасенными картинами? Как реставрировали? Картины были подмочены. Но для реставрации не хватало, например, клея. Клей съели в войну.
Скольких вещей недосчитались? Советское правительство не признало краж и свалило исчезнувших Рембрандтов-Веласкесов на нацистских иерархов. Выходило, что нацисты наприсваивали множество полотен, чтобы выменивать через посредников, через, мы знаем, монастыри… на аргентинские паспорта.
Бэр говорит:
— Зиман, многообещающе. Суматоха царила. Никто не может сказать, все ли ценности нашли. Может, в подземных норах золотые медали Лютера до сих пор дожидаются. Есть немая карта. Все ли он успел проверить значки, ваш покойный дед? Карта эта интересна нацистам. То есть их наследникам. И последышам «Смерша». В Конторе есть подробное на Жалусского досье. Они знают, у него были бумаги и эта карта…
— Оригинал карты у них самих в архиве ЦК!
— Да, но пойди ее найди. Фонды передавались из военных хранилищ в партийные, в правительственные, еще куда-то. Не говоря уж, что секретная карта кому попало не выдается.
— Да она напечатана в книге.
— А та ли это карта напечатана, Зиман? Может, не та? Что, если настоящая припрятана? Кто-то хочет карту вашу смотреть.
— Вы подразумеваете — кто? Слепой Пью и его товарищи?
— В том и вопрос. Откуда я знаю кто.
— Минуту, Бэр. Они же не требуют от меня карту, а предлагают, чтоб я сам купил бумаги.
— Вам предложили приманку. Какие-то доли архива они уже добыли. Теперь хотят от вас бумаги, которые, думают, вы держите. Думают, теперь вы и за свои бумаги возьметесь. Можно будет купить их у вас. Или отобрать. Будоражат, трясут. Заломили несусветные деньги. Расшифровка-то из архива ГБ. Вот она-то, Контора, и подключила болгар.
— Да у меня ничего нет.
— А в этом вы попробуйте убедить их…
Они сидели в тишине, приводили в порядок мысли.
— Если задача — расшатать мои нервы, считайте, они преуспели, — сказал Виктор. — В квартиру в Милане залезли. Еще и отрезанная голова, глупая страшилка. Мирей же с ними не в сговоре?
— Да, вам нервы действительно расшатали. Неужели вы можете подозревать в чем-то Мирей?
— Да нет. Я просто не в себе. Вымок и проморозился. Будто на леднике ночевал. Всю жизнь мне холодно, особенно в архивах. Они не разрешают в свитерах ходить, чтобы не воровали у них документы, как Ватрухин, например.
— Вас и вправду трясет. Успокойтесь. Ну вот что, я вам расскажу о холоде, после которого любой другой… Я никогда не рассказывал. С того времени у меня жизнь другая. Я стал как Вечный жид. А дело было, хоть не на Суккот и не в Аравийской пустыне, но почти что. На Голанских высотах. Расскажу в первом лице. Хотя хотелось бы спрятаться за комфортабельное «он».
И Вика наконец услышал о том, о чем всегда ломал голову, — о тайном проклятии Бэра. О его самоказни. Низкая лампа погасла. Отельные служащие вывернули выключатели. Они друг друга не видели. Бэр мог считать, что Виктор дремлет, потому что ни разу за весь рассказ он не ответил и не прервал его.
— Это было во вторую войну. Она началась неожиданно, пятого июня. Мне прислали повестку. Я прибыл на регистрационный пункт, потолкался, отметился, получил спальный мешок — все, что осталось на складах подразделения связи. Я был резервистом связи. Должны были по идее мне дать ботинки «Тип 2», высокие, на крепких шнурках. Но уже не оставалось таких ботинок. Взамен ботинок выдали хороший берет.
Сразу увидел толпу иностранных корреспондентов около штаба. Некоторые заслуженные, пожилые. Я подумал: они были в Израиле и в сорок восьмом, видели рождение страны. А теперь, возможно, приехали посмотреть на ее гибель.
Меня окликнул знакомый англичанин. Мы поболтали, а глядя на нас, и начальство тоже меня кликнуло. Знаешь английский? И какие еще языки? Польский, русский, немецкий? Выдернули меня и направили на радиоперехват.
