Т. Паркер - Лето страха
— Должна была видеть. Она явно спешила. Проходя через калитку, она резко оглянулась назад — ну как она всегда делала, — после чего направилась прямо к машине. Пару секунд постояла, доставая ключи. Я не хочу верить в то, что она могла убить ее, но — она была там! Была и никому не сообщила об увиденном.
— Ты тоже там был и тоже никому не сообщил.
— Как, кстати, и ты. Может, ты хотя бы мне скажешь почему?
Во многом мой рассказ дублировал рассказ Марти, отчего могло показаться, что я передразниваю его. Чем дальше я рассказывал, тем мое влечение к Эмбер представлялось мне все более ребяческим, сентиментальным и — вероломным... Внезапно мне сделалось стыдно, что я мог поддаться соблазнам, созданным мною самим. На какое-то мгновение я как бы увидел нас со стороны, Марти Пэриша и себя, — двух бывших любовников красивой женщины, лелеявших свои маленькие обиды, холивших свои крохотные надежды, разжигавших старые факелы, выволакивавших на свет Божий каждый потерянный миг идеализировавшегося нами нашего прошлого лишь для того, чтобы мы смогли вспомнить, как же хорошо было жить с сердцем, разбитым Эмбер Мэй! Это показалось мне отвратительным. К концу своего рассказа я возненавидел себя.
— А может, Эмбер и подцепила нас лишь потому, что знала, как мы будем тосковать по ней? — сказал Марти.
— А может, Эмбер была просто эгоистичной стервой, от которой нам нужно было держаться подальше?
Марти пьяно кивнул.
— Смешно все же, что ты говоришь это тогда, когда ее уже нет в живых.
— Марти, скажи, что за чертовщина происходит? Получается, ее кто-то увез?
— Отчистил ковер. Постелил новый половик.
— Покрасил стены.
— Отмыл зеркало.
— Закрыл стеклянную и сетчатую двери.
— Увез ее.
«В мешке для мусора», — подумал я, а вслух сказал:
— Застелил постель.
— Боже мой, Расс, она ведь собиралась куда-то уезжать. Что же мне делать-то? Я ведь женатый человек, я хочу сохранить свою семью. У меня есть работа, на которой я хотел бы удержаться. Я нашел свою бывшую жену мертвой и не могу сказать ни слова, или говно зальет то, что мне дорого. Я не собираюсь из-за Эмбер терять все, что создал за эти годы. Однажды она уже отняла у меня все, что я любил. Я заплатил сполна. Боже, как же мне надо еще выпить!
— Пожалуй, я составлю тебе компанию.
Марти заказал по паре двойных порций. Я знал только одного человека, который мог выпить столько же, сколько выпивал Мартин Пэриш, и при этом оставался на ногах. Я был свидетелем того, как Марти однажды на вечеринке поспорил, что сможет за один присест «уговорить» пятую часть галлона «Блэк лэйбл», сделать сто отжиманий от пола и при этом не сблевать. Он проделал все это и все же пари проиграл, поскольку я выпил целый галлон, сделал сто пятьдесят отжиманий и тоже удержался, чтобы не сблевать. Более того, в тот вечер я смог самостоятельно дойти до дома, тогда как Марти завалился спать со своей подружкой, которую он привел на ту вечеринку. Разумеется, это была Эмбер Мэй Вилсон. Какими же молодыми и глупыми мы были!
Теперь мы повзрослели.
— Марти, ты можешь объяснить... э... ну почему ты был не совсем одет?
Марти снова приложился к бокалу.
— Знаешь, я никак не мог поверить в то, что увидел прошлой ночью. Это подобно тому, как если бы... она...
Я закрыл глаза, с головой забрался под покрывало... и тут услышал: кто-то поднимается по лестнице.
— Ты забрался под покрытию, и тебе показалось... что?
— Что она должна быть там.
— И это твой ответ?
— Да. Так.
— Мартин, ты просто больной пес.
— Да, я знаю.
— Давай немного прогуляемся.
Я расплатился с барменшей, мы вышли на берег. Я повел его на юг, к скалам. Мы повернули к маленькой бухте, которая скрывала нас от остального берега. Когда Марти почти поравнялся со мной, я изо всех сил ткнул его локтем под дых. Он сложился пополам, и я довольно резко ударил его локтем в лоб. Я схватил его за волосы, подтащил к берегу и ткнул головой в воду. Снова вцепился ему в волосы и придавил коленом. Он судорожно заглатывал воздух раскрытым ртом, когда я отпускал его. Но я снова тыкал его лицом в воду.
— Время сказать правду, Марти. Ты убил ее?
— Нет...
— Давай говори, я же твой друг.
— Нет...
Тогда я снова ткнул его лицом в воду, позволив ему на сей раз основательно напиться из океана. Несколько мгновений он даже не сопротивлялся. Он пускал пузыри. Когда я снова выволок его на поверхность, он судорожно вдохнул, и из него полилась вода. Я снова спросил, убил ли он Эмбер.
И снова он повторил:
— Нет.
