Вольфганг Хольбайн - Кровь тамплиеров
– Врач брал у тебя кровь на анализ? – Монах не захотел отклониться от темы.
Давид ответил отрицательно.
Но Квентин взглядом, полным ужаса, снова внимательно осмотрел его лоб, а затем без слов взглянул из окна на большую поляну.
Давид собрался покинуть библиотеку и вернуться в свою комнату, чтобы сделать новую попытку упорядочить тот хаос в мыслях, который накануне вечером воцарился в его голове.
Но он медлил. С Квентином что-то не так. Давид был уверен, что монах о чем-то умалчивает. Видимо, Квентин знает что-то, что, возможно, имеет огромное значение для дальнейшей жизни Давида.
– Квентин, серьезная кровоточащая рана заживает в течение одного часа. Что это?.. – неуверенно начал Давид, но монах не реагировал на слова, он по-прежнему молча смотрел из витражного окна на лужайку. Давид подошел к нему вплотную: – Что с тобой, Квентин?
– Ну, ты всегда имел крепкую комплекцию, ты ведь знаешь… – Монах постарался принять спокойное выражение лица, но от Давида не ускользнуло, что, прежде чем ответить, Квентин несколько раз прикусил нижнюю губу. Квентин не был искусным лжецом, и, так как сам знал это лучше всех, быстро добавил: – Слушай, я должен сходить в свой кабинет. Я кое-что там забыл.
– Квентин… – вздохнул Давид, но монах не позволил себя удержать.
Он быстрым шагом вышел из библиотеки и оставил своего приемного сына наедине с мучительным сознанием, что тот упустил шанс узнать нечто очень важное.
Все эти годы Роберт фон Метц ни на минуту не терял из виду своего сына. Он втайне наблюдал за ним и полагал, что хорошо его знает. Он заранее предугадывал, что в обозримом будущем с юношей неизбежно возникнут проблемы. Давиду было уже восемнадцать, и лишь благодаря его замкнутости и редкой деликатности по отношению к окружающим это не началось гораздо раньше – прямые вопросы об определенных вещах, раздумья о том, откуда он и как представляет свою будущую жизнь. Это естественно, что молодому человеку с такой ясной головой однажды захочется уехать и посмотреть мир, что юноша не будет слишком долго довольствоваться жизнью в уединенном монастырском интернате под наблюдением стареющего монаха с орлиным взглядом. Первая любовь, первое путешествие, развеселые праздники, волнующий новый опыт и неизбежные разочарования, тесно связанные с взрослением, – все это назрело уже давно. Фон Метц принял твердое решение как можно быстрее просветить Давида относительно его истинного «я», прежде чем тот начнет доискиваться до всего сам и, возможно, без особой нужды навлечет на себя серьезную опасность.
Несмотря на это, фон Метц не ожидал, что все это случится так скоро и неожиданно. Скорее, он рассчитывал на осторожно растущее недовольство мальчика своей жизнью, на тихий ропот, а не на то, что его сын на первой же вечеринке, которую посетит, ввяжется в драку с другим юношей. Тем не менее фон Метц получил доказательство того, что раньше мог только предполагать: в Давиде, хотя тот сам не имел об этом никакого понятия, под внешностью не слишком тренированного робкого книжника скрывался выдающийся боец и подлинный рыцарь.
Единственная проблема состояла в том, что Давида уговорили обратиться к врачу. Фон Метц не мог теперь сделать ничего другого, как ограничить вред от этого действия и как можно быстрее перевезти сына в безопасное место.
Не простое предприятие, если принять во внимание следующие обстоятельства: сам он во время телефонного звонка Квентина находился в небольшом красивом отеле в центре Лондона, где как раз в тот момент, когда зазвонил его мобильный, был занят тем, что торговался с потенциальным покупателем богато украшенного меча, которым в свое время дрался сам Уильям Уоллес[7] в битве при Стирлинге. Покупатель, должно быть, счел его обманщиком, так как после разговора с Квентином его о драке Давида и, главное, о посещении им врача Роберт немедленно прервал переговоры, не объясняя причин, и попросил клиента удалиться. Затем он быстро запихал немногие необходимые вещи в дорожную сумку, одновременно связываясь по телефону сначала с Цедриком, затем с Уильямом, и известил их о том, чтобы они тотчас же были готовы отправиться в Мариенфельд.