В первый же день наши ВВС уничтожили почти две трети ВВС Сирии. Мы понимали, что дальше будет продвижение наших на Голанские высоты, чему противились не только, естественно, арабы, но даже и американцы. Гибель от нашего огня шпионского американского корабля «Либерти» восьмого июня была ярким знаком, до чего опасно обостряется конфликт интересов.
Меня как раз туда и отвезли. На высоты. И посадили собирать сведения для оправдания следующих боев. Я понял, на меня возлагают большие надежды. На нашу разведгруппу, которая сидела в наушниках и слушала радио. Задание было — ловить переговоры советской роты связи, ну там, обнаружение, выдача координат, опознавание своих самолетов и самолетов противника. То есть документально доказать участие в военных действиях истребительного полка ВВС СССР, дислоцированного вместе с местной бригадой ПВО, чьи позиции находились по другую сторону шоссе, километрах в десяти от командного пункта Первой танковой сирийской дивизии, прикрывавшей на Голанских высотах дамасское направление в районе Кисве. Мы считали, что это советские зенитки регулярно огрызаются, чуть наша авиация поднимется в воздух.
Стороны находились близко, разглядывали друг друга в артиллерийские буссоли. В расположении их дивизии кишели самые натуральные советские «ЛАЗы», мотались туда-сюда, оттуда выскакивали какие-то в штатском, с военной выправкой. В тренировочных костюмах. Понятно, инженеры, командовали рытьем окопов, щелей, капониров, размечали обваловку вокруг техники. Группами по три-четыре человека. С ними были местные переводчики. Ездили туда-сюда, мы видели в бинокли, как радужные лучики бегали у них по стеклам.
Ну не арабы же ездят в «ЛАЗах». Как у них там пелось, «из-под арабской желтой каски смотрели русские глаза». А Москва на все ноты отвечала монотонно: «Советские военные специалисты в боевых действиях против Израиля не участвуют».
Мы просидели несколько дней неподвижно. Я был на перехвате. У них работала радиостанция, опять же советская, которую через месяц мы захватили с разбитой кодировочной частью — арабам для этой цели выдавались специальные кувалды. Радиостанция, как мне объяснили, была мощная, восемьсот двадцать четвертая. Это ее я сидел тогда и слушал. Сплошь шифровки. Разговоры не ловились вообще. Какая-то политинформация по-арабски. Ноль сведений, болтовня и агитация насчет того, что англичане все подкупные, американцы поджигатели, израильтяне оголтелые. А вообще у них была в основном музыка: Далида, «Битлз», Демис Руссос. Русским, видимо, нравилось. В СССР этого не крутили. А в командировках слушайте от пуза. И с ними я.
Мне пришлось по двадцать часов подряд сидеть без сменщика, не снимая наушников. Я почти падал. И только глядел и глядел из моего окопа на окружающую равнодушную, противную природу. Днем жара сорок градусов, а ночами температура понижалась до нуля. Изо рта выходил пар. Барханы покрывала такая густая, обильная роса, что воду было хоть шапкой собирать. Казалось, колышется море. Набрать и напиться. Мы и пили. Как кочевники и бедуины. От кочевников и бедуинов тоже поступали сведения, что «руси хабиры» там всюду. Русские мотаются по арабским деревушкам, говорили арабы, скупают в окрестных городках гипюр и мохер. Нам рассказывали, что лавки в районе держат для них водку «Столичная», венгерские маринованные огурцы. Но требовалось доказать, что это действительно советские военные специалисты. Желательно было изловить парочку, чтобы окончательно подтвердить этот факт.
И вот на третий день я услышал переговоры по-русски и догадался, что на летних квартирах седьмой бригады Первой танковой сирийской дивизии начинается военное совещание. И ясно было, что «руси хабиры» поехали туда. Я сообщил. Израильтяне решили рискнуть, пустили по полной программе танковую атаку — срочным образом окружить их сходку. А те, представьте, нам в руки не дались. Или пронюхали что-то, или, может, нашим не повезло. В общем, мы долго захватывали ложную копию командного пункта. Вместо настоящего. Потеряли время и в конце концов сумели поймать всего одного человека без оружия, переодетого в крестьянскую одежду, от страха не владевшего ни языком, ни сфинктерами. Феллахи на него указывали как на хабирского переводчика. Уверяли, что он говорил по-русски.
