Джозеф Кэнон - Хороший немец
— Он был дома, когда позвонили из конторы. Я не могла пойти одна. Как бы это выглядело? — Она помолчала, опустив глаза. — Он хотел прийти. Ты ему симпатичен.
— Лина. — Он потянулся к ней.
— Нет. Не надо сцен. Я хочу, чтобы он видел, как я выпью шампанского и помашу вместе со всеми на прощанье. Затем мы возьмем такси, поедем домой, и на этом все будет кончено.
— Я вернусь, — сказал он, торопясь, услышав у мужского туалета громкие выкрики на английском.
— Нет, не вернешься. Не сейчас, — сказала она просто, кивая на перрон, полный военных.
— Я вернусь за тобой, — сказал он, глядя на нее, пока она снова не подняла глаза. Лицо ее смягчилось, лицо больше не официальное.
Она медленно покачала головой, посмотрела, не вернулись ли остальные, затем прижала руку к его щеке и так мгновение держала, не отводя глаз, точно пытаясь запомнить его лицо.
— Нет, но иногда вспоминай обо мне, — сказала она.
Джейк стоял, смотрел.
— Лина. — Он потерся щекой о ее ладонь, но она вдруг уронила руку — быстро погладила, — глядя мимо.
— Боже, это Рената, — сказала она, отстраняясь. — Они и ее позвали? Сумасшедшая — это же опасно. — Он снова слышал гомон перрона. Мгновение уединения минуло. Обернувшись, он встретился с внимательными, понимающими глазами Ренаты, которые заметили руку Лины, как замечали все и всегда. Его лучший источник информации, но нигде не светилась: нельзя нанимать на работу евреев. Рената лишь улыбнулась, сделав вид, что ничего не видела.
— Привет, Джо, кто бы мог подумать? — сказала она. Американский слэнг — неизменный предмет шуток.
— Эй, это же Рената! — Парни вернулись на платформу и обступили их. Его опять окружал Берлин. Джо попытался поймать взгляд Лины, но та избегала его, не отходила от Эмиля, помогала Хэлу разливать шампанское. Пили, шутили, Рената нахально стрельнула сигарету у проходившего мимо полицейского, игриво его поблагодарив. Просто доказать, что может это сделать, а Хэл наблюдал за ней, ошалев. После паровозного гудка финальный раунд объятий, сломанные цветы. Эмиль пожал руку Джейку — с облегчением: проводы подходили к концу.
— Что слышно о визе? — спросил Джейк, обнимая Ренату.
Она покачала головой.
— Скоро, — без убеждения сказала она. Умные глаза, голова в темных кудряшках. Проводник стал закрывать дверь.
— Якоб. — Голос Лины. Ее лицо рядом. Формальный поцелуй в обе щеки, легкий поцелуй, что оставил только запах ее кожи.
Он смотрел на нее, но произнести ничего не мог, даже ее имени. Чьи-то руки подтолкнули его к вагону. Поезд тронулся. Он стоял на ступеньках и махал в ответ на пьяные ауф видерзеен, и когда она шагнула вперед, у него на секунду мелькнула шальная мысль, что она сделает это, побежит за поездом и уедет с ним, но то был просто шаг, отрыв от толпы. Так что последнее, что он увидел в Берлине: она стоит на платформе, а Эмиль обнимает ее за плечи.
Женщины перестали таскать свои ведра и перебрались через кирпичи в середину дома. Одна крикнула что-то в сторону улицы, где работала другая группа, и те направились к ней, достав носилки из тележки. Джейк наблюдал, как они вытащили из обломков труп, отворачиваясь, чтобы не вдыхать, и закинули его на носилки — безразлично, как очередную порцию кирпичей. Команда носильщиков стала выбираться, спотыкаясь под тяжестью, и затем, перевернув носилки, закинула труп в тележку. Женщина, волосы сгорели. Куда они свозят трупы? На какое-нибудь огромное кладбище братских могил на Бранденбургских болотах? Скорее всего, к печи, чтобы завершить сожжение. Так могла умереть Рената. Ее внимательные глаза окончательно потухли. Если только ей не удалось каким-то образом выжить, превратившись в один из живых скелетов, что он видел в лагере. Глаза у них тоже были потухшими, полуживыми. До того великое преступление, что его никто не совершал. Но в лагерях вели регистрационные журналы, длинные поименные списки. Только здесь, под кирпичами, тело без номера могло исчезнуть бесследно.
Он подбежал к тележке и заглянул в нее. Коренастое безликое тело. Не Лина, вообще никто. Он отвернулся. Бесполезно, как и посещение фрау Дзурис. Живые не исчезают. Эмиль работал в Институте имени кайзера Вильгельма — они должны что-то знать. Армейские архивы, если он воевал. Списки военнопленных. Нужно только время. Она где-то есть — не на тележке. Может, даже поджидает его в одной из анкет Берни.