Невозможно даже представить, что случится, если врач действительно взял у его сына анализ крови, чтобы обстоятельно ее исследовать, – а именно так поступит любой врач, если только он не купил докторский диплом через Интернет. Как и все представители их рода, Давид оказался бы для каждого медика настоящей научной золотой жилой. Если странности его ДНК хотя бы однажды будут занесены в банк данных, то это уже вопрос времени, коль скоро палачи Лукреции выяснят, что Давид жив, и прежде всего постараются разведать, где он в настоящее время находится. Влияние, состояние и связи этой женщины, которая была его «тяжким грехом», весьма обширны, и их нельзя недооценивать. Как только она нападет на след юноши, ей будет несложно проследить весь его жизненный путь, с тех пор как они расстались, и тогда выйдет на свет тайна, хранить которую он обязался много веков назад.
Роберт запер за собой дверь, бросил сотню на стойку администратора и кинулся в подземный гараж, где припарковал взятую напрокат машину. Ему нельзя было терять времени. Лукреция не должна заполучить Давида. Это означало бы гибель его собственной души и неисчислимые несчастья огромного количества людей.
Если речь идет о том, чтобы признать красоту и преимущество собственного места проживания, то многие люди ведут себя поистине странно: они проявляют невероятную зоркость по отношению к мельчайшим деталям и прилагают много стараний, чтобы обнаружить и разглядеть какую-нибудь одну-единственную листовую тлю на пространстве в несколько сотен метров, в то время как на том же растении сидит майский жук и вокруг растет роскошное маковое поле, в центре которого они находятся, но почему-то это таинственным образом ускользает от их внимания.
С Давидом происходило что-то похожее. Он никогда не воспринимал луга и леса, окружавшие интернат, как нечто особенно привлекательное. Собственно, почему? Дело в том, что он не знал ничего другого. Квентин очень редко брал его с собой в город, да и в Мариенфельде также было очень много красивых зданий и выглядел городок не менее идиллическим, чем монастырь, так что, когда Давид возвращался за монастырские стены после своих походов в город, ни здания, ни ландшафт не казались ему чем-то особенно прекрасным. Естественно, он знал, что бывают места куда более безобразные, шумные и грязные, чем то, в котором он провел большую часть своей жизни до настоящего времени. Но в конце концов, он не был чужестранцем и никогда не жил в глиняной хижине где-нибудь в африканской саванне. Он много читал, и, кроме того, каждый ученик в интернате имел в своей комнате собственный маленький телевизор. Однако Давид никогда не видел все эти большие шумные города не на экране, а наяву, никогда их не чувствовал, а это была большая разница.
Но в этот день после обеда все представлялось ему совершенно иным: более сияющим, более живым, чем обычно. Вместе со Стеллой он бродил по заросшему лесом участку интерната позади главного корпуса. Он вдыхал теплый лесной воздух, в то время как легкий бриз, подобно нежному бархату, щекотал его кожу, он слушал радостное щебетание птиц и журчание маленького быстрого ручья. Здесь и там сквозь плотную крышу листвы пробивались солнечные лучи и радостно танцевали над мягкой лесной почвой. Один раз из-под куста выскочил кролик, любопытно вытянул к ним навстречу свой вздернутый носик и исчез в чаще леса.
Последние восемнадцать лет Давид жил посреди этого ландшафта, но сегодня он стал его частью. И все это благодаря ей, Стелле, которая, одетая в джинсы и тенниску, легко шагала рядом с ним и, улыбаясь, распевала чрезвычайно прилипчивый, как вирус, стишок: «А что мне за дело, что было вчера? Сегодня чудесно! Та-ра-ра-ра-ра!»
– Каким образом, собственно говоря, ты живешь с Квентином? – вырвала она Давида из его дневных грез, в которых он давно уже сжимал ее в своих объятиях и крепко целовал, полный непреодолимой страсти. – Я спрашиваю это потому, что монах не может быть твоим настоящим отцом. Или я не права?
Давид, смущенно улыбаясь, покачал головой.
– Нет, – ответил он и затем энергично кивнул, чтобы после этого вновь отрицательно покачать головой. – Я имею в виду да – так считается, и нет – он им не является.
О боже, почему он ведет себя как нервный шестиклассник перед своим первым рефератом, выбранил он себя. Как все это было только что в его грезах? Он стоял напротив нее, без слов обвив ее руками и закрыв глаза, чтобы ее губам было удобно прикасаться к его губам. И все было так просто…
– Я был найден младенцем перед монастырем Квентина, – продолжил он уже сдержаннее, постепенно взяв себя в руки и возвратившись к своей обычной спокойной манере, во всяком случае, он надеялся, что это прозвучало именно так, – и Квентин растил меня и воспитывал. Моих настоящих родителей я не знаю.