Очередная порция купания, на сей раз более спокойная.
Течение помогало нам, поднимало нас одновременно и одновременно выталкивало назад на песок. Я снова рванул его за волосы.
— Так какого же черта ты делал у нее в доме прошлой ночью? Но только не говори, что ты должен был увидеть ее.
— Я должен был увидеть ее. Клянусь.
Я еще крепче надавил ему на спину.
— А сегодня ночью ты решил прийти снова, да? Для чего, Марти? Для чего?!
— Я никак не мог понять, почему... не мог понять, почему никто не сообщил... а может...
— Что «может», Марти? Что?
— А может, на самом деле я ничего не видел, а думал, что видел? Может, просто мне все это показалось? Сегодня утром я почти ничего не помнил. Я надеялся на то, что просто упился до чертиков и на самом деле ничего... не видел...
— И тогда ты разделся, забрался в ее постель?..
Теперь Мартин Пэриш стонал, но то был не стон из-за физической боли, а стон ужасной душевной муки.
— Мне было нужно... мне требовалось хотя бы на пять минут пережить все то, что я когда-то чувствовал. Я любил ее. Я не знаю... Это всегда... срабатывало. Я не знаю... понимаешь, я делал это и раньше.
— Что делал? Забирался в ее постель?
— Только когда ее не было дома.
— О Боже правый!
Накатившая волна оказалась более сильной и оторвала меня от него. Я стоял, пытаясь удержать равновесие, и тянул Марти за брючный ремень. Так мы проковыляли по пляжу несколько футов, после чего он рухнул на песок, кашляя и тяжело дыша. Я опустился перед ним на колени и рванул его за воротник рубахи к себе, в результате чего мы оказались лицом к лицу.
— Марти, у нас уже пятеро зверски убитых. Скажи, этот парень так же разрисовывал стены Эллисонов и Фернандезов?
Мартин лишь покачал головой. Он был достаточно пьян для того, чтобы признаться в том, что он голый залез в постель убитой женщины, которой там уже не могло быть. Но он был недостаточно пьян для того, чтобы нарушить установленные правила и допустить утечку в прессу тех сведений, которые преступник оставил после себя на двух — а может, и на трех — местах преступлений. Внутренние тормоза Марти оказались сильнее, чем я предполагал.
— А может, Эмбер просто встала и ушла? — с рыданием спросил он. В лунном свете у него лицо — как у ребенка, как у слюнявого младенца, у которого наконец-то прекратился очередной приступ плача. — Может, все это лишь какая-то инсценировка? Она ведь прекрасно знает все эти голливудские штучки. И это был самый обычный трюк.
Я сильно встряхнул его.
— Марти, она мертва. Но никто не знает об этом, кроме тебя, и меня, и Грейс, и еще того, кто охаживал ее дубинкой. И никто об этом ничего не узнает, если, конечно, тот, кто увез тело, не спрячет его там, где мы сможем найти его.
Теперь Марти исправно кивал. Я решил отпустить его. Он обхватил руками колени и склонился над ними. Некоторое время раскачивался взад-вперед. Он был жалок.
— Нам необходимо поговорить с Грейс, — сказал он. — Нам нужна Грейс.
«Это уж точно», — подумал я. И сказал:
— Я найду ее.
— Ты должен сделать это, Расс.
— Я сделаю это.
— Поскольку она — твоя дочь.
— Да, поскольку она — моя дочь.
Глава 7
Красный «порше» Грейс стоял на моей стоянке, когда я подъехал к дому, а сама она прислонилась к машине.
В груди возникла тихая тревога. Я не видел Грейс уже год. Редкие телефонные звонки... это все, чем она одаривала меня.
Несмотря на то, что ночь выдалась душная и влажная, Грейс куталась в парку с мехом на воротнике. Плечи — приподняты, лицо зарыто в мех, руки — в карманах.
С самого рождения нашей дочери Эмбер предъявила на нее исключительные свои права — захватила ее, присвоила. Не с рождения, фактически до него — на пятом месяце беременности Эмбер сообщила мне эту сногсшибательную новость и тут же... лишила всех прав. Впервые я увидел Грейс, когда ей было уже две недели, а второй раз — лишь два года спустя. Эмбер брала ее с собой в Париж, в Рим, в Нью-Йорк, в Рио, в Лондон, в Сент-Барц, в Киттс и в Томас. Первые слова, обращенные ко мне, Грейс произнесла в возрасте четырех лет. Она сказала, скромно подставив мне щеку для поцелуя: «Очень рада видеть тебя, Рассел». Это был один из наиболее странных и одновременно острейших моментов в моей жизни: я наклонился, чтобы поцеловать это повернутое в профиль лицо, так похожее на мое, а ее карие, с длинными ресницами глаза с подчеркнутым самообладанием и невыразимой скукой смотрели в окно — созерцали небо — и на меня так и не взглянули. В тот момент я почувствовал, как умерла маленькая частица моего сердца. Грейс всегда обращалась ко мне только так — «Рассел» — и никогда, ни разу не назвала меня «отец», или «папа», или тем более «папочка».