Берни, однако, на месте не было. Судя по записке, прикрепленной к двери кабинета, его неожиданно вызвали на совещание. Джейк пошел в пресс-центр. Все были там, устало пили пиво, на столах с пишмашинками валялись выхолощенные пресс-релизы Рона. Прибыл Сталин. Черчилль позвонил Трумэну. Первое пленарное заседание в пять. Встречу устраивают русские.
— Негусто, а, приятель? — сказал Брайан Стэнли с полным стаканом виски в руке.
— Ты что тут делаешь? Перешел на другую сторону?
— Тут выпивка лучше, — пояснил он, отхлебнув. — Надеялся что-нибудь разузнать, но сам видишь… — Он уронил листок пресс-релиза на стойку бара.
— Я видел тебя с Черчиллем. Он что-нибудь сказал?
— Конечно нет. Но по крайней мере сказал кое-что мне. Специально для «Экспресса». Был очень мил.
— Но не так мил с другими.
Брайан улыбнулся:
— Они злые, как осы. Так что я решил покрутиться здесь чуток. От греха подальше. — Он снова глотнул виски. — Сюжета нет. Не могу даже до Идена[32] добраться. Надо бы плюнуть, а еще завтра грядет. Хочешь посмотреть, что у нас раздают? — Он достал из кармана другой пресс-релиз.
— Три тысячи льняных простыней, пятьсот пепельниц — что это?
— Подготовка к конференции. Судя по размаху, последняя отрыжка войны. Поди напиши об этом статью.
— Три тысячи рулонов туалетной бумаги, — прочел Джейк.
— Все из Лондона. Интересно, где они ее все это время прятали. Столько лет не видел приличной бумаги в сортире. — Покачав головой, он забрал листок. — Вот еще, сто пятьдесят бутылочек ваксы для обуви. Потрескалась, но блеск дает.
— Ты что, собираешься это печатать?
Он пожал плечами:
— А у тебя? Что-нибудь раздобыл?
— Не сегодня. Я ездил в город. Там еще откапывают тела.
Брайан скорчил гримасу:
— А я не могу, правда. Кишка тонка.
— Размяк. В Африке ты был другим.
— Ну, так то была война. А тут я не понимаю, что. — Задумавшись, он хлебнул из бокала. — Хорошо бы опять в Каир, а? Сидеть на террасе, наблюдать за лодками. После такого — просто красота.
Дрейфующие фелюги, белые треугольники парусов в ожидании хоть намека на ветер, за миллионы миль отсюда.
— Через неделю будешь в Лондоне.
— Ты знаешь, вряд ли, — серьезно сказал Брайан. — Мне теперь только лодки остались.
— Ну, это ты лишнего выпил. Когда человек устал от Лондона…[33] — процитировал Джейк.
Брайан посмотрел на бокал:
— Тогда мы были на подъеме. Я не хочу видеть, как мы покатимся вниз. Шаг за шагом. Там тоже все закончилось. Остались одни русские. А это твои дела. Так что добро пожаловать. С меня хватит. Страшные люди.
— Но есть мы.
Брайан вздохнул:
— Удачливые американцы. Вам не надо считать туалетную бумагу, не так ли? Рекой течет. Интересно, что вы будете делать.
— Вернемся домой.
— Нет, вы останетесь. Захотите все исправить. Это ваша особая дурь. Вас так и тянет все исправлять.
— Кому-то ж надо.
— Разве? Ну, тогда я миропомажу тебя, не против? — Он положил руку на голову Джейка. — Удачи и благослови тебя господь. А я подамся к лодкам.
— Вы, парни, когда-нибудь работаете? — раздался позади них голос.
— Лиз, дорогая, — сказал Брайан, мгновенно превращаясь в сплошное радушие. — Леди с линзой. Садись, пропустим по рюмочке. Я слышал, мисс Бурке-Уайт[34] уже на пути сюда.
— Иди в жопу.
Брайан засмеялся:
— Ууу. — Он поднялся со стула. — Прошу, дорогая, садись. Я лучше отчалю. Пойду почищу обувь. Может, это последний раз, когда мы садимся за стол для высоких гостей, так что надо предстать в лучшем виде.
— О чем это он? — удивилась Лиз, провожая его взглядом.
— Брайан — он и есть Брайан. Вот. — Джейк зажег спичку, чтобы она прикурила.
— А ты чем занимаешься? — спросила Лиз, выпуская дым. — Держишь бар?
— Нет. Ездил в город.
— Господи, зачем?
— Посмотреть на доски объявлений. — Обугленные тела.
— А. — Она быстро взглянула на него. — Удачно?
Он покачал головой и протянул ей пресс-релиз:
— Русские сегодня дают банкет.
— Знаю. И позируют. — Она взглянула на часы. — Примерно через час.
— В Потсдаме? Возьми меня с собой.
— Не могу. Они мне голову оторвут. Никакой прессы, не забыл?
